— Ну, — Рэй обернулся и теперь смотрел прямо на него, — когда бы это ни случилось, Майк, — может, и не один раз, не знаю, — тварь лишь набирает силы. Мы не знаем наверняка. Но если малютка так болеет — должно быть, того, кто сидит в ней, когда-то неплохо подкормили. Ты понимаешь? Иначе быть не могло.

— Что ты говоришь, Рэй? Что я…

Только эти слова слетели с его уст, они показались Майку ложью: была в них какая-то неправда, хотя сами по себе они ничего не значили. Рэй не отвечал, но и взгляда не отводил: словно безмолвный Майк мог в любой момент что-то сказать. Потом он оттолкнулся от края стола и потуже затянул пояс халата на своем грузном теле.

— Выбрось это лекарство, Майк, — сказал он. — Все, что вы давали ей, не поможет. Довольно.

Полночный звонок телефона подбросил Пирса в постели, словно мультяшного зверька.

— Привет, Пирс. Это Роз Райдер.

Весело и звонко, словно звонит откуда-то по соседству, от шоссе или из телефона на холме. Но это невозможно.

— Где ты? — спросил он.

— Я… — начала она и смолкла, будто осматривая окрестности; он ничего не слышал, кроме, кажется, свиста промчавшейся машины. — Я в Миллстоуне.

— Где?

— В Миллстоуне, Огайо. Около Зейнсвилла. Чуть дальше.

— Роз, — сказал он.

— Прости, что не предупредила, — сказала она. — Я собиралась вчера вечером сказать, честное слово.

О чем это она — «вчера вечером»? Наконец понял: и правда, прошло лишь двадцать четыре часа, даже меньше, с тех пор, как она была тут, в его доме.

— Я еду в Индиану, — сказала она. — Это все так неожиданно.

— Я знаю, — сказал он. — В Индиану. Это я знаю. — Молчание в трубке: не то удивление, не то настороженность. — Я сегодня ездил к тебе, — сказал он. — На твою квартиру.

— Зачем? — спросила она.

Он не мог сказать, не мог вспомнить; или мог, но этого все равно не скажешь.

— У тебя все хорошо? — спросил он. — Хочешь, я приеду за тобой? — Со мной все хорошо.

— А то приеду. Я могу. Я теперь могу далеко ездить.

— Пирс. Все в порядке.

Он расслышал, как проехала еще одна машина, и на миг увидел Роз: стоит у телефона-автомата, опустив глаза, волосы падают на трубку, рука зажимает другое ухо, чтобы слышней.

— Когда ты вернешься? — спросил он. — Ты вернешься?

— Я не знаю, — сказала она. — Может, когда закончат сделку с «Чащей» и она откроется. Они все там сейчас, Рэй, Майк и прочие. Все так быстро идет. Так быстро.

— Разве Майк не с тобой?

— Он скоро приедет, — сказала она. — Пирс. Мне надо идти. Пока.

— Нет.

— Я просто хотела сказать тебе, где я, — сказала она. — Куда еду. Было бы нечестно не сказать.

— Погоди! — воскликнул он.

Но Роз не слышала: она повесила трубку, потому что ей уже дважды просигналили; мокрый от дождя фургон стоял у автозаправки и попыхивал белым выхлопом. Она сказала только, что ей надо пописать.

Она немножко поплакала, но под дождем никто не поймет, что она вытирает со щек. Она хочет только то, что хочет, а там, впереди, может, и узнает, что именно; знать и иметь — одно и то же. Боковая дверь фургона открылась ей навстречу. Впереди еще много часов.

Мир есть или был тогда иносказанием, шифром, уравнением, которое нужно решить, печатью, которую надо завершить. А кроме того, он (как и сейчас) — просто мир, полный всякой всячины, исчисляемой миллиардами, вечный, и бесконечный, и разгадке не поддающийся. Роз Райдер не помнила точно, что в ночь маскарада сказал Пирс о женитьбе, но слова тронули ее, оставив в сердце веру, что он все же не пытался воспользоваться ее пробуждением для Господа как поводом, чтобы отделаться от нее, как поступило бы большинство мужчин, и как проще всего было поступить. Поэтому она решила позвонить ему с дороги и попрощаться. А поскольку Пирс не умел отличить право от лева — так никогда и не научится, — он оказался на месте, дома в Литлвилле, и смог ответить на звонок.

Наконец он положил трубку на рычаг — голос Роз давно умолк. Снял трубку снова и набрал номер Аркадии. На этот раз ответил Брент Споффорд.

