— А у вас нет ничего покрепче чая? — спрашивает она. — У вас губы синие. Вам не помешал бы алкоголь.

Сбегав на кухню, я ставлю на столик два стаканчика и бутылку дешевого ямайского рома.

— Марка висельника, — шутит Джойс.

Я наполняю стаканчики до краев, мы салютуем друг другу и залпом выливаем содержимое. Алкоголь мчится по моим венам, распространяя тепло.

— Компас был очень ценным? — спрашивает Джойс, отставляя стакан.

— Не очень. Пятидолларовый пластмассовый компас, но это все, что у меня было от отца. Он подарил мне этот компас на день рождения. Я никогда не знал отца, так что компас имел для меня символическую ценность.

— Вы никогда не знали своего отца?

— Мои родители встретились на Западном побережье. Забеременев, мать вернулась домой, на окраину Монреаля. Несколько лет они переписывались, но я никогда его не видел.

— Даже фотографию? — удивилась Джойс.

— Единственная оставшаяся от него фотография висит на стене за вашей спиной, рядом с картой Пуэрто-Рико.

Джойс встает, чтобы получше рассмотреть фотографию. Моя мать, одна на каменистом пляже, морской бриз развевает ее волосы. Она явно продрогла до костей, несмотря на объемистую военную куртку с капюшоном. Пляж замусорен сотнями обесцвеченных китовых костей. Чуть дальше можно различить покрытую листовым металлом хижину, а рядом с нею коротковолновую радиоантенну.

— А где же ваш отец? — спрашивает Джойс, хмурясь.

— Видите большое расплывчатое пятно справа? Это его палец, прижавшийся к объективу. Отец держит фотоаппарат.

Джойс быстро разливает ром по стаканчикам. Салют, опустошение стаканов. Я чувствую накатывающиеся волны.

— Он остался на Западном побережье?

— Да. Добрался аж до Аляски, до маленькой деревушки под названием Никольское. Много лет я думал, что там делают все компасы в мире. Я воображал огромную компасную фабрику, построенную рядом с Северным полюсом. У меня были странные идеи.

— Вовсе нет, — возражает Джойс. — Магнитный полюс перемещается. Он мог пройти и через Никольское, не так ли?

— Соблазнительная теория, однако Никольское гораздо южнее.

Я иду за картонным тубусом, в котором храню свои карты. Отодвинув журнальный столик, я разворачиваю карты на полу и прижимаю углы бутылкой рома, чайником и двумя стопками путеводителей. Джойс опускается на колени рядом со мной. Я чувствую головокружение, которое пытаюсь приписать не близости ее колена к моей руке, а рому.

Первой оказывается карта Северного Ледовитого океана.

— Итак, магнитный север находится на острове Эллеф-Рингнес, вот здесь. Он постепенно приближается к географическому Северному полюсу. В начале века он был расположен в уголке полуострова Бутия, почти на две тысячи километров южнее.

— А Никольское?

— На другой карте.

Я вытаскиваю карту Аляски и раскладываю ее поверх предыдущей, чуть не опрокинув чайник и бутылку рома. Джойс хватает бутылку, и наши возлияния повторяются. Салют, выпивка. Гостиная дает резкий крен.

— Видите? Никольское находится на острове Умнак, в самом центре Алеутских островов — архипелага, похожего на позвоночник.

— Позвоночник? — переспрашивает Джойс, принюхиваясь к донышку своего стакана. — Мне всегда казалось, что Алеуты похожи на Вест-Индию.

Неужели? Я открываю путеводитель по Доминиканской Республике и накладываю карту Вест-Индии на Алеуты. Второй архипелаг в точности похож на первый, но проказливо повернут на 180 градусов.

— Итак, ваш отец жил в Никольском… — Джойс изучает карту. — И что там интересного?

— Тридцать шесть человек, пять тысяч овец и крохотный заводик по упаковке крабового мяса.

— И что он там делал?

— Понятия не имею. Его письма были весьма туманными. Я знаю только, что он работал на базе дальнего радиолокационного предупреждения. Моя мама собрала целое досье: вырезки из газет, фотографии, старые экземпляры журнала «Лайф»…Не припомню, куда я их подевал.

— Возможно, они в подвале, с морскими ежами.

