Еще мгновение, и тварь снова принялся за трапезу.

«В прицел лениво смотрит…» — Макарову хотелось сглотнуть, но горло его, словно после недельного запоя, першило и кунвульсировало.

— Это же… человек…

Макаров, услышав незнакомый голос, повернулся к Левше. Что должен был чувствовать он, если Макаров не узнал его голос?

Одна из тварей, высоко задрав морду, поволокла что-то из круга. Она не хотела этим делиться с остальными, полагая, что одной ей этого хватит вполне.

Вслед за тварью, разматываясь и чуть паря, вытягивались сизые, в красных прожилках внутренности. Они тянулись бы ровно семь с половиной метров — ровно столько упрятано в чреве человека, однако другая тварь, понимая, что добыча уходит, рванула посередине и с рыком стала пятиться. Кишки разорвались, разделились и стали утопать в пастях тварей…

Кто-то из них взвился, рыкнул — и шмат плоти с приклеившимся клоком джинсовой ткани с треском отслоился и отлетел в сторону. И тотчас к месту его падения бросились два чудовища…

И Макаров наконец увидел голову жертвы. Глаза ее, безразличные ко всему, метались в ритме звериных рывков и смотрели то в небо, то в траву.

— Это же…

Макаров узнал того, чьи останки сейчас пожирали твари. За месяц на Острове он так и не спросил имя этого человека. Знал только, что тот немец. Остров депрессировал этого человека. Он замкнулся на второй день да так и не смог выйти из этого состояния. Он никогда не противоречил, выполнял свои обязанности молча и в срок, ходил за водой, ловил рыбу…

— Кажется, Йозеф… — пробормотал Левша.

Несколько секунд. Столько продолжалось короткое забытье.

Макаров стряхнул с себя остатки ужаса, резко поднял руки, и именно в этот момент, словно ожидая этого, три или четыре твари ринулись в стороны. Тварь лениво глядит в прицел до тех пор, пока не едет на спуске палец…

Он не слышал выстрелов. Ни своих, ни треска автомата Левши. Твари бросились в разные стороны. Они играли роль творцов собственной безопасности. Отбежав на десяток метров и дезориентировав таким образом свою будущую пищу — людей, которые теперь в поисках их должны были вертеть головами и напрягать зрение, твари остановились и замерли.

Прошло еще несколько секунд, пока не выяснилось, что двое из них чувствуют себя не совсем уверенно. Тварь, в которую целил Макаров, стояла ровно и вдруг присела. Возвращение в прежнюю позицию вызвало у нее затруднения. Но она все равно встала. И тут же рухнула обратно, рыча и суча ногами.

Вид ее, с поджатыми от бессилия ушами и глазами, просящими сострадания у родственников, был жалок. А всего несколько мгновений назад она безжалостно рвала что-то под одеждой того, что еще совсем недавно называлось человеком.

Забеспокоилась и повела себя странно и та, в кого стрелял Левша. Видимо, наевшись и решив, что теперь можно и удалиться, она развернулась и неуверенно заскакала в глубь леса. И только теперь стало видно, что пясть ее, переломившись на суставе, болтается не только по ходу движения сустава, но и в другие стороны.

Остальные занервничали. Посмотрев на людей, словно спросив разрешения, несколько тварей бросились за соплеменниками. И вскоре послышались звуки борьбы, треска и остального, к чему в темноте за месяц жизни на Острове так привыкли люди…

Но несколько решили остаться. Осмысленно пробежав по джунглям, они сменили позиции и вернулись. Только теперь стали невидимыми…

А одна из тварей, опоздавшая, видимо, к ужину, осмелела настолько, что приблизилась к растерзанному на земле человеку. И, присев, выхватила что-то из кровавой гущи.

— Твари, — спокойно прохрипел Левша. Подняв от бедра автомат и развернувшись корпусом, он расстрелял в существо и прилегающие окрестности весь магазин.

— А я бы поберег патроны! — крикнул ему Макаров, становясь над Ритой.

Твари вряд ли понимали смысл происходящего, но когда в автомат Левши вошел новый магазин, бросились в темноту джунглей. Но, уходя, все равно разворачивались, словно размышляя — не вернуться ли да не порвать ли их…

Убежала и хромая. И лишь тварь, в упор расстрелянная Левшой, хрипела на поляне, рыла лапами землю и ползла, оставляя после себя на траве сияющий в свете огня след.

