– Кто делает так, чтобы это случилось с тобой или со мной? – спокойно спросил Пиб в полном согласии с самим собой.

– Зачем тебе знать? Все эти почему, кто, как, все причины и следствия образуют цепь, которая приковывает нас к бесконечным и абсурдным поискам.

– Странно, я… я больше ничего не хочу, у меня нет никаких желаний.

На глазах у Пиба выступили слезы. Стеф, приподнявшись, погладила ему щеку тыльной стороной ладони.

– Это ошеломляет, правда? Для большинства людей отсутствие желаний означает прекращение жизни. Для тебя и для меня, для всех тех, кто раньше нас пошел этой дорогой, точнее, не-дорогой, дело обстоит прямо противоположным образом: жизнь начинается, когда исчезают желания.

– А ты уже давно…

Вопрос его угас на губах Стеф.

Он прижал глаз к идентификатору радужной оболочки, ощутил легкую вибрацию сканирующего аппарата, отступил на шаг, когда на крошечном экране высветилась надпись «завершение проверки», подождал, пока откроется с клацающим лязгом бронированная дверь, вошел в первый грубо бетонированный коридор, отдал служебное оружие одному из четырех церберов и претерпел обычный обыск на первом контрольном пункте – неприятное прощупывание пальцами, танец детектора по мундиру, наигранно сочувственные извинения, возврат пистолета, разрешение продолжать путь, – оказался в другом коридоре, уже со стенами из металла, ведущем в первый тамбур, где ему пришлось томиться добрых полчаса, прежде чем загорелся зеленый огонек окончательного допуска. Разумная бдительность в подобном месте была, конечно, необходима, но в последнее время она достигла масштабов паранойи. Архангел Михаил утверждал, что террористы попытаются проникнуть в бункер. Странное пророчество: у оппозиционеров не было ни малейшего шанса проскочить сквозь ячейки столь плотной сети. Однако столько народу сновало в разных направлениях по этому мощно укрепленному подземелью, что шпионы и предатели вполне могли бы слиться с толпой. Даже высших офицеров подозревали в том, что они поддерживают Великую Нацию Ислама или европейские террористические организации. Времена были такие, что подозрение равнялось приговору, иными словами, немедленной казни. Меньше чем за год более двухсот членов военной и гражданской администрации были расстреляны или обезглавлены.

Он боялся вызвать недовольство архангела или его приближенных, и, поскольку хотел увидеть молодую жену, с которой он обвенчался накануне отъезда в Румынию, и познакомиться с ребенком, которого она ему подарила, старался хорошо исполнять свою работу и не общаться с теми, кого поразила гангрена неблагонадежности. Он жил не в бункере, а в квартире в центре Пиатры – маленького румынского городка, где селились более или менее официальные послы, более или менее востребованные советники, более или менее продажные политики, более или менее сомнительные аферисты. Они приезжали сюда со всех континентов и встречались в кафе или в холлах отелей, пытаясь раздобыть самое драгоценное и самое недостижимое сокровище Пиатры: допуск в крепость, большую часть которой составляло подземелье, где принимались важнейшие в Европе решения.

Он был рад, что не живет постоянно в этом бетонном бункере, где сам воздух был искусственным, где чахлые растения создавали видимость растительности, где любое перемещение означало унизительные обыски на трех, как минимум, контрольно-пропускных пунктах. Он перестал считать, сколько раз ему с маниакальной извращенностью прощупывали пах. Церберы – большей частью нижние чины – не отказывали себе в удовольствии поглумиться над старшими офицерами, осматривая их с нарочитым тщанием и подолгу, без всякой необходимости, выдерживая в крайне неудобной позе: наклониться вперед, положить руки на стену, расставить ноги, расслабить член.

Сначала он оправдывал это, считая, что от подобных драконовских мер зависит спасение Европы. Теперь его все чаще охватывало раздражение. Ему казалось, что в этом замкнутом пространстве укоренилось зло, разбухавшее при искусственном освещении, проникавшее в души обитателей бункера, полностью оторванных от реальности. Словно сама кровь портилась в этом застойном воздухе, в этой затхлой отравленной атмосфере.

