Родди не двигался с места. Сидел будто приклеенный к креслу, ссутулившись и испуганно тараща глаза.

— Я что сказал? — рявкнул Себастьян, немного подаваясь вперед.

Родди подскочил как ошпаренный и суетно выбежал из комнаты.

Когда дверь за ним захлопнулась, Себастьян опустился в то же кресло и обхватил голову руками.

— С ума сойти можно, — пробормотал он, тяжело вздыхая. — Я только что чуть не врезал человеку, желая заступиться за честь Евы Корнер. Евы Корнер!

Он усмехнулся, поднялся на ноги и принялся нервно расхаживать по комнате взад-вперед.

Если бы здесь оказался сейчас кто-нибудь из приятелей его студенческих лет — например, Эмили, — то посчитал бы, что я спятил, решил Себастьян, обдумывая ситуацию, в которую попал. Водить дружбу с самой Евой Корнер, болтать с нею о своих увлечениях, целоваться прямо на улице… Черт возьми! Все это звучит как самая нелепая фантазия!

И почему, интересно, Родди так смело признался, что хотел закрутить с ней романчик?

Неужели и впрямь настолько высокого о себе мнения? Или…

До него вдруг дошло, что ливерпулец о Еве ровным счетом ничего не знает. То есть видит в ней лишь женщину, несомненно красивую, женственную и грациозную, но довольно просто одетую, приехавшую без спутника, охотно вступающую в беседу и на редкость естественную.

— Вот в чем все дело! — взволнованно воскликнул Себастьян, продолжая мерить комнату шагами. — Одна она совершенно беззащитна и для таких, как Родди, кажется желанной и легкой добычей. Надо постоянно быть с ней рядом, нельзя давать ее в обиду разным придуркам.

Он резко остановился и сильно наморщил лоб.

— А кто эта Ева такая, чтобы я пекся о ней, как о сестре или… или как о невесте? Имеет ли смысл тратить на нее столько времени и душевных сил? Стоит ли она этого?

Перед глазами возник образ Евы — ее губы, от одного прикосновения к которым чудится, что вселенная перевернулась, нежные, розовеющие от смущения щеки, блестящие глаза с белыми, как у непорочного младенца, белками, стройное, удивительно пропорционально сложенное тело…

— Стоит, — уверенно ответил он самому себе. — Пока мы здесь, в Кении, и пока действительность не перестала казаться мне сказкой, я буду тратить на Еву столько времени и душевных сил, сколько потребуется.

Он довольно улыбнулся, приняв это решение, причесал перед зеркалом взлохмаченные волосы, надел футболку и вышел из номера.

Встретившись за завтраком, они поначалу разговаривали несколько натянуто, будто проверяли, как повлиял на их взаимоотношения вчерашний поцелуй. Родди в ресторан вообще не явился. И Себастьян испытывал едва ощутимое чувство вины вплоть до того момента, пока они с Евой не вошли в автобус и не увидели его сидящим в предпоследнем ряду.

За столом же минут через десять ледок смущения, сковывавший их, растаял и на Еву напало желание поговорить. Поглощая салат из даров моря, она успевала без умолку болтать о том, какие чудеса им еще предстоит увидеть.

— Если кто-то в моем присутствии упоминает о жизни в розовом цвете, мне сразу представляется озеро Накуру, — говорила она, и ее глаза сияли. — Тысяча розовых фламинго, отражающихся в воде, в небе, во всем, что их окружает… И уже завтра мы увидим этот рай собственными глазами. Себастьян, ты можешь в это поверить?

Себастьян улыбнулся.

— А послезавтра приедем в Масай-Мару, только вообрази себе! — продолжала щебетать Ева. — Говорят, Кению стоит посетить хотя бы ради того, чтобы увидеть это великолепие.

— Какое великолепие?

Себастьян знал о Масай-Маре практически все, что писали об этом заповеднике в энциклопедиях, книгах и журналах. Но ему так нравилось смотреть на воодушевленное лицо Евы, что хотелось услышать все, что он с давних пор заучил наизусть, еще и из ее уст.

— Как это какое? Да ведь сейчас сезон миграции! — Глаза Евы загорелись восторгом. — В Масай-Мару из соседнего Серенгети, с юга, именно в этот период передвигаются огромные стада копытных — антилопы гну, зебры, газели Томпсона, другие травоядные. Зрелище просто грандиозное! А за ними неотступно следуют хищники — львы, леопарды, гепарды, гиеновидные собаки… Правда, еще есть грифы и марабу, хотя я очень надеюсь, что на наших глазах никаких кровавых сцен не произойдет.

