— Уж не надеетесь ли вы открыть миссионерский центр? — поинтересовался Маллинсон.

— Не просто надеюсь, но твердо намерена. Я знаю, как нужно обращаться с этими людьми — и не сверну с пути, будьте покойны. Все они слабаки.

— Так вы хотите наставить их на путь истинный?

— Да, мистер Маллинсон. Я решительно возражаю против принципа умеренности, о которой здесь столько толкуют. Можете называть это широтой взглядов, но, по-моему, в ней кроется причина самой ужасной распущенности. От этой так называемой широты взглядов проистекают все беды здешних людей, поэтому я собираюсь бороться с ней — покуда хватит сил.

— А у них достанет широты взглядов, чтобы позволить вам это? — улыбнулся Конвей.

— Они не смогут ее пересилить, — вставил Барнард и со смешком добавил: — Я же говорил — в этом заведении потрафляют любым вкусам.

— При условии, что вам нравитсяжить в тюрьме, — буркнул Маллинсон.

— Это тоже бабушка надвое сказала. Бог ты мой, сколько людей отдали бы все, чтобы вырваться из дикой гонки в такое местечко, да только куда там! Так кто же находится в тюрьме — мы или они?

— Утешительная философия обезьяны в клетке, — отпарировал Маллинсон — он все еще не остыл.

— Этот человек продолжает действовать мне на нервы, — приговаривал он, расхаживая из одного конца дворика в другой, когда они остались вдвоем с Конвеем. — Ни капельки не жалею, что мы уедем без него. Вы думаете, я погорячился? Но когда этот тип начал подшучивать надо мной из-за китаянки, было совсем не смешно.

Конвей взял Маллинсона за руку. Он все острее ощущал, что сильно привязался к молодому человеку, и это чувство еще больше окрепло за последние недели, проведенные вместе. Несмотря на все эти стычки.

— Я-то понял, что он меняхотел поддеть.

— Нет, нет, это он на мой счет проехался. Заметил, что она мне нравится. И это правда, Конвей. Не могу понять, почему она очутилась здесь, счастлива ли она. Ах, если бы я знал ее язык, хотя бы так, как вы, то непременно бы с ней поговорил.

— Не думаю, что это удалось бы. Вы же знаете, она не очень-то разговорчива.

— Вы меня удивляете. На вашем месте я бы начал приставать к ней с расспросами.

— Приставать к людям — не в моем характере.

Он так хотел бы сказать больше… и внезапно сквозь пелену спокойствия, будто сквозь туман, пробилась жалость и горькое осознание нелепости происходящего. Да, этому пылкому и нетерпеливому юноше придется нелегко.

— На вашем месте я не беспокоился бы за Ло-цзэнь. Ей хорошо здесь.

По мнению Конвея, решение Барнарда и мисс Бринклоу остаться могло принести только пользу, хотя на данный момент развело его и Маллинсона по разным лагерям. Ситуация создалась неординарная, но никакого конкретного плана у него не было.

По счастью, особой необходимости в таком плане пока тоже не было. Большие события не предвиделись раньше, чем через два месяца; потом, конечно, разразится кризис, вне зависимости от готовности планов Конвея. По всем этим причинам он предпочитал не тревожиться по поводу неизбежного, хотя однажды в разговоре с Чангом заметил:

— Вы знаете, меня беспокоит молодойМаллинсон. Боюсь, он будет очень болезненно реагировать, когда узнает.

— Да, убедить этого молодого человека, что ему невероятно повезло, будет сложно, — сочувственно кивнул Чанг. — Но в конце концов это сложность временная. Через двадцать лет наш друг вполне примирится с действительностью.

Конвею этот довод показался слишком уж философским.

— Не представляю, как сказать ему правду. Он считает дни до прихода носильщиков, и если они не появятся…

— Они обязательнопоявятся.

— В самом деле? Я-то думал, что вы нам голову морочите для отвода глаз.

— Ни в коем случае. Мы не лицемеры, и в Шангри-ла принято говорить правду, в умеренных дозах, — поэтому могу уверить, что моя информация о носильщиках была почти стопроцентно верной. Как бы то ни было, мы ожидаем их примерно в те сроки, о которых я говорил.

