Справедливости ради, следует сказать, что загадка Шангри-ла начала чудесным образом завораживать Конвея. В любом случае, личные сомнения его не терзали. По долгу службы ему приходилось жить в диковинных местах, и чем диковиннее они были, тем меньше он страдал от скуки; чего же ворчать, если волей случая, а не по предписанию чиновников Уайтхолла он очутился в самом диковинном месте?

Да он и не собирался ворчать. Поутру, пробудившись от сна и разглядев за окном лазурную полоску неба, Конвей не испытал желания очутиться в другом месте земли, ни в Пешаваре, ни на Пиккадилли. Он с радостью отметил, что и на его спутников ночной отдых подействовал благотворно. Барнард отпускал шуточки насчет завтрака, постелей, ванн и прочих бытовых мелочей. Мисс Бринклоу призналась, что при самом строгом осмотре своей комнаты не смогла обнаружить дефектов, с которыми заранее смирилась. Даже Маллинсон начал реагировать на окружающее с угрюмой покорностью.

— Так значит, сегодня мы отсюда не выберемся, — пробормотал он. — Разве что кто-то расстарается что-нибудь предпринять. Восточные люди, чего же с них взять — попробуй их расшевели.

Это замечание не прошло мимо ушей Конвея. Маллинсон всего год как из Англии: конечно, это достаточный срок для подобных обобщений — возможно, и через двадцать лет он будет повторять то же самое. В известной мере это справедливо. И все же Конвей не считал, что восточные народы чрезмерно медлительны, просто англичане и американцы носятся по свету с какой-то абсурдной и лихорадочной поспешностью. Вряд ли с подобной точкой зрения согласились бы его западные соотечественники, тем не менее, становясь старше и опытней, он все более укреплялся в своем убеждении. Все это так, но Чанг действительно юлит, и нетерпение Маллинсона во многом оправданно. Конвею хотелось и самому быть немного нетерпеливее — для мальчика это было бы большое облегчение.

— Посмотрим, что принесет сегодняшний день, — сказал он. — Вчера ожидать помощи, наверное, было нереально.

— Вы считаете, что я вел себя вчера по-дурацки? — вскинулся Маллинсон. — Ничего не мог с собой поделать. Я остаюсь при своем мнении: этот китаец, по-моему хитрая бестия. Вам удалось добиться от него толку после моего ухода?

— Мы поговорили еще немного. Сколько я ни расспрашивал, он отмалчивался.

— Надо будет сегодня припереть его к стенке.

— Безусловно, — без особого энтузиазма согласился Конвей. — А завтрак-то шикарный.

Были поданы грейпфруты, чай и чупати [8], отлично приготовленные и сервированные. Под конец трапезы появился Чанг и, низко поклонившись, начал с традиционных приветствий, которые по-английски звучали немного высокопарно. Конвей предпочел бы вести разговор по-китайски, но до поры до времени решил не выдавать себя; знание восточного языка — важный козырь, который пока лучше приберечь. Он с сосредоточенным видом выслушал комплименты Чанга и заверил, что выспался и чувствует себя значительно лучше. Чанг выразил свою радость по этому поводу и добавил:

— Поистине, как заметил ваш национальный поэт, «Невинный сон, распутывающий клубок забот». [9]

Это щегольство эрудицией было воспринято не очень хорошо. С оттенком презрения, которое каждый здравомыслящий молодой англичанин, должно быть, испытывает к поэзии, Маллинсон изрек:

— Вы, очевидно, имеете в виду Шекспира, хотя эта цитата мне незнакома. Зато я знаю другую цитату: «Вставайте без чинов и расходитесь, уезжайте немедленно» [10]. Не сочтите за грубость, но именно этим мы все и хотели бы заняться. С вашего позволения, я лично намерен приступить к поиску проводников сегодня же утром.

Китаец бесстрастно выслушал ультиматум и после длительной паузы изрек:

— К сожалению, должен сказать, что это бесполезно. Боюсь, что вы не сможете найти людей, которые согласились бы сопровождать вас в такую даль.

— Послушайте, неужели не ясно, что это не разговор?

— Искренне сожалею, но ничего другого сказать не могу.

