Не успела Кейт постучать, как дверь распахнулась: на пороге стояла худая женщина со светлыми, в тон платью, волосами. За ней, в глубине, видна была удлиненная, с кремового цвета стенами, комната, окна которой выходили на Центральный парк. Официант расставлял на столике лед, маленькие тарелочки с оливками, раскладывал приборы. Секретарша выпроводила его, посторонилась, давая дорогу Кейт, а потом бесшумно закрыла дверь номера снаружи.

От изумления Кейт разинула рот.

— О боже! — вымолвила Джуди.

— Вот это номер! — произнесла наконец Кейт, неспособная, как всегда, удержаться от того, чтобы не высказать сразу же собственного отношения к происходящему. Пораженная, она так и застыла в дверях, стараясь сообразить, что же все это означает. На бархатных кушетках абрикосового цвета, расположенных под прямым углом друг к другу, сидели Джуди и Пэйган. К свободным торцам кушеток примыкали низкие столики из затемненного стекла, на которых в больших вазах стояли огромные букеты, составленные из белых лилий и веточек цветущей яблони. А чуть подальше, справа, в бежевом бархатном кресле сидела Максина.

— Это что, нежданная встреча старых друзей? — спросила Кейт.

Пэйган молча крутила изящную маленькую малахитовую бабочку, висевшую у нее на шее на золотой цепочке тонкой работы от Картье. Ответила Максина, поспешно и вполголоса:

— Нам надо будет взвешивать каждое свое слово,

Атмосфера в комнате была наэлектризованная. Не успела Кейт подойти к сидевшим тут женщинам, как двойные двери в противоположной стороне комнаты резко и широко распахнулись и вошла невысокая молодая женщина с золотистой кожей, одетая в длинное белое шелковое платье, сидевшее на ней, как древнегреческая туника.

При первом же взгляде на Лили становилось ясно, что это действительно звезда. Отброшенные со лба густые и мягкие черные волосы спадали на плечи, открывая лицо с высокими косыми скулами, маленький нос на самом кончике чуть изгибался, придавая ей вид хищницы; полная нижняя губа казалась несколько излишне крупной; но прежде всего обращали на себя внимание ее глаза. Огромные, влажные, цвета каштана, они блестели из-под густых и длинных ресниц так, что создавалось впечатление, будто из каждого вот-вот выкатится по хрустальной слезинке.

Сегодня, однако, они не блестели. Сегодня глаза Лили сверкали неистовством, яростью и гневом. На какое-то мгновение кинозвезда молча застыла на месте, разглядывая четырех находившихся в комнате женщин, каждая из которых была старше ее: остановившуюся у двери Кейт в темно-красном костюме; Пэйган в розовом, вытянувшуюся на абрикосовой кушетке; Максину, замершую с фарфоровой чашкой в одной руке и блюдцем на затянутых в голубой шелк коленях; Джуди в коричневом вельветовом костюме, сидевшую ссутулившись на краешке дивана, подперев руками подбородок, локти на коленях, сердито уставившуюся на Лили.

Потом Лили заговорила.

— Ну, суки, — спросила она, — так кто же из вас моя мать?

— Меня тошнит, — пробормотала Кейт, откидываясь на изголовье кровати и застегивая новый кружевной бюстгальтер на своей подростковой груди.

— Ничего, стоило того, — ответила Пэйган, облизывая кончики пальцев. В оранжевых атласных шортах, наподобие боксерских, и розовом кимоно, она сидела, скрестив ноги, на кончике узкой кровати Кейт и с сожалением смотрела на белую картонную коробку, стоявшую на постели между девочками. В ней еще оставался последний шоколадный эклер. — Доедим после ужина. А пока давай сделаю тебе педикюр. Чтобы ты не думала о том, что тебя вот-вот вытошнит. Фиолетовый хочешь?

Те ученицы, что приезжали сюда из Англии, всегда проматывали свою первую стипендию на сладости, губную помаду и лак для ногтей. В этой швейцарской школе, предназначенной для девочек старшего возраста и призванной подготовить их к тому, чтобы они стали благовоспитанными леди, юные англичанки быстро освобождались от гнета строгих отечественных школьных порядков. После многолетних лишений в военные и первые послевоенные годы, когда дома даже хлеб и картошка были по карточкам, Швейцария 1948 года казалась девочкам настоящим раем по сравнению с измотанной, обедневшей и усталой Британией — раем, сделанным из кремовых пирожных, шоколада, снегов и романтики.