Макаров приблизился, перевел предохранитель для стрельбы одиночными выстрелами и дважды нажал на спуск. Первый выстрел подбросил серое с подпалинами тело. Второй прибил к земле.

— Пресвятая Богородица, — сипел Левша, пытаясь поднять горящий факел. — Я никак не могу привыкнуть к этому…

— Как к этому можно привыкнуть? — Макаров посмотрел на друга и стер со лба пот.

— Не думал, что такое вообще возможно… — беззвучно, как ему показалось, признался Левша.

А Макаров признался себе в другом. Он бы все содержимое карманов, за исключением запасного магазина к автомату, отдал сейчас за то, чтобы узнать, как этот человек ночью оказался вдали от авианосца. Куда шел и почему у него не было оружия, хотя на судне оно было.

— По одному здесь никто не ходит, — тревожно выдавил Макаров. — По одному — никто не пойдет…

— Может, мы успели только на второе?

Макаров посмотрел на Левшу: черно шутит, значит, возвращается…

И они подошли к тому, над чем, захлебываясь и давясь от удовольствия, урчали твари.

Да, это был тот самый молчун… Голову узнать было трудно, Макаров идентифицировал останки только по джинсам. Немец был единственным, кто приехал на Остров в джинсах. И сандалиях.

— Да, это он, — пробормотал Макаров. — Но почему один?

Левша безучастно рассматривал кровавую кучу. Страшное зрелище. Так выглядит, наверное, чемодан с вещами, выброшенный с балкона женой неверного сердцееда: рваная рубашка, драные джинсы, еще что-то… Разница заключалась лишь в том, что ревнивая жена в аффекте не станет рвать вещи суженого в клочья и пачкать их кетчупом. А сам неверный… Ему сейчас, наверное, можно было простить все.

— Я… если вдруг… — сказал Левша, как с перепоя, с третьего раза попадая сигаретой в рот, — умирать когда буду… я вспоминать не счастливые моменты начну… а эти минуты. Я до сих пор не верю, что стою здесь, между двумя деревьями, рядом с недоеденным человеком.

Макаров наклонился и выбрал из кровавого месива наручные часы.

— Отец… Мой отец, когда меня, десятилетнего, в очередной раз избили во дворе, подарил мне секундомер. Сказал: твой страх — ничтожество. Если не веришь — проверь. Включи его, когда станет страшно, и выключи, когда страх минует. И ты увидишь, сказал отец, что у тебя никогда не будет выходить более полуминуты…

Левша принял часы, машинально посмотрел на стрелки и зашвырнул их в кусты.

— И у меня, знаешь, — продолжал Макаров, — действительно за тридцать три последних года ни разу не выходило более пятнадцати секунд. Так я научился контролировать страх.

— А на тебя за тридцать три года ни разу не нападали со спины, парень? — скупо цедя слова, поинтересовался Левша.

— Я эти случаи в список проверок не включаю. Только те, когда можно опустить руку в карман и нажать кнопку… Купи секундомер, и перестанешь бояться смерти. Секунды страха по сравнению с годами жизни действительно ничтожество.

— У меня в заднице, Макаров, стоит барометр, — усмехнулся Левша. — И его мне вполне хватает.

— А он у тебя не сломан? Я слышал, как у тебя там что-то бренчало, когда ты спускался по ступенькам в бункер…

Левша, грациозно затягиваясь сигаретой, не ответил.

И вдруг…

Этот смех заставил Макарова вскинуть оружие и выдохнуть.

Когда смех повторился, он поймал в нем какие-то нотки, близкие к отчаянию. И Макаров, посмотрев на Левшу, словно ища подтверждения, что это не он смеется, что Левша здоров, развернулся к другу.

Его тревога усилилась, когда он увидел Левшу растерянного, а смех прозвучал в третий раз.

Озираясь, как вор, Макаров бросил взгляд на пригорок, за которым скрылись твари. Уж не они ли хохочут? Может ли послышаться три раза подряд?

Выпрямившись, Макаров провел рукой по лбу и беспомощно посмотрел на Левшу.