– Ты знала, что они появятся?

– Легионеры? Нет.

– А как же твои слова о плохом месте и плохом времени…

– Это верно для любого места и времени. Всегда есть двери на выход и на вход. Просто нельзя терять бдительности.

– Почему ты сказала, что эти легионеры не чета обычным солдатам?

– ГМС, генетически модифицированные солдаты. Подопытные кролики, которым имплантировали гены, обостряющие реакцию и чувства. Им достаточно одного-двух часов для сна. Они не ощущают боли. И еще масса достоинств такого рода. В общем, солдаты будущего.

– Что они делают в этих краях?

– Разумеется, возвращаются с задания.

– Откуда ты знаешь? У тебя есть тайные осведомители?

– Не обязательно быть шпионкой, чтобы получать информацию.

– Архангел Михаил… ты ведь убить его хочешь?

Грузовик подошел почти вплотную к старому мосту, под которым текла река. Дворники со скрежетом продирались сквозь грязь на ветровом стекле. Пиб удивлялся, как Стеф видит дорогу через этот желтоватый налет.

– Я ничего не хочу. Я позволяю течению нести себя. Лучшего плана не существует.

Пиб откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Перед его мысленным взором с ошеломляющей четкостью возникли одно за другим лица тринадцати беженцев. Почему люди с таким остервенением уродуют свой сад? Горькие слезы пролились за несколько секунд до того, как он заснул.

Занимался рассвет, но на сей раз поезд не остановился. В предшествующие дни он уходил на стоянку в темные подземелья, освещенные рядами лампочек.

Один из офицеров, молодой человек чуть старше двадцати, который уже раз десять мотался между фронтом и Парижем, объяснил им, что лучше переждать, чем угодить под бомбардировку.

– Вы же не хотите, чтобы усамы убили вас еще до прибытия на фронт, верно?

Они согласились с этим, хотя обычно исламистские бомбардировщики вылетали ночью, чтобы бомбить европейские города. Наверное, существовали какие-то разумные причины для этих дневных стоянок, но, поскольку архангел Михаил не делился с ними своими секретами, они удовлетворились объяснением офицера. Им четверым удалось занять места в самой середине вагона.

Они познакомились на перроне Восточного вокзала. Между ними сразу возникла симпатия, которая сразу же обрела вкус и цвет дружбы, словно они безошибочно распознали друг друга в толпе, словно естественным образом возобновили совместную жизнь, прерванную рождением и детством. Один из них, Мишель – в нынешнее время такое имечко нелегко носить, – был с юго-запада, говоря точнее, из Перигора, а школу окончил в Бордо. Второй, Фабьен, был родом из Бретани, но детство большей частью провел на севере, в Лилле. Третий, Люк, прямо-таки источал Прованс и говором своим, и остроумием, и искрящимися глазами. Он был сирота и прибился к «подонкам» Марселя, пока его не сцапали фараоны и не определили в школу пророка, где ему пришлось несладко, хотя улыбаться он все равно не разучился.

Четвертым был он, уроженец Севра, который не умел связать двух слов. Косноязычием он страдал с детства, из-за чего никогда не имел друзей и ничему не научился в школе. Слова выходили у него не просто исковерканными, он менял местами слоги и изъяснялся с мучительным трудом. Школьные учителя, преподаватели в колледже, одноклассники насмехались над ним или, что было еще хуже, окружали его невыносимым христианским состраданием, которое было не искренним порывом души, а страхом перед воздаянием, гнусным расчетом. Даже старшая сестра и двое братьев постоянно попрекали его тем, что он роняет престиж семьи, уже изрядно подмоченный алкоголизмом и скверными делишками отца, впрочем, одно было неразрывно связано с другим. И если для всех его ровесников призыв в армию был трагедией, он получил повестку с нескрываемой радостью. Перед ним откроются наконец новые горизонты, отличные от этих болот с зеленой стоячей водой, он встретит других людей, которые не будут смотреть на него с насмешкой или жалостью, он избавится от вечных упреков, а родные – от тягостной необходимости разбирать его тарабарский язык. Степень их восторга он оценил по страстности излияний: если кого-то обнимают с таким почти демонстративным пылом, значит, не хотят его больше видеть – он уже похоронен и вычеркнут из списка живых. Разумеется, они продали его вещи на следующий день после отъезда – хотя много за них не выручишь, отдали его мансарду одному из братьев, сожгли немногие оставшиеся от него фотографии. Старшая сестра сможет наконец, ничего не стыдясь, выйти замуж за Адриана, своего двадцатипятилетнего жениха, которого не призвали в армию из-за плохого зрения. Родители очень любили будущего зятя, ведь тот был из хорошей семьи и его ожидало блестящее будущее.

