— Нет, вы наверное правы, — сказал Конвей. — Подобная катастрофа уже произошла однажды, и после нее наступило мрачное Средневековье, длившееся пятьсот лет.

— Это сравнение не совсем верно. На самом деле Средневековье не было таким уж мрачным. Вся Европа действительно погрузилась во тьму, но огоньки вспыхивали то здесь, то там — от Китая до Перу, давая надежду, что свет воссияет вновь. В грядущем Средневековье пелена мрака разом накроет всю землю — от нее не убежишь, не скроешься, разве лишь в особо потаенных местах. Остается надеяться, что именно таким местом и будет Шангри-ла. Пилот бомбовоза со смертоносным грузом, посланный уничтожать великие города, облетит его стороной, а если не облетит, то вряд ли захочет израсходовать на нас хотя бы одну бомбу.

— И вы думаете, это произойдет в мое время?

— Я уверен, что ты переживешь бурю. Наступит долгий век разрухи, но ты будешь жить, старея, набираясь мудрости и терпения. Ты сохранишь квинтэссенцию нашего опыта и привнесешь в него частицу своего собственного знания. Ты приютишь пришельца и обучишь его премудростям сохранения молодости и ясновидения; и, как знать, может быть, один из пришельцев станет твоим преемником, когда ты состаришься. Что будет дальше, я вижу смутно, но в очень отдаленном будущем мне видится новый мир, восстающий из руин, в корчах и надежде, взыскующий своих потерянных легендарных сокровищ. А они будут здесь, сын мой, укрытые за горными хребтами в долине Голубой луны, словно чудом сохраненные для нового Ренессанса…

Голос умолк, и Конвей увидел перед собой лицо, светящееся потусторонней непередаваемой красотой; потом сияние померкло, и осталась только маска с глубокими тенями, источенная, как старое дерево. Она была неподвижна, глаза закрыты. Конвей смотрел несколько минут, затем, словно в забытьи, осознал, что Верховный лама умер.

Очевидно, нужно было что-то предпринять, чтобы не утратить окончательно чувство реальности; Конвей почти инстинктивно взглянул на наручные часы. Часы показывали четверть первого. Он направился к двери, и неожиданно сообразил, что не имеет малейшего понятия, каким образом и откуда позвать на помощь. Слуг-тибетцев давно отпустили спать, а где разыскать Чанга или кого-нибудь еще, Конвей не знал. Он стоял в нерешительности на пороге темного коридора; через окно было видно проясневшее небо, но молнии продолжали вспыхивать над горами, уподобляя их серебряным фрескам. И тогда, все еще в полузабытьи, Конвей ощутил себя властелином Шангри-ла. Это был его мир, полный того, что он любил, к чему все сильнее тянулся душой, чтобы уйти подальше от вселенской суеты. Конвей рассеянно глядел в темноту, и в глаза ему бросались золотистые блики, игравшие на перламутровых и лакированных шкатулках; нежнейший, едва уловимый запах тубероз увлекал его из одной комнаты в другую. Наконец, шатаясь, он вышел во двор и остановился у края пруда; за Каракалом плыла полная луна. Было без двадцати два.

Потом откуда-то появился Маллинсон. Конвей почувствовал, что он взял его за руку и очень быстро куда-то ведет. Конвей не понимал, в чем дело, расслышал только, как Маллинсон что-то сбивчиво говорит.

Они дошли до комнаты с балконом, где происходили трапезы. Маллинсон крепко сжимал руку Конвея и чуть ли не силой тянул его за собой.

— Шевелитесь, Конвей, нужно собраться до рассвета. Потрясающие новости, мой милый, то-то старина Барнард и мисс Бринклоу всполошатся утром — а нас и след простыл… Ну да ладно, сами решили остаться — дело хозяйское, без них обойдемся… Носильщики в пяти милях за перевалом — они привезли книги и все прочее… Завтра отправляются в обратный путь… Теперь ясно, что эти субчики хотели надуть нас… не предупредили… мы застряли бы здесь на веки вечные… Эй, что с вами? Вы нездоровы?

Конвей рухнул в кресло и облокотился на стол.

— Нездоров? Не знаю. Я… немного… устал.

— Из-за грозы, наверное. Куда вы запропастились? Я прождал вас несколько часов.

