– Ты уже поднималась сюда раньше?

Пиб понял, что если он хочет и дальше общаться со Стеф, то ему придется сдерживаться.

– Довольно часто. Почти каждую ночь. Идеальное место для того, кто хочет покоя.

– А тебе тут не скучно?

– Разве может быть скучно, когда ощущаешь безмятежность мира?

– Безмятежность? Такое впечатление, что мы с тобой живем в разных мирах.

Она взглянула на него с той отрешенной улыбкой, которая так выводила его из себя. Ему бы хотелось, чтоб она хоть изредка казалась взволнованной.

– Люди думают, что в мире не существует ничего, кроме их незначительных делишек, устремлений и обид. Но разве хоть один раз чье-то отчаяние помешало солнцу подняться на небо?

– Но разве ты сама не человек?

Ясные глаза Стеф широко раскрылись, словно она хотела объять взглядом Пиба, крышу дома, весь город, все бескрайнее небо.

– А вот тебе еще люди.

Она кивком головы указала на кусок крыши за его спиной. Пиб обернулся, внезапно охваченный тревогой. На крыше расположились мужчины и женщины, человек пятнадцать бомжей, растрепанных, одетых в лохмотья, с ранами и коростой на лице и теле. Возможно, они объединились случайно и поняли, что их шансы выжить увеличатся, если они будут держаться вместе и действовать заодно. Они приближались тайком, боязливо, но вместе с тем решительно, вооруженные самодельными цепами из какого-то металлолома.

– Что им надо? – пробормотал Пиб.

– Разве не ясно? Отобрать у нас шмотки, пушки и бабки.

Пиб глянул через перила вниз. Спускаться по фасаду было бы слишком трудно, чтобы не сказать опасно, к тому же бомжам с лихвой хватило бы времени спуститься по лестнице и встретить их на земле. У них со Стеф был только один путь – тот, по которому они поднялись.

– Черт, у нас даже бабок нет! – выдохнул Пиб.

– Они этого не знают. Вид у нас вполне приличный.

– Не ухлопают же они нас из-за шмоток!

– Я тебе уже говорила: в наши дни жизнь ничего не значит.

Он с трудом сдержался, чтобы не двинуть ей ногой по голени, – просто чтобы стереть с ее губ улыбку, чтобы она нахмурила брови и взглянула не так безмятежно. Пиб переключился на бомжей, продолжавших осторожно приближаться. Над городом проносились низкие облака.

– Пора сменить обстановку, ты не считаешь?

Сменить обстановку? Все-таки иногда Задницу посещали совершенно идиотские мысли! Сейчас надо было как-то постараться вырваться из ловушки, в которую она его затащила.

– Ты ведь знала, что здесь бомжи? Ты нарочно сюда меня приволокла?

Забывшись, Пиб повысил голос. Бомжи, словно сраженные резким звуком, замерли. Они походили на стервятников, кружащих над наполовину склеванной добычей и опасающихся возвращения хищных зверей. Наконечники их цепов скрежетали, касаясь гравия, сквозь который пробивались сорняки. Из разорванных ветром облаков упало несколько капель.

– Ты же сам захотел пойти сюда, не помнишь?

Стеф была права: ему захотелось снова увидеть дома, где жили члены Южного Креста. Она уверяла его, что он ничего не почувствует при виде их, даже сожаления, но он настоял, уверенный, что те, кто спасся от облавы, укрылись в зданиях бывших заводов на берегах Луары. «Подонки» приютили его после смерти родителей и сестры, и ему было трудно забыть свой второй дом, который в течение нескольких недель давал ему кров, защищал его и где он встретил понимание (инцидент с Килем был им уже забыт).

– Возможно, но не на эту чертову крышу!

Бомжи снова двинулись, распределяясь по всей крыше. Из разорвавшихся облаков хлынул яростный ливень. Вместо города виднелась какая-то серая волнистая громада, перерезанная темной трещиной реки.

– В кого первого стреляешь, Пиб?

Вопрос Стеф вернул Пиба к реальности. При первом же выстреле нападавшие забудут про осторожность и ринутся к добыче. Хотя Стеф и Пиб были вооружены, бомжи в конце концов победят, потому что их больше. А значит, стрелять наугад нельзя, нужно метить в голову, внести беспорядок в их ряды, вызвать замешательство и в это время успеть добежать до люка, ведущего на лестницу. Прищурив глаза, Пиб пристально смотрел на совсем близко подошедших бомжей. От жуткого напряжения, вызванного необходимостью действовать мгновенно, его страх улетучился, а зрение предельно обострилось. Его внимание тут же привлек маленький, худой, лысый мужчина с лисьими глазками и сильная рыжеволосая растрепанная женщина, одетая в шерстяное пальто с глубоким вырезом, из-под которого виднелось рваное нижнее белье. Она шла в компании двух здоровяков с цепами, тогда как лысый мужчина, спрятав подбородок под поднятым воротником куртки, предусмотрительно стоял в центре группы.