Пэйган склонилась над левой ногой Кейт. Красавица дорафаэлевского типа, но близорукая, она привыкла сутулиться, чтобы ближе было смотреть под ноги или на то, чем она занималась. Очки она надевала редко — отчасти потому, что стеснялась их, отчасти же потому, что постоянно их теряла.

Лениво развалившись на кровати и задрав голую левую ногу вверх так, что она висела в воздухе, Кейт смотрела поверх головы Пэйган в открытое окно спальни, где ее взору представали покрытые снегом горные вершины Гштада, как бы обрамленные белыми кружевными занавесками.

— Сходим перед чаем в лес? — предложила Кейт.

— Не дергайся, дура! — прикрикнула на нее Пэйган. — Нам же велели встретить новенькую. Сходим после чая, если она не приедет. А ты, к несчастью, заняла весь шкаф, самый лучший! Теперь там уже ничего не повесишь. Новенькой придется держать свои вещи под кроватью.

Большая часть жилых комнат в школе «Иронделль» [7]была рассчитана на трех студенток, но на самом верхнем этаже, под деревянными стрехами огромного шале, комнаты были меньше размером. К той комнатке на двоих, в которой жила Кейт, примыкала небольшая, выкрашенная в бледно-голубой цвет мансарда с низким, скошенным сосновым потолком; в ней едва хватало места для узкой, покрытой голубым покрывалом кровати, маленького столика и комода. Пэйган сразу же захватила мансарду себе, и, при ее потрясающей неряшливости, получилось, в общем-то, удачно, что она как бы жила одна, отдельно. Ничто не могло приучить Пэйган к аккуратности. Вообще-то настоящее ее имя было Дженифер, так ее окрестили в детстве; но поскольку няньке приходилось все время делать ей одни и те же замечания:

«Подбери за собой, безбожная ты душа!», или «Не дам чаю, пока не приведешь комнату в порядок, безбожница!», то вместо Дженифер девочку постепенно все стали звать Пэйган [8], и со временем это прозвище так и прилипло к ней.

— Не хочу тратить попусту такое чудное время! — Кейт вскочила с кровати и натянула юбку и плотно облегающий бежевый кашемировый свитер. Пэйган прямо поверх оранжевых атласных шорт натянула старые брюки для верховой езды и влезла в большущий пуловер, перехватив его посередине толстым мужским кожаным ремнем, который почти дважды обернулся вокруг ее талии. Они вместе, громко топоча, помчались вниз по деревянной лестнице, разом вывалились из входной двери на улицу и, где-то шагом, а где-то скользя, двинулись по тропинке, которая начиналась сразу же за зданием школы и круто уходила вверх к лесу по густо осыпавшимся и скользким сосновым иглам. Пройдя по ней около мили, они наткнулись на щит, вбитый в землю прямо посреди тропинки. На нем было написано: «Attention! Defense de passer » [9].

— Должно быть, здесь есть охрана. Наверное, от браконьеров, — предположила Пэйган.

Они пыхтя продолжали карабкаться вверх, пока тропинка не уперлась в заросшую травой лужайку, сразу за которой начинался крутой обрыв. Далеко внизу были видны коричневые домики Гштада, стоявшие в окружении темно-зеленого леса, а еще дальше, за ними, великолепным амфитеатром поднимались горы, вершины которых даже в разгар лета оставались под снежными шапками.

— Ого-го… Го-о-о! — прокричала Пэйган, сложив около рта ладони рупором. Звук ее голоса умчался вниз и какое-то время спустя возвратился к ним из долины, уже как эхо. Повернувшись к Кейт, Пэйган сказала: — Дома от нас, наверное, ждут, что мы научимся петь настоящим йодлем [10]…

Внезапно она оборвала себя на полуслове. Девочкам показалось, что кто-то прокричал им в ответ, но крик этот шел как будто у них из-под ног. Через мгновение крик повторился: «Au secours!» [11]