— Я… я был у Верховного ламы.

— А, у него.Ну, это,слава богу, в последний раз.

— Да, Маллинсон, в последний раз.

Странный тон Конвея и его сбивчивая речь задели Маллинсона за живое.

— Я смотрю, вы довольно легкомысленно настроены, черт подери, а ведь нам скоро надо отправляться.

Конвей напрягся, стараясь собраться с мыслями.

— Прошу прощения. — Он закурил сигарету, чтобы успокоиться и убедиться в реальности происходящего. Пальцы и губы его дрожали.

— Я не совсем понимаю… вы сказали… носильщики… — пробормотал он.

— Да, носильщики — возьмите же себя в руки.

— Вы намереваетесь выйти навстречу?

— Какое там «намереваюсь»— они уже за хребтом. Нужно немедленно выступать.

—  Немедленно?

— Конечно, что за вопрос.

Конвей попытался еще раз перенестись из одного мира в другой, и это ему отчасти удалось.

— Надеюсь, вы понимаете, что все не так просто, как кажется, — выговорил он после долгой паузы.

— Я все прекрасно понимаю, но нужно успеть, и мы, с божьей помощью, успеем, если не будем канителиться, — с натугой проговорил Маллинсон, шнуруя тибетские горные ботинки.

— Но каким образом…

— Бог ты мой, Конвей, вы что — совсем раскисли? Завод кончился, да?

Этот полупризыв-полунасмешка помог Конвею придти в себя.

— Кончился или нет, не в этом дело. Пожалуйста, я объясню. Есть кое-какие важные детали. Предположим, вы добрались до перевала и встретили носильщиков. Вы уверены, что они захотят взять вас с собой? Какое вознаграждение вы можете предложить? С чего вы решили, что они покорно согласятся исполнять ваши желания? Неужели вы полагаете, что можно просто так явиться к ним и потребовать провожатых? О таких вещах договариваются заранее…

— О таких, о сяких… вам лишь бы время протянуть! — раздраженно воскликнул Маллинсон. — Ну что вы за человек, Конвей! К счастью, я сумел обойтись без вашей помощи. Все ужеобговорено, носильщикам уплачено, они согласны нас прихватить. Одежда и снаряжение готовы. Итак, отпадает ваша последняя отговорка. Шевелитесь, делайте же что-нибудь.

— Но… я не понимаю…

— Разумеется, но это не важно.

— Кто все это устроил?

— Ло-цзэнь, если хотите знать. Она сейчас там, с носильщиками, и ждет нас.

—  Ждет?

— Да, она едет с нами. Надеюсь, вы не возражаете?

При имени Ло-цзэнь два мира внезапно столкнулись и слились в сознании Конвея.

— Вздор! Этого не может быть! — недоверчиво и даже презрительно воскликнул он.

— Отчего же? — тоже едва сдерживаясь, переспросил Маллинсон.

— Потому что… не может… и все. По многим причинам. Из этой затеи ничего не выйдет — помяните мое слово. Вы говорите, что она сейчас там с носильщиками — в голове не укладывается… И собирается ехать с вами дальше — вот это уже полная нелепость.

— Не вижу никакой нелепости. Вполне естественно, что она желает выбраться отсюда, так же, как и я.

— Вы заблуждаетесь, она не хочет никуда уезжать.

— Вы думаете, что знаете о ней больше меня, — через силу улыбнулся Маллинсон. — Может быть, вам это только кажется?

— Что вы хотите этим сказать?

— Чтобы понять человека, не обязательно знать дюжину языков — есть и другие способы.

— Бога ради, на чтовы намекаете? Послушайте, Маллинсон, — уже спокойнее заговорил Конвей, — это абсурд какой-то. Не будем препираться. Скажите, что все это значит, я не понимаю.

— Тогда чего вы лезете в бутылку?

— Скажите правду, умоляю, скажите правду.

— Извольте, все очень просто. Молодую девушку, почти ребенка, заперли вместе с кучей каких-то чудаковатых стариков — естественно, что она сбежит при первой возможности. До сих пор такой возможности не было.

— А не пытаетесь ли вы поставить ее на свое место? Она совершенно счастлива здесь — я много раз говорил вам об этом.

— Тогда почему она согласилась бежать?