– По «ноль-ноль-ноль» меня вряд ли застанешь, – с серьезным видом отвечает Дэниел. – Лучше звони по одному из этих.

Он берет джинсы, которые принес с собой и положил на табуретку у входа, и протягивает мне визитку. На ней его имя, какой-то адрес и несколько телефонных номеров.

Киваю.

– Договорились.

Наконец садимся пить чай. Дэниел нахваливает пирог. Мне, хоть я и делаю вид, что не верю ему, ужасно приятно. Даже, как ни странно, хочется, несмотря на то что катастрофически не хватает свободного времени, научиться готовить вкуснее и разнообразнее.

Убираю со стола, мою чашки и застирываю пятна на одежде Дэниела, а он переносит доски в комнату Лауры, берет из ниши, где хранятся инструменты Ричарда, все необходимое и приступает к работе.

На улице морось, поэтому я вешаю джемпер и джинсы на батарею в ванной, потом возвращаюсь на кухню, наливаю в две кружки шоколадного молока и поднимаюсь наверх.

Вообще-то я планировала закупить сегодня продукты в супермаркете и сделать небольшую перестановку в спальне. После трагедии с Ричардом я передвигаю мебель каждые пару месяцев, всякий раз тщетно надеясь, что так будет легче зажить несколько иной жизнью. С одной стороны, я прекрасно понимаю, что все это нелепо: хранить невыстиранные рубашки и без конца переставлять кресла и столики. С другой же – не понимаю ровным счетом ничего.

С закупками можно и потерпеть, решаю про себя. Все равно машина в ремонте, а таскать тяжести… Усмехаюсь, вспоминая слова Дэниела. Верно он говорит: не женское это дело!

Приостанавливаюсь на пороге и стучу в раскрытую дверь.

– Не помешаю?

Дэниел, удерживая рукой стенку шкафа, поворачивает голову.

– Конечно нет. Даже наоборот.

– Шоколадное молоко, – говорю я, приподнимая руку с одной из кружек. – Будешь?

– Холодное? – с улыбкой спрашивает Дэниел.

– Из холодильника.

– Тогда буду. С удовольствием.

Он берет кружку свободной рукой, делает несколько глотков, отставляет молоко в сторону и продолжает работу. Я сажусь на невысокий детский стульчик у окна, и на душе при виде мужчины, который занимается домашним делом, становится теплее.

– Когда возвращается Брэд? – спрашивает он, немного сдвинув брови.

– Скорее всего, сегодня. Или завтра. Его мать живет в Тоттенвилле. Ей восемьдесят один год – дышит на ладан.

– Диванчик можно перенести с ним, – говорит Дэниел. – Он не откажется?

– Брэд? – Смеюсь. – Да он для нас с Лаурой готов горы свернуть. Только мне не очень-то удобно дергать его по каждому пустяку.

– Разве это пустяк? – спрашивает Дэниел. – Где девочке спать, если в комнате нет ни дивана, ни кровати?

Пожимаю плечами.

– Со мной.

По лицу Дэниела скользнула едва уловимая тень. Впрочем, когда я присматриваюсь к нему внимательнее и задумываюсь об этом, решаю, что мне это опять всего лишь примерещилось.

– Ребенок должен спать на своем месте, в собственной комнате, – говорит он.

– У тебя тоже есть дочь или сын? – интересуюсь я.

– У меня? – Дэниел смеясь морщит высокий лоб. – Разве я похож на папашу?

Склоняю голову набок и задумываюсь, могут ли у такого, как он, быть дети.

– Если бы ты сказал, что ты отец, я бы не удивилась.

Дэниел качает головой.

– Нет уж, увольте. – Он кривится. – Роль воспитателя не для меня. Я вообще человек не семейный. Со мной только мучались бы – и жена, и дети.

– Ты что, никогда не был женат? – Делаю глоток молока.

– Был, даже дважды. Но не официально – жил с подругами гражданским браком. И первая, и вторая сбежали от меня, не выдержали и года.

– Верится с трудом, – говорю я, наблюдая, как искусно и легко он собирает детский шкафчик. – Ты сам говоришь: я мастер на все руки. Холостяку и противнику семейной жизни это ни к чему.

– Ошибаешься. Даже у противников семейной жизни есть матери, сестры, братья, у которых, что называется, не оттуда растут руки. Когда надоедает все – любимая работа, встречи с друзьями и со случайными людьми, – милое дело что-нибудь приколотить или, скажем, покрасить.