— Похоже, вы все обмозговали за ночь, — вставил Барнард. — Вчера-то вы не были на сто процентов уверены.

— Я не желал огорчать вас после утомительного путешествия. Теперь, после отдыха, надеюсь, вы взглянете на вещи более реально.

— Послушайте, — живо перебил китайца Конвей, — увертками и отговорками вы от нас не отделаетесь. Мы не можем оставаться здесь до бесконечности. Самим нам отсюда не выбраться, это тоже очевидно. Что же вы можете предложить?

Чанг расплылся в ослепительной улыбке, которая, несомненно, предназначалась одному Конвею.

— Высказать соображения, приходящие мне на ум, одно удовольствие, достопочтенный сэр. На отношение вашего друга отреагировать невозможно, на вопрос умного человека всегда существует ответ. Вы, вероятно, припоминаете, как вчера ваш друг предположил, что у нас должна быть связь с внешним миром. Он был прав. Время от времени мы заказываем определенные вещи на отдаленных entrepots [11]и, как правило, в положенный срок получаем их — не буду утомлять вас описанием способов и формальностей, с помощью которых это делается. Важно, что такая партия товаров ожидается довольно скоро, после чего доставившие отправятся обратно. Мне кажется, вы могли бы как-то договориться с этими людьми. Лучшего плана, по-моему, не придумаешь, и я надеюсь, когда они прибудут…

— И когдаони прибудут? — бесцеремонно перебил Маллинсон.

— Точную дату назвать, конечно, невозможно. Вы на собственном опыте убедились, как трудно путешествовать в этих краях. Может произойти масса непредвиденных вещей, капризы погоды…

— Давайте уточним, — снова вступил в разговор Конвей. — Вы предлагаете использовать в качестве проводников людей, которые вскоре должны прибыть сюда с какими-то грузами. Идея неплохая, но нам хотелось бы узнать подробности. Во-первых, повторю, нас интересует, когда появятся эти люди. И во-вторых, куда они доставят нас.

— Об этом нужно спрашивать у них.

— Доставят ли они нас в Индию?

— Право же, не могу сказать.

— Хорошо, обсудим другой вопрос. Когда они прибудут? Не прошу назвать точную дату — хочу приблизительно знать, произойдет ли это на будущей неделе или в будущем году.

— Возможно, где-то через месяц. И вероятно, не позднее, чем через два месяца.

— Через три, через четыре, через пять! — взорвался Маллинсон. — А мы, по-вашему, будем дожидаться, пока этот конвой, караван или как его там отвезет нас бог знает куда, неведомо когда, в отдаленном будущем?

— Я полагаю, сэр, что выражение «в отдаленном будущем» вряд ли уместно. Если ничего непредвиденного не произойдет, ждать, как я сказал, придется не более двух месяцев.

—  Двух месяцев!Торчать здесь два месяца? Это возмутительно! Конвей, вы слышали? Да мы и две недели не выдержим.

Чанг запахнул полы халата, давая понять, что разговор окончен.

— Извините, я не хотел огорчать вас. Все время, которое вам, к сожалению, придется провести здесь, вы будете желанными гостями монастыря. Ничего другого добавить не могу.

— И не надо! — в бешенстве выкрикнул Маллинсон. — Вы думаете, к ногтю нас прижали? Ошибаетесь! Мы сами найдем носильщиков, будьте покойны! Можете себе кланяться и распинаться сколько угодно…

Конвей стиснул руку Маллинсона. В припадке гнева тот стал похож на малого ребенка, и мог выпалить все что придет в голову, не считаясь с приличиями. Человеку с таким взрывным характером в подобных обстоятельствах это даже простительно, однако более щепетильный китаец мог оскорбиться. К счастью, Чанг изумительно тактично поспешил удалиться во избежание худшего, и вовремя.

Остаток утра они обсуждали, что делать.

Если бы не эта нелепая история, все четверо прохлаждались бы сейчас в клубах и миссионерских домах Пешавара, и перспектива двухмесячного заточения в тибетском монастыре, разумеется, совершенно их обескуражила. Однако после естественного поначалу шока запасы негодования основательно иссякли. Даже Маллинсон, поостыв, настроился на отрешенно-фаталистический лад.