— Привет, это Пирс.

— Привет.

— А Роузи дома?

— Она спит, — сказал пастух несколько настороженно и отчужденно, отчего кровь прихлынула к щекам Пирса, а сердце оледенело; но он не мог обсуждать то, что произошло между ним и Роузи, если вообще что-то было.

— Не буди ее, — сказал Пирс, но Споффорд уже отложил трубку, и вскоре Пирс услышал голос Роузи и секунду-другую не мог говорить от стеснения, жалости или печали.

— Пирс, — спросила она. — Ты как?

— Да ничего.

— Ты где?

— Дома. — Он собрался, прочистил горло от накопившихся слез и страхов. — Не знаю, сколько я еще тут пробуду, но. Я хотел тебе сказать. Похоже, я знаю, где сейчас Сэм.

Высоко на горе Ранда, крупнейшей из Дальних, на обрывистом восточном склоне, стоит памятник, воздвигнутый несколько лет назад в честь известного в этих местах автодидакта и провидца Херда Хоупа Уэлкина, «образованного сапожника», натуралиста, реформатора, философа, богослова. Согласно первоначальному проекту, старик должен был стоять не на пьедестале, указуя перстом на восток, а просто на земле: согбенный, седобородый, в старом клетчатом костюме и широкополой шляпе, непременном атрибуте ботанических исследований; он как раз приметил среди горных трав интересное растение, Silene virginica Hurdii, [90]и склонился к нему — за миг до того, как услышал то, что позже он назовет «громким, хотя и мягким шумом», в тот «ясный день, когда ярко светило солнце, а ветер утих»: и этот шум пробудил его.

Тропинка к памятнику ведет из долины старым путем коров и лесорубов, взбегая по склонам и приспускаясь, исчезая в болотцах и рощицах и появляясь снова; вдоль нее там и сям стоят выкрашенные белым камни-указатели. Теперь, на рассвете нового теплого дня, от подножия памятника видно было, как встает солнце, расплавленное, размытое. Далеко внизу, видимый только пробуждающимся на высотах ястребам, по тропе поднимался Пирс Моффет. Он то и дело останавливался, озираясь в тревоге и смущении, словно тоже слышал тот громкий, но мягкий шум; раз он даже пошел было обратно, но остановился, словно что-то вспомнил, и вновь стал карабкаться вверх. О тропе к памятнику Пирс узнал сразу же, как прибыл в Дальние горы. Брент Споффорд гнал тогда своих овец; он указал Пирсу вверх, и разговор зашел о том, что хорошо бы как-нибудь туда вскарабкаться вдвоем. А сегодня, так и не уснув до рассвета, Пирс подумал, что, чем дальше спорить с демонами, столпившимися вокруг ложа, не лучше ли встать, одеться и пойти на прогулку. Как следует пройтись пешком. Он вышел в путь и за литлвиллской почтой, в миле от дома Винтергальтеров, набрел на дорожку, которую раньше не замечал; эмалированный знак с изображением сапожной колодки указывал вверх, и Пирс свернул туда. Диспутанты не отставали, они шли за ним, а он рассказывал и пересказывал им свою историю или опровергал их рассказы; они припомнили все его грехи, а он отвергал их или во всем сознавался. Потом начинал рассказ заново. То и дело он останавливался и оглядывался по сторонам, удивляясь тому, что он здесь и мир тут же; он пытался понять, далеко ли ушел, и не мог; уговаривал себя вернуться назад, а вместо этого продвигался вперед.

Дальний вид от подножия монумента некогда простирался еще дальше — до того, как горные фермы оказались заброшены и пастбища заросли дрожащими осинами, сумахом, крупнолистными тополями, елями и соснами. Тогда было видно все — до того места, где Шедоу сливается с Блэкбери и течет дальше, чтобы скатиться с изгиба земли. Внизу, среди лесистых холмов, еще горели огни Блэкбери-откоса: синие — круглосуточные бензоколонки, желтые — уличные фонари.

Свет горел и в офисе Алана Баттермана, где адвокат уже трудился, появившись в Болл-холле первым. На сегодня назначили слушания, и он, желая подготовиться, пришел пораньше: секретарша вчера вечером подготовила бумаги и оставила на столе, аккуратно оформив и прошив. На вешалке висели, как начищенные доспехи, черный костюм и белая рубашка. — Но здание им еще не принадлежит, — говорил он в трубку Роузи Расмуссен. — Может, никогда и не будет принадлежать.