– Рыжая в пальто, – прошептал Пиб. – И лысый, вон, стоит посередине, с поднятым воротником.

– Отлично. Я тоже наметила их. Я займусь мужиком, а ты бери на себя бабу. По моей команде.

Краем глаза Пиб увидел, как Стеф медленно просовывает руку под плащ. Он уже давно нащупал ствол под курткой, сразу после того, как увидел бомжей на крыше. Он с горечью заметил, что перспектива убить живое существо его больше так не тревожила, что он, как и Задница, оказался в том измерении, где смерть сеяли с ужасающей легкостью. Конечно, бомжи не оставляли ему другого выхода – или он, или они, – но все же где-то совсем в глубине души он по-прежнему ощущал, что оскверняет святилище. Цепы заплясали в руках у бомжей со свистом и скрежетанием, смешавшимися с воем ветра. При каждом ударе сердце Пиба, казалось, вот-вот сломает грудную клетку.

– Давай.

Пиб с умопомрачительной ловкостью и быстротой достал из куртки пистолет и, не помедлив ни секунды, нажал на курок, целясь в рыжую женщину, прямо в бесстыдный вырез на ее пальто. Выстрел Стеф раздался практически одновременно с его выстрелом. Зрение у Пиба помутилось, словно смазанное движением его подскочившей руки. Перед ним заметались какие-то люди, побежали в разные стороны, сливаясь со струями дождя. Чья-то рука схватила его и потащила вперед.

– Скорее!

Среди запахов пороха и ржавчины он узнал запах Стеф. Пиб успел впитать его во время долгих бессонных ночей. Он понесся за ней по пятам к лестничному люку. Оба перепрыгнули через лежавшее в лужи крови тело, еще бьющееся в конвульсиях. Охваченные паникой, бомжи попрятались за старыми трубами и за выступами, которые могли служить укрытием. Ни у кого из них не хватило мужества и не возникло и мысли броситься наперерез стрелявшим.

Они прыгнули в открытый люк и кубарем скатились по лестнице. Едва оказавшись внизу, пустились бежать к центру города, не обращая внимания на ураган. На последнем издыхании, еле передвигая ноги, они наконец укрылись в более или менее приличном бистро на углу двух бульваров. Не очень любезный официант принес их заказ – две порции горячего шоколада. Десять евро – целое состояние за пару капель несвежего молока и растворимый суррогат какао.

– Черт, просто грабеж! – проворчал Пиб, после того как официант сунул в карман купюру, поданную Стеф.

Большая часть посетителей бистро накачивалась белым вином, его кисловатый душок смешивался с запахом сигаретного дыма, так что в зале можно было вешать топор. Сидевшие за столиками то и дело бросали затуманенный взор на Стеф, чудо красоты и изящества среди этого сборища рож, обезображенных алкоголем, табаком, нищетой и скукой.

– Ты попал ей в самое сердце, – сказала Стеф, отпив шоколад и вытерев губы рукавом.

– Не знаю, я ничего не видел, – пробормотал Пиб.

Он чувствовал усталость, он был на пределе сил, и его изнеможение происходило вовсе не от бешеной скачки по лестнице и по разбитому тротуару бульвара.

– С тех пор, как я тебя узнал, я только и делаю, что пуляю в людей, – добавил он, сдерживая внезапно подступившие к горлу слезы.

– С тех пор, как ты меня узнал, или с тех пор, как бомбой разрушило твой дом?

Что с ним стало бы, не встреть он Стеф? Он был бы более или менее послушным учеником в каком-нибудь гнездышке пророка, а затем отправился бы в качестве пушечного мяса на Восточный фронт… Так или иначе, ему все равно пришлось бы столкнуться с необходимостью убивать. В этой бесконечной войне каждый пытался выжить как мог, под градом бомб, в ее непредсказуемых водоворотах. Одни старались оставаться в рамках закона, другие – нет, одни кричали об идеалах, чистоте архангела Михаила, Святых Евангелиях, другие пробавлялись вымогательствами, спекуляцией – но все одинаково рьяно оберегали свое жизненное пространство, свою шкуру, свое имущество, каким бы огромным или скромным оно ни было. Европейцев охватили те низменные побуждения, которые, если верить учителям, книгам и дискам эпохи до архангела Михаила, свидетельствовали о происхождении человека от животного и подтверждали эволюционную теорию.