Она передернулась.

— Лучше смотреть на хищников, бездельничающих на солнышке. В сезон миграции они становятся толстыми, ленивыми и туристам увидеть их гораздо проще.

Впрочем, периодически Ева на непродолжительное время уходила в себя. И тогда Себастьян любовался ею молчаливо задумчивой.

Вообще сложно было представить, что какое-нибудь из состояний может сделать ее менее прекрасной, хоть на самую малость испортить ее поразительную красоту. Себастьян не сомневался, что и в гневе, и в страдании, и в печали она так же хороша, как и в веселье, в мечтательности, в радости, в беззаботности.

Ему не терпелось увидеть ее и на фоне тысячи розовых фламинго, и посреди саванны и акациевых лесов Масай-Мары, и в необычной обстановке масайской деревни. Он мечтал сфотографировать ее во всех этих местах, а потом любоваться снимками и с радостью вспоминать о своих умопомрачительных африканских каникулах.

В особенности большое удовольствие доставляли ему мечты о последних днях сафари — о совместном с Евой отдыхе в очаровательной древней Момбасе, на побережье Индийского океана.

Когда он воображал себе Еву идущей по узким улочкам мимо мечетей и индуистских храмов, или нежащейся на мелком белом песке, или кормящей хлебом разноцветных рыбок, у него по коже пробегала сотня мурашек, а в носу приятно пощипывало…

Этот день запечатлелся в их памяти днем согласия, дружбы и сотни новых ярких впечатлений от поездки по Самбуру. Себастьян, принявший твердое решение наслаждаться обществом Евы — такой, какой она была здесь, — чувствовал себя с ней все более и более уверенно. Ева, привыкнув к его компании, держалась еще естественнее и совсем не робела перед ним, как накануне вечером.

Ужин прошел в бурном обсуждении увиденного за день. В бар они решили не ходить, так как завтра предстояло слишком рано встать и следовало выспаться.

Себастьян проводил Еву до ее бунгало, и несколько секунд перед расставанием они молча смотрели друг другу в глаза. Ему безумно хотелось повторить вчерашний поцелуй, а еще больше — взять ее на руки и унести к себе в спальню, чтобы замучить перед сном ласками и осыпать нежными словами, а наутро, перед поездкой в Накуру, проснуться с ней в одной постели и вместе порадоваться наступлению нового дня…

Но он почему-то не решался даже дотронуться до нее. Стоял как завороженный, утопая в бархатисто-черном омуте ее глаз.

И тут Ева, порывисто обхватив его руками за шею и быстро чмокнув в губы, повернулась, торопливо взбежала на террасу и скрылась за дверью.

Глядя на бесконечное множество невиданной красоты розовых птиц, слушая хлопанье их крыльев и плеск воды, Себастьян думал о том, что неизвестно за какие заслуги попал вдруг в настоящий рай.

О чем размышляла в этот момент Ева, он не знал, но догадывался по выражению ее раскрасневшегося от наплыва эмоций, озаренного розовым светом лица, что их мысли примерно совпадают.

Ева пребывала в столь сильном волнении, что не могла ни жестикулировать, ни говорить, ни улыбаться, ни смотреть на Себастьяна. Однако о его присутствии ни на миг не забывала, так как то и дело нащупывала рукой его руку и крепко сжимала.

В какой-то момент ошалевший от избытка пьянящих чувств Себастьян нагнул голову и с особой нежностью поцеловал Еву в висок. Ее реакция — мечтательно-довольная улыбка и прикосновение тонких теплых пальцев к его руке — так его тронула, что ему вдруг захотелось плакать. Такого не случалось с ним давным-давно, наверное с самого детства. Лишь в ту счастливую пору жизни в минуты сильнейших эмоциональных потрясений ему на глаза наворачивались слезы.

Проглотив подкативший к горлу ком, Себастьян бережно взял Еву за руку и не отпускал до самого вечера. Так, чувствуя тепло друг друга, они вместе наблюдали за бодающимися в лесу у озера носорогами, за любовными играми водяных козлов и пеликанов, любовались живописными зарослями молочая.