Страх, что его признают негодным, испарился при первом же знакомстве с офицером-инструктором. Нам говоруны-краснобаи на фронте ни к чему, нам нужны храбрые и выносливые ребята, а ты мне кажешься именно таким парнем.

– Симпатичное местечко! – воскликнул Люк, указывая на открывшийся в дневном свете пейзаж.

Состав медленно полз по серой равнине, окутанной зловещим туманом. Они только что позавтракали тем, что принес один из буфетчиков: сэндвичи с отчетливым запашком плесени, печенье, о которое зубы можно было сломать, небольшая бутылка красного вина и черное кипящее пойло, выдаваемое за кофе. Чахлые деревья умоляюще тянули к небу свои голые ветви. Черная земля была испещрена широкими глубокими воронками. Мишель опустил стекло и, не обращая внимания на протесты полусонных нытиков, которых потревожил внезапный влажный холод, высунулся в окно, чтобы получше рассмотреть окрестности.

– Рельсы не на земле лежат…

Трое друзей встали и, в свою очередь, высунулись в окно. Поскольку он не выносил сигарет – свои пачки он раздал – и его тошнило от дыма, заполнявшего вагон, ему было вдвойне приятно подышать свежим воздухом. Он увидел, что рельсы и в самом деле лежат не на земле, а на деревянных опорах высотой примерно в полтора метра.

– Здесь была линия фронта, – раздался голос за их спиной. – Мы отбили у этих ублюдков около пятидесяти километров.

Они потеснились, чтобы освободить место для подошедшего к ним офицера. При дневном свете его юное лицо выглядело серьезным и усталым. Два маленьких серебристых крылышка, указывающих на чин, были вышиты на лацканах черной рубашки. Начало, [8]кажется? Они никак не могли разобраться в новых званиях ангельской иерархии. Из-под пилотки, сидящей слегка набекрень, выбивались светлые, необычно длинные волосы.

– Я воевал тут, – продолжал он. – В течение нескольких месяцев на нас дождем сыпались бомбы, снаряды и ракеты. Ад. Эти кретины-усамы думали, что сумеют завоевать Европу, вывалив все содержимое своих арсеналов. Можно купить хорошее вооружение за деньги, но знание стратегии не купишь. Мы зарылись в подземные траншеи и дождались окончания ливня. Когда им понадобились дополнительные боеприпасы, мы вылезли наружу и отогнали их в Молдавию.

– А где же эти траншеи, о которых вы рассказываете? Ничего не видно, – сказал Фабьен.

Офицер вынул сигарету из портсигара синей кожи с позолоченными звездочками, закурил, выдохнул два клуба дыма из углов губ.

– Их засыпали, чтобы могли ходить поезда и бронетехника. Понадобится время, пока этот сектор возродится к жизни. Несколько столетий. В земле столько пакости скопилось…

– Зачем вам нужно курсировать между фронтом и Парижем? – спросил Люк.

– Специальное задание. Я связующее звено между генеральным штабом в Пиатре и европейскими шишками, политиками, тыловыми крысами.

– По телефону договориться нельзя?

Офицер загадочно улыбнулся.

– Чтобы избежать любопытных ушей, лучше обсуждать дела с глазу на глаз.