— Маллинсон, безусловно, постарается присоединиться к ним, и удержать его будет очень трудно.

— Мы не будем и пытаться. Он убедится на собственном опыте, что носильщики не могут никого взять с собой.

— Понимаю. Вы, значит, пользуетесь таким методом. Ну, а что, по-вашему, произойдет потом?

— Поначалу, дорогой сэр, он будет расстроен. Но в силу своей молодости и оптимизма начнет надеяться, что носильщики, которые должны прибыть со следующей партией товаров через девять-десять месяцев, окажутся более сговорчивыми. И на первых порах лучше его не разубеждать. Это будет разумно.

— Я не уверен, что он будет на что-то надеяться, — резко перебил Конвей. — Гораздо более вероятно, что он попытается бежать в одиночку.

—  Бежать?Едва ли это подходящее слово в данном случае. Перевал ведь открыт для всех в любое время. Тюремщиков у нас нет, кроме тех, о которых позаботилась сама природа.

— Согласитесь, что она отлично справилась со своей задачей, — улыбнулся Конвей. — Все равно, я не верю, будто вы всегда полагаетесь только на нее. Как, например, обстояло дело с различными экспедициями, которые забредали в Шангри-ла? Был ли перевал открыт и для них, когда они изъявляли желание двинуться в путь?

Теперь настала очередь улыбнуться Чангу.

— Особые обстоятельства, дорогой сэр, иногда требуют особого подхода.

— Превосходно. Итак, вы оставляете людям шанс на побег, когда заранее знаете, что это совершенное безрассудство? Но все равно, я уверен, что смельчаки находились.

— Да, такое изредка бывало. Но как правило покинувшие нашу обитель почитали за счастье вернуться, проведя одну ночь на плато.

— Без всякого пристанища и подходящей одежды, как я понимаю? Теперь мне совершенно очевидно, что ваши мягкие методы эффективнее любых жестких. Ну, а что случалось с теми, кто не возвращался?

— Вы сами ответили на свой вопрос. Они невозвращались, — сказал Чанг и поспешно добавил: — Уверяю вас, таких несчастных было крайне мало, и надеюсь, ваш друг не захочет ринуться очертя голову в столь рискованное предприятие и пополнить их число.

Конвея эти рассуждения не вполне убедили, и он продолжал беспокоиться за будущее Маллинсона. Ему хотелось, чтобы молодого человека отпустили по доброй воле — ведь был же прецедент с этим летчиком, Талу. Чанг признал, что власти монастыря располагают всеми полномочиями для принятия любого решения, какое сочтут разумным.

— Но разве было бы разумнос нашей стороны, дорогой сэр, поставить будущее Шангри-ла в полную зависимость от чувства благодарности вашего друга?

Конвей рассудил, что вопрос вполне уместен: по поведению Маллинсона было очевидно, какон будет действовать, добравшись до Индии. К этой излюбленной теме он возвращался постоянно.

Но все эти переживания относились к обыденной жизни, которую сказочно удивительный мир Шангри-ла постепенно вытеснял из сознания Конвея. Если не считать тревогу за Маллинсона, он был донельзя счастлив и не переставал поражаться, насколько постигаемые им (хоть и очень медленно) особенности новой среды обитания соответствуют его собственным запросам и вкусам.

Как-то раз он поинтересовался у Чанга:

— Хотел спросить, какое место в вашем образе жизни занимает любовь. Ведь, наверное, у тех, кто попадает сюда, иногда возникают привязанности?

— Очень даже часто, — расплылся в улыбке Чанг. — К ламам это, конечно, не относится, но большинство из нас, пока не наступит преклонный возраст, люди как люди, с той разницей, что мы ведем себя более рассудительно. Это прекрасный повод, мистер Конвей, заверить вас, что гостеприимство Шангри-ла носит всеобъемлющий характер. И ваш друг мистер Барнард уже воспользовался им.

— Спасибо, — сухо улыбнулся Конвей в ответ. — Насчет него не сомневаюсь, но мои собственные потребности, в данный момент, не так насущны. Меня больше интересует духовный, нежели физический аспект.