Подошла Лена в белом фартуке, села на перила.

– Почему тебе никто не пишет? – опросила она, тепля улыбку в уголках рта. – Странно! Прожить столько лет и не иметь друзей… – Умолкла, заметив, как потемнело рябое лицо брата.

– Избаловали тебя, Лена! – Михаил сам удивился своему скрипучему голосу.

– Видно, судьба моя – слушать нотации. Эх, братка, и ты такой же моралист, как уважаемый Александр Денисович!

– Александра не тронь! Мы с тобой в подметки ему не годимся.

– Не слишком ли дорогой товар для обуви? Не сердись. У меня что-то есть для тебя. – Лена прижала ладони к груди. – Угадаешь – отдам.

– Письмо.

– Ну как это ты сразу угадываешь? Нехорошо! А знаешь, письмо от Веры Заплесковой.

«Аккуратная: пригрозилась еще письменно разжевать, почему я плохой, и исполнила угрозу. Но я увернусь от этого булыжника, брошенного вдогонку», – подумал Михаил.

– Читать не буду, – сказал он.

– О, братушка! Ты начинаешь мне нравиться. Мне было обидно за тебя. – Лена извлекла двумя пальцами зеленый конверт из-за пазухи, долго всматривалась в почерк. – Эта твоя Вера плохая, холодная. Так пишут только крохоборы: каждая буква выписана, вылизана… Может быть, все-таки прочитаем?

– Нет.

– Сжечь?

– Жги. – И Михаил чиркнул спичкой.

Лена несколько раз подносила письмо к пламени и тут же отдергивала.

– Не могу, Миша. Отдай мне письмо, а?

– Если хочешь научиться жестокости, бери!

Лена выхватила из его рук спички, присела на корточки. Письмо горело нехотя, листочки кудрявились, пепел вился над головой Лены. Михаил покуривал трубку, скосив глаза на бледное лицо сестры.

– Плохая она или очень хорошая и красивая, но отныне я ее враг на всю жизнь! А если ты смалодушничаешь, напишешь ей, я перестану уважать тебя. – Лена растоптала ногой осевшие на пол хлопья пепла и, не взглянув на брата, вышла из беседки.

У яблони остановилась, одной рукой держась за ствол, другую положив на темя. Михаил смотрел на ее острый детский локоть, и ему было стыдно от колкого разговора с ней, от глупой показной твердости при сжигании письма. Вдруг сестра повернулась к нему, и в этом порывистом движении почуялось ему что-то недоброе.

– Дикарь! Комик! – крикнула она и убежала, не оглянувшись.

Поднялась в светелку к Александру.

– Какие мы гадкие люди, Саша! Он-то зол, ну, а я, дура, что сделала, а? Ужасно подло. – Лена рассказала, как сожгла письмо.

– А письмо от кого, говоришь ты?

– От этой самой Веры…

– Вера? – спросил Александр, и Лене показалось, что губы его озябли, шевелились непослушно.

– Саша! Тебе-то что? А-а-а… Я хочу ее видеть, Саша. Я никому не позволю унижать моих братьев…

– Лена, ты преувеличиваешь. Иди готовь обед. А Веру… познакомишься с ней – полюбишь.

– Я поклялась ненавидеть ее, – ответила Лена, уходя из светелки.

К Михаилу подошел Федор с лопатой и гармошкой, напевая вполголоса:

– Михайло, тебя вызывает генерал.

– Какой еще генерал?

– Сам Александр Денисович. Я уже стоял перед ним навытяжку, получил наряд: копать дренажную канаву. Товарищ генерал считает, что у меня избыток животной силы, что я могу от безделья натворить глупостей. – Федор повесил гармонь на сучок дуба, начал рыть канаву.

Из сеней, ведя за руку маленького нарядного Коську, вышла Любовь Андриановна в праздничном коричневом платье; из-под полей соломенной шляпы улыбчиво светились глаза.

– Мама, чего бы перекусить? – спросил Михаил.

– Не знаю. Я, сынок, курортная дама с сегодняшнего утра. Саша объявил: «Мама, иди в очередной отпуск, а домашними делами займется Лена». Вот и идем с Константином Константиновичем гулять… Да, ты вчера передал мне деньги, возьми их, Саня велел.

– Меня потешает, как все вы побаиваетесь Саньку. Я поставлю его на место!