— Возможно.

— И как долго он жил в Никольском?

— Он там умер вскоре после того, как приехал. Его нашли под платформой в канун Рождества. Врач констатировал перелом шеи. Армейское начальство не смогло найти семью, поэтому похоронили его там.

— А как вы об этом узнали?

— Коллеги нашли в его шкафу связку писем и решили написать по всем адресам и объяснить, что случилось. Должно быть, надеялись, что какой-нибудь дальний племянник попросит выслать тело домой. Мать ответила, но ее письмо вернулось через полгода. Армия США как раз закрыла базу в Никольском. Думаю, отец и сейчас там лежит, у подножия радара.

— А другие письма? — спрашивает Джойс, подливая рома. — От кого они?

Я, морщась, осушаю свой стакан.

— Кто знает? Мой отец был моряком. Вероятно, у него было по девушке в каждом порту — в Гамбурге, Шанхае, Кальяо… В таком случае дюжины моих братьев и сестер разбросаны по всей планете. Но мне этого никогда не узнать, поскольку письма исчезли. Может, их сожгли, или выбросили на помойку, или похоронили вместе с моим отцом. Или даже сохранили под грифом «Совершенно секретно» в военном архиве в Анкоридже.

Джойс поднимает бутылку рома — уголок карты слегка закручивается, — наполняет стаканы, отставляет бутылку и церемонно поднимает свой:

— Ну, тогда выпьем за память вашего отца, вашей матери, вашей разбросанной семьи и вашего пятидолларового компаса, неизменно указывавшего на север до самой кончины.

Я удерживаюсь от уточнения, что мой компас указывал не на север, а на Никольское — история и так достаточно запутанная, спасибо большое. Мы шумно выхлебываем ром и ставим стаканы на карту. Мой попадает на Фэрбенкс, ее — на море Бофорта. Подведем итог: я пьян и омыт смесью ледяной воды, детских воспоминаний и дешевого рома, не говоря уж о колене Джойс рядом с моей рукой.

Я закрываю глаза и бросаюсь головой вниз в Берингово море.

НА ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД библиотека семейства Бургос Лоренцо вросла в дом, словно ее веками вмуровывали в стены. Иногда вечерами, когда свет золотом струится в окна, легко вообразить, что далекий хозяин изучает увесистые трактаты о выращивании жемчуга или Симон Боливар составляет пламенное воззвание.

Однако на самом деле это всего лишь одно из надувательств дома, ибо книги прибыли сюда все сразу, когда Эдуардо Бургос Лоренцо продал свою собственность в Каракасе. Груз — пятьдесят громоздких деревянных ящиков — опустили в корабельный трюм весной 1977 года, разгрузили в доке Пунта-де-Пьедрас, а затем подняли на вершину острова с помощью трех грузовиков и десятка крепких малооплачиваемых островитян.

Это событие стало для семьи источником неизменного изумления. Почему после ликвидации домов без малейшего намека на сентиментальность Эдуардо Бургос Лоренцо решил во что бы то ни стало сохранить эту гору книг? Побоялся ли продать то, из чего со временем можно было бы извлечь кругленькую сумму? Несмотря на размеры и чрезмерную осторожность при перевозке, библиотека содержала очень мало ценностей. В основном она состояла из ничего не стоящих теологических монографий, устаревших военных трактатов и учебников истории, сборников колониальной поэзии и антологий известных авторов, а также поразительного собрания пожелтевших энциклопедий, недостаточно свежих, чтобы с ними сверяться, и недостаточно старых, чтобы считаться антиквариатом. В библиотеке также было полно алчной плесени, злоупотребившей морским климатом Маргариты. Миллиарды спор порхали по дому молчаливыми и вонючими свидетелями странного путешествия библиотеки.

Вывод из этой истории можно сделать один: дон Эдуардо, никогда особо не увлекавшийся чтением, просто не подозревал о вопиющей незначительности своего книжного собрания.

Ноа в одиночестве сидит за длинным столом красного дерева, разделяющим библиотеку пополам. Старинная медная настольная лампа отбрасывает круг света на него, стопку трехцветных конвертов Air Mail/Correo Aereo, ленту марок с изображением морской черепахи и дорожную карту Саскачевана.