Его главной обязанностью было поддерживать связь между Восточным фронтом и генеральным штабом в Пиатре. Он входил в состав армейских инспекторов – довольно высокое звание, равное прежнему подполковнику. По должности ему предписывалось изучать еженедельные рапорты полевых офицеров, проверять состояние траншей и прочих защитных сооружений, посещать казармы и оценивать условия жизни пехотинцев и артиллеристов, делать соответствующие выводы и представлять их своему начальнику, престолу Жану де ла Валетте. Поскольку вышестоящие инстанции никак не реагировали на его докладные записки, он все чаще начинал думать, что эта работа никого не интересует или – что было одно и то же – никому не нужна. Он уже давно предупреждал – не пророчествуя, а опираясь на серьезные статистические данные, – что полевые офицеры, все более молодые и все более экзальтированные, будут совершать самоубийственные поступки, чтобы спастись от бездействия, вполне сносного с бокалом шампанского в руке и с ногами в тепле, но совершенно невыносимого в грязи траншей и ледяных туманов Молдавии, и что их солдаты, доведенные до крайности отчаянием, страхом и скукой, охотно последуют за ними в эти героические и абсурдные вылазки. От него отделывались отговорками, упирая главным образом на то, что хорошо обученные кадровые офицеры в большинстве своем погибли на Восточном фронте.

Приближенные архангела Михаила упорно отстаивали эту позиционную войну, столь же бессмысленную, сколь убийственную для солдат. Не далее как вчера капитан второго пехотного полка слетел с катушек и повел две тысячи своих людей на орду в шесть или семь тысяч усамов. Две тысячи трупов на пространстве от межи Сен-Шарль до траншеи Сент-Андре – даже больше, если считать и тела врагов. Большей частью добитые ножом, изувеченные, оскальпированные, кастрированные, расчлененные. Лейтенант, возглавивший контрнаступление и отбросивший волну исламистов с этой залитой кровью земли, привел его сюда, чтобы он собственными глазами увидел ужасное зрелище и доложил обо всем – это ведь ваша работа? – «тыловым крысам» в Пиатре.

Сегодня он в очередной раз попытается это сделать. Предъявив свою пластиковую карточку охранникам у входа на первый уровень подземелья, он сообщил им, что должен участвовать в собрании инспекторов под председательством престола Жана де ла Валетта. Один из часовых, который нервно поглаживал приклад своей штурмовой винтовки, ответил вежливо, но твердо, что ему придется посидеть в зале ожидания, пока данные о нем не пройдут надлежащую проверку. Он поклонился с ироничным почтением и вошел в небольшую комнату.

Все черное ему опостылело. Черные мундиры, черные мысли. На одной из жестких скамей в зале ожидания сидел рыжеволосый с проседью человек в штатском и, сдвинув очки на кончик носа, внимательно читал светло-серые листочки, распечатку из информационного бюро архангела Михаила. Он постарался разместиться как можно дальше от этого посетителя, который, подобно ему, застрял в лимбе бункера. У него не было никакой охоты обмениваться привычными банальностями.

Напрасный труд: другому явно хотелось завязать разговор.

– Вы инспектор, верно?

Правильный французский, легкий американский акцент. Посетитель выпрямился и поправил очки. Блестящие ореховые глаза.

– Как вы догадались?

– Моей заслуги тут нет. Я видел вас на четвертом уровне подземелья. Вы были вместе с престолом Жаном де ла Валеттой. У меня превосходная зрительная память.

– Вы американец?

– Вашей заслуги тоже нет. Мой акцент выдает меня за сто километров.

Американец пересел на скамью напротив. От него исходил сильный, почти одуряющий запах Мыла. Такой же щелочной аромат источали все американцы, проживающие в Пиатре или в бункере. Они панически боялись микробов и по несколько раз в день принимали душ, смазывали тело и волосяные покровы дезинфицирующими препаратами. Их было немало в подземелье, на улицах и в самых охраняемых гостиницах Пиатры. А ведь официально они прервали все дипломатические отношения с Европой подтем предлогом, что старый континент не согласился с их видением мира после молниеносных атак на Иран и Сирию, исходя из теории невмешательства, противоречащей как его собственной безопасности, так и интересам демократического мира. На деле они предали давнего союзника, направив против него гнев исламистов посредством тотальной информационной войны, которая привела к окончательному роспуску ООН, вторжению усамов на европейский юго-восток и сокрушительному контрнаступлению легионов архангела Михаила.