Михаил поднялся по внутренней винтовой лестнице. Перед раскрытыми дверями светелки постоял с минуту, проникаясь невольным уважением к этому опрятно и строго прибранному жилищу меньшого брата. Окно наполовину завешено полотняной шторой. За столом перед чертежом сидел в трусах, спиной к дверям, Александр. Не спеша убрал он готовальню, чертеж, подвинул Михаилу стул, а сам встал у книжной полки, скрестив руки на груди.

Михаил положил на стол деньги, но Александр силой засунул их в карман брата.

– Сейчас тебе шайбы нужны, – сказал он. Лицо его озарилось кротким и теплым светом спокойных глаз.

– Милый Саня, я уже старик, ты молод. Прошу тебя, купи себе костюм на эти деньги, а?

– Нарком обороны приготовил для меня наряд получше.

– И тебе хочется?

– Воевать все равно придется. Дядя Матвей намекал. Лучше уж со знанием дела, с толком, с расстановкой.

– А я не хочу, Саша. Не люблю военную жизнь, не люблю войну. Убьют – ладно, а вот изувечат… И будет тебе жизнь в тягость. Не могу прикидываться дураком и, насилуя себя, усматривать в шагистике высшую мудрость жизни. Один случай открыл мне глаза на многое. Понимаешь, стою в строю однажды, сержант уставился на меня, и в глазах у него ужас, потом презрение, будто видит он самое последнее, падшее существо. Я черт знает что подумал, а оказалось всего-навсего незастегнутой одна пуговица гимнастерки. В общем, добровольно я не солдат.

– Разные мы люди, братка, – спокойно сказал Александр. – О главном давай поговорим. Скоро Федя и я покинем дом. Хочу знать: в семье останешься или опять уедешь?

– Есть ли толк от моего пребывания в семье?

– Пока толку маловато. Поживешь – все наладится. Итак, ты останешься со стариками, с Леночкой, Женей и Костей. Сноха вышла замуж, сегодня уедет.

– Лучше бы мне идти, чем тебе, Саша.

– У каждого свой долг, и никто его не выполнит за меня или за тебя.

«Светло и ладно в душе его. А ведь я в его годы знал такое, что рано мне было знать!» – подумал Михаил.

За ужином Александр объявил родным, что через три недели его призывают в армию. Посидел минуту и ушел в светелку.

– Не повезло Сашке: не попал на флот, – сказам Федор.

Михаила раздражало детское хвастовство мичмана. С боевитыми нотками в голосе Федор ораторствовал, блестя белозубой улыбкой:

– Моряки – цвет вооруженных сил. На корабле рядовой матрос с образованием. Морской кок равен сухопутному полковнику. – Он любовно погладил золотые шевроны на рукаве. Лена не сводила с двоюродного брата восторженного взгляда и преднамеренно не замечала Михаила.

– Вчера я отрекомендовался представителю царицы полей, Светланиному супругу: мичман флота! Так он вскочил. А ведь лейтенант.

– Железная у моряков дисциплина: один за всех, все за одного! Рабочих много на флоте, – сказал Денис.

В каждой черте крепкого загорелого липа Федора трепетала молодая рьяная сила, не знающая сомнений.

– На корабле чистота! За всю службу только один случай был, – Федор посмотрел на женщин. – Извините, тетя Люба, за вульгарность: был случай – обнаружилась единственная вошь на всю бригаду торпедных катеров.

– Где же им там завестись, – с легкой иронией сказала Любовь Андриановна, – воздух чистый, воды много.

– Так об этом случае сообщили самому адмиралу как о чрезвычайном происшествии! Насекомое не убили, а посадили в баночку, как заморское чудо, и отправили на берег для лабораторного исследования…

Федор снял китель, засучил рукава полосатой тельняшки и старательно стал вписывать новую морскую песенку в альбом Лены. За верандой вполголоса переговаривалась Лена с подругами, боясь спугнуть вдохновение моряка.

Брат и сестра ушли. Михаилу захотелось метнуться куда-нибудь, чтобы вырваться из тисков железной тоски. Ничего интересного пока не было в новом образе жизни. И меньше всего было той свободы, которую искал. Чувствовал, что братья и родители не понимают его, а если и поймут со временем, то не разделят с ним его настроений. Ушел в беседку. Над поселком сомкнулся сумрак, душный, тяжелый. Наплывали тучи, за Волгой над темной степью глухо рычал гром.