— Но я не знаком ни с одной знаменитостью. И я не могу себе позволить раздаривать костюмы. Не для того я вкалывал как раб много лет, чтобы делать подарки незнакомым людям.

Джуди быстро застегнула пуговицы жакетки и прицепила высокий золоченый жесткий воротник.

— За известность надо что-то платить, Ги. Европейцы этого вечноне понимают! Никто не станет за просто так плясать под твою дудку. Черт возьми, жаль, что ты не можешь взять меня на полную ставку!

— Как только я смогу это сделать, я тебя возьму, mon chou [32]. А пока на всю свою наличность я смогу только взять тебе бокал шампанского в «Ритце». Ну и еще, пожалуй, пирожное с кремом — будем оригиналами!

Несмотря на дружбу с Ги, Джуди скучала по Нику, причем гораздо сильнее, чем была бы готова признать. Письма приходили нерегулярно. Иногда за два дня могло прийти сразу три письма, а иногда целый месяц не было ни одного. Джуди отвечала только тогда, когда ей действительно было о чем писать. В этом случае она нацарапывала несколько строк так, как произнесла бы все это устно, с полным пренебрежением к правилам грамматики и пунктуации. Точно так же она писала и Максине, Кейт и Пэйган. Единственным человеком, которому она писала регулярно, раз в неделю и очень аккуратно, со всеми знаками препинания, была ее мать; и Джуди терпеть не могла этого занятия. Письма домой были чем-то вроде домашнего задания в школе. Но она не могла свободно рассказать о все больше и сильнее привлекавшей ее сфере мод, потому что мать хватил бы удар, узнай она, чем занимается ее дочь.

К концу августа Париж уже изнывал от зноя, и даже брусчатка мостовых, казалось, вот-вот расплавится от жары. А в Малайе, наверное, еще жарче, подумала Джуди, увидев сквозь отверстия в почтовом ящике бледно-голубой конверт авиапочты и сразу бросившись его доставать. Остановившись в вестибюле возле вялой пальмы, она разорвала конверт, прочла, и у нее перехватило дыхание.

«Дорогая Джуди, — писала Максина, — у меня для тебя плохие новости. Вначале мы не верили, написали в министерство обороны, и они развеяли все наши сомнения. Не знаю, как и сказать тебе, но Ник погиб… его убили в бою с коммунистами в Малайе».

Глазами Джуди дочитала письмо до конца, но содержание его она уже не воспринимала. В каком-то отупении она пешком поднялась по лестнице на седьмой этаж, вошла к себе в комнату, тщательно заперла за собой дверь, потом подбежала к умывальнику и ее стошнило. Она аккуратно вымыла умывальник, сняла туфли, аккуратно легла по центру кровати, и, несмотря на жару, ее стала бить сильная дрожь.

Консьерж, горничная и Ги стояли в коридоре и спорили.

— Это правда; я уже два дня не могу попасть в ее комнату, она заперта изнутри на цепочку, — говорила горничная. — Надо взломать дверь.

— Да, и на телефон она тоже не отвечает, — соглашался консьерж. — Но дверь заперта изнутри. А ломать дверь — это огромные расходы, я не могу взять на себя такую ответственность.

— Я заплачу, — нетерпеливо сказал Ги. — Мы твердо знаем, что она там. Оттуда не слышно ни звука. Значит, или она больна, или… Я кричал ей отсюда, из коридора, несколько часов подряд. Если вы не взломаете дверь, я ее сам взломаю! — Он принялся сердито биться о дверь своим тщедушным телом. — Джуди! Тыменя слышишь?

— Может быть, вызвать «Скорую помощь»? — предложила горничная.

— Я должен был сделать это еще вчера, — обругал себя Ги, налегая на дверь. — Она там заперта уже два дня, ни звука не доносится. Может быть, ее уже нет в живых?

К его облегчению, они внезапно услышали, как изнутри на двери снимают цепочку, потом поворачивают ключ в замке, и наконец дверь медленно открылась. Джуди стояла в одних чулках, без туфель, и в мятом платье, которое она не снимала все эти два дня. Она была смертельно бледна и выглядела так, будто находилась в каком-то оцепенении.