– Тем более если без этого зудят руки, – с улыбкой добавляю я.

– Вот-вот! – Дэниел кивает.

– Что-то тут не то… – задумчиво бормочу я. – Такое чувство, что ты просто обманываешь – и себя и других. И с ролью воспитателя прекрасно справился бы. Когда ты рассматривал фотографию Лауры, я заметила у тебя во взгляде…

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, а? – резковато перебивает меня Дэниел.

Удивленно хлопаю глазами, решаю про себя, что эта тема для него почему-то мучительна, незаметно вздыхаю и киваю.

– Конечно.

По-видимому, он, хоть и сыплет шуточками, тоже носит внутри и пытается заживить некие сердечные раны, размышляю я, следя за его быстро и уверенно работающими руками. Может, это связано с теми подругами. И, не исключено, он, чтобы не мучиться, дал себе зарок больше ни с кем не сходиться, тем более не обзаводиться детьми. Слишком это больно – прикипеть к кому-то душой и внезапно остаться одному, уж я-то знаю…

Делается грустно. Наклоняю голову над кружкой и смотрю на светло-коричневую жидкость.

– А Лаура? – прежним бодрым голосом спрашивает Дэниел. – Когда она вернется? Сегодня?

Поднимаю на него глаза.

– Должна сегодня. В противном случае я не пекла бы пирог. Сама я к выпечке и сладостям равнодушна.

– А я нет, – с полуулыбкой говорит Дэниел. – В каком-то смысле все никак не расстанусь с детством. У родителей я третий ребенок, младший. Когда изредка появляюсь у мамы, она обращается со мной, как с мальчишкой лет двенадцати. До сих пор не может поверить в то, что я взрослый мужчина, что повидал такое, о чем детям лучше слыхом не слыхивать. – Он мрачно усмехается, а я задумываюсь, что значат его последние слова. Что довелось ему повидать? Какого хлебнуть горя? – Опять мы обо мне! – восклицает он. – Причем я сам же перевел разговор на себя.

Пожимаю плечами.

– И хорошо.

Дэниел качает головой.

– Болтать обо мне не интересно.

– Не интересно для тебя, а мне весьма и весьма любопытно, что за человек добровольно убивает выходной на мебель моей Лауры.

Дэниел бросает на меня быстрый многозначительный взгляд, но я не понимаю, что за чувства он выражает, и слегка хмурюсь.

– Этот человек не представляет собой ничего особенного, уж поверь. Лучше расскажи о себе. И о своей дочери.

– Гм… – Его поведение немного озадачивает. На миг задумываюсь, в самом ли деле он оказался на нашей улице случайно, но тут же отбрасываю бредовую идею. – Лаура… знает все буквы и цифры, для своего возраста неплохо рисует и лепит, в компьютерных играх весьма и весьма разборчива, но привыкла побеждать и вечно затевает что-нибудь немыслимое. – Мои губы при мыслях о малышке Лауре сами собой растягиваются в счастливой улыбке. Порой я представляю, что было бы, если бы я осталась совсем-совсем одна, без единой частицы Ричарда, и от ужаса блекнет весь мир вокруг.

Замечаю краем глаза, что Дэниел тоже улыбается какой-то странной задумчивой улыбкой, и присматриваюсь к нему внимательнее. Он ловит на себе мой взгляд и поводит бровью. Выражение его лица мгновенно меняется – становится несерьезно веселым, почти ироническим.

– А ты? – спрашивает он.

– Я? – Напрягаю память, вспоминая, о чем мы только что беседовали, и смеюсь. – Я рисую и леплю гораздо хуже Лауры. К компьютерным играм равнодушна. А затеять немыслимое… впрочем, тоже могу, но куда реже, от случая к случаю.

Дэниел покатывается со смеху, крепко вцепляясь в стенки шкафа, чтобы они не рухнули.

– Спасибо, что предупредила, – говорит он, насилу успокаиваясь. – Надеюсь, сегодня не такой случай и я уйду из этого дома целый и невредимый.

– Боишься, что мне взбредет в голову попускать петарды, прямо здесь, в этой комнате? – спрашиваю я, вертя в руках кружку.

Дэниел вновь от души смеется.

– Представляю! – Качает головой. – Если честно, я совсем не то имел в виду. О тебе мне хотелось бы узнать другое. Успешно ли ты лепишь из пластилина динозавриков, меня не очень интересует.