— Что случилось? Ты заболела? Почему ты заперлась? — задавал Ги вопрос за вопросом. Сейчас, когда он убедился, что вены у Джуди не вскрыты и она не умирает, он вдруг разозлился на нее. Все толпой зашли в комнату. Ги вытолкал консьержа и горничную обратно и захлопнул дверь. Джуди бросила на него злой взгляд и почувствовала, как по щекам у нее потекли слезы. Внезапно к ней вернулась способность плакать.

Ги обнял ее и прижал к себе. Не глядя, она на ощупь нашла на ночном столике письмо Максины и протянула его Ги. Глядя через плечо Джуди, Ги прочел и стал гладить ее по волосам, пока она немного успокоилась.

— Раздевайся и залезай в постель, — мягко сказал он. — Я спущусь к себе, ты только больше не запирайся. — Через несколько минут он вернулся с бутылкой молока и большим пузырьком одеколона. Молоко он поставил греться на утюг, предварительно установив регулятор на «шерсть».

— Я себя чувствую виноватой, ужасно виноватой в том, что все так получилось.Я не любила Ника, он меня любил, а теперь уже слишком поздно, —говорила сквозь слезы и рыдания Джуди.

— Любовь не приходит по заказу.

— Но, по-моему, я вообще никого не могу любить. Я встречалась с несколькими парнями, но я никогоне могу полюбить.

— Джуди, тебе всего восемнадцать лет. И ты говорила мне когда-то, что не хочешь влюбиться во француза. Говорила, что не хочешь пока осложнять свою жизнь.

Он принялся снова гладить ее по голове и так сидел с ней до тех пор, пока — когда уже начало темнеть — она не заснула.

В темноте Ги опустил бледно-голубой конверт себе в карман. Сейчас он готов был задушить Максину. Почему она не позвонила ему?

Дважды за ночь Джуди просыпалась, вся в слезах, и тогда он снова гладил ее по волосам и утешал, пока она не засыпала. Утром он поднял телефонную трубку и твердым голосом заказал в комнату два кофе с молоком и двойную порцию булочек — к огромному удивлению горничной, привыкшей считать, что он не по этой части.

В первую же субботу после того, как было получено сообщение о гибели Ника, тетушка Гортензия, разговаривая с Джуди по телефону, сразу почувствовала: что-то не так.

— Малышка, ты больна? У тебя какой-то безжизненный голос. А я хотела прокатиться с тобой в Версаль.

— Спасибо большое, но я не могу, — ответила Джуди. — Я должна кое-что сделать для Ги.

Тетушка Гортензия немедленно перезвонила Ги и выяснила настоящую причину охватившей Джуди апатии. Она снова позвонила Джуди и твердо произнесла:

— Я прямо сейчас посылаю за тобой машину. Если тебе это не очень неудобно, я бы хотела на полчаса тебя увидеть. У меня есть для тебя подарок. Она положила трубку прежде, чем Джуди успела придумать какую-нибудь отговорку.

Джуди любила приезжать в старинный дом тетушки Гортензии, украшенный балконами с кружевными коваными ограждениями. Тетушка жила на Иль-де-ла-Сите, крошечном островке посреди Сены, с которого когда-то, давным-давно, начался город Париж. Но сегодня Джуди безучастно сидела на заднем сиденье «Мерседеса», пробиравшегося по мощеным улицам мимо разносчиков, тащивших большие плетеные корзины; мимо цыган, продававших резные деревянные прялки ручной работы; мимо магазинчиков, в которых торговали здесь же изготавливаемыми париками или пуговицами. А когда машина поравнялась с лавкой, в которой несколько девушек плели из фиалок, лилий и белых роз похоронные венки, Джуди опять разрыдалась.

Заходящее солнце золотило стены гостиной. Тетушка Гортензия молча протянула Джуди маленькую коробочку, обтянутую зеленым бархатом. Внутри лежало старинное ожерелье из мелкого неровного жемчуга.

— Зачем это? — спросила Джуди. — У меня сегодня не день рождения. Я не могу принять такой подарок…

— Можешь, можешь, — ответила тетушка Гортензия. — В свое время примерно в твоем возрасте я приняла его по куда более неприятной причине. Мне хочется, чтобы это ожерелье было твоим. Да и зачем оно мне теперь? Оно должно украшать молодую шею. Давай покажу, как здесь запирается замок. Если рубиновый замок тебе не нравится, можешь подобрать у Картье другой.