– Пятой авеню? – озадаченно переспрашиваю я.

– Ага. Около полудня.

– У меня как раз начинается перерыв.

– Замечательно. Приедешь?

– Да.

Останавливаемся у моего дома. Машину Максуэлл оставил на стоянке, и целый квартал мы шли пешком.

Я провела в его компании не часок-другой, а целый вечер. Сейчас начало первого. Я бы и вообще с ним не расставалась – слушала бы и слушала его рассказы до самого понедельника. Но правила приличия требуют закруглиться. Во всяком случае, на сегодня.

– У тебя есть… гм… муж или друг? – неожиданно интересуется Максуэлл, глядя на мои темные окна.

Меня вдруг охватывает страх. Что, если этот парень такой, как все они, люди кино? Непостоянный и несерьезный, все время ищет новых приключений и относится к любовным связям, как, скажем, к спорту, к азартной игре?

– Сейчас нет, – медленно отвечаю я, раздумывая, не лучше ли соврать, что у меня кто-то есть. – Точнее… замужем я вообще не была, а с другом… – Умолкаю и пытаюсь понять по лицу Максуэлла, что у него на уме.

Он продолжает рассматривать окна, будто это освещенные, как в картинной галерее, полотна Пикассо и будто у него нет и мысли меня соблазнять. Страх в моей душе капля за каплей исчезает, уступая место любопытству, а потом досаде. Неужели я совсем ему не интересна? И он даже не попытается поцеловать меня? Может, со мной что-то не так?

– А с другом мы расстались, – договариваю я. – Он вдруг понял, что должен найти себя, решил пожить в Мексике, потом в Вест-Индии или Венесуэле – посмотреть мир. И уехал. Мне надоело быть как будто несвободной и в то же время одной и через четыре месяца я написала ему, что между нами все кончено.

Максуэлл переводит на меня взгляд.

– А если бы он уехал на фронт или в командировку?

Пожимаю плечами.

– Фронт или дела – это совсем другое.

Максуэлл понимающе кивает.

– Верно. Оставить такую девушку и податься на поиски себя… Ты уж извини, но у него, наверное, не все в порядке с головой.

– Не надо его обзывать, – заступаюсь я за Кристофера, а самой безумно приятно.

Максуэлл улыбается, по-моему с грустинкой.

– Что ж, Келли, спасибо за помощь и за приятный вечер. Кстати! – Он поднимает палец. – Может, посоветуешь что-нибудь еще? Раз не сможешь всегда быть на площадке?

Я слегка нахмуриваюсь, заставляя мысль работать совсем в ином направлении. Не так-то это просто, когда на улице ночь и глаза парня, с которым общалась целый вечер, так загадочно поблескивают в свете фонарей.

– Гм… Может, тебе стоит быть с ними помягче? – спрашиваю я. – С актерами, как бы они ни играли?

Лицо Максуэлла делается сосредоточенным.

– По-моему, больших успехов невозможно достичь криком, – поясняю я.

Максуэлл чуть сдвигает брови. Я пугаюсь: не перегибаю ли я палку? Но тут он с готовностью кивает.

– Да, все верно. Я сам понимаю, что чересчур расхожусь, когда мне кажется, что кто-то играет не совсем так. Но, видишь ли, в такие минуты эмоции бьют из меня фонтаном, такое чувство, что ничто на свете их не остановит. Вообще-то я совсем не истерик… – Он почесывает макушку.

– Остановить собственные эмоции в состоянии только ты, – говорю я. – А для этого надо лишь полностью осознать, что толку от этого будет намного больше. Поставь себя на место актера. Любому приятнее, когда ему делают замечания или что-то подсказывают аккуратно – образно говоря, шепотом.

Максуэлл задумчиво кивает.

– Да, все правильно. Буду стараться.

– И еще, – прибавляю я, сама пытаясь говорить как можно мягче. – Обращаться к людям лучше так, как они сами себя называют, ведь есть такие формы имен, которые некоторых просто бесят.

Максуэлл смотрит на меня в растерянности.

– Ты о чем?

– Например, о том, что мою подругу ты называешь «Лиз», а у нее это слово ассоциируется с соседкой из детских времен – грязнулей, врушкой и двоечницей. Конечно, Элли в твоем фильме почти ничего не значит, но дело не в ней, а в самом подходе к людям.

– Элли?

– Так к ней обращаются самые близкие – Эл, Элли. Остальным она представляется Элизабет и хотела бы, чтобы ее звали именно так.

Максуэлл на несколько мгновений задумывается и качает головой.

– Надо же! Казалось бы, все так просто и незначительно, а с другой стороны… – Он благодарно смотрит на меня и с улыбкой произносит: – Тебя мне сам Бог послал. Буду перевоспитываться. – На его лбу углубляются морщинки. – А как тебе удается все это подмечать?

Пожимаю плечами.

– Не знаю. Может, это от папы? Он прекрасный специалист, мы с ним большие друзья, и я во многом похожа на него… – Запинаюсь, вдруг подумав о том, не кажусь ли я нескромной. – Я хочу сказать, вероятно отчасти его способности быть психологом передались мне, вот и все…

Максуэлл кивает.

– Да, скорее всего. – Он протягивает мне руку. – Спасибо тебе, Келли. И спокойной ночи.

Я вкладываю в его руку свою, он сжимает пальцы, на миг замирает, медленно притягивает меня к себе и снова останавливается, проверяя, стану ли я сопротивляться. У меня от ликования все замирает внутри. Значит, все-таки дело не в топе… То есть и в таком, как этот – не очень-то сексуальном, – я ему понравилась…

Чувствую на щеке дыхание Максуэлла, и глаза застилает расплывчатая дымка. Взгляд приковывают к себе его губы, и, кажется, если они тотчас не прикоснутся к моим, я…

Максуэлл наклоняет голову и непродолжительно меня целует.

– Спокойной ночи, Келли, – горячо шепчет он и, когда я раскрываю глаза, уже идет прочь.

Среда выдается жаркая и влажная. Элли сегодня до вечера снимается в роликах для телемагазина, рекламирует какие-то чудо-пояса, при помощи которых якобы можно без всякого труда избавиться от целлюлита и лишнего веса, и прочую дребедень.

Приезжаю на Пятую авеню в четверть первого, наспех перекусив мороженым и выпив стаканчик колы, смотрю по сторонам и вижу потоки народа, а съемочной команды не замечаю. Ужасно не хочется отвлекать Максуэлла от работы, но что мне остается? Конечно, надо было сразу договориться точнее, но я об этом как-то не подумала.

– Да? – тяжело дыша и чересчур деловито, отвечает на звонок Максуэлл.

Я в первое мгновение теряюсь. Почему он так неприветлив? Может, что-то изменилось?

– Гм… Максуэлл, это Келли.

– А, Келли! – восклицает он, явно стараясь быть поласковее, но его голос дребезжит от напряжения. – Не можешь нас найти?

Слава богу, он хотя бы помнит, что пригласил меня, и подробно объясняет, где находится съемочная площадка. Я прекрасно ориентируюсь в Манхэттене, поэтому, хоть и из-за шума плохо слышу, понимаю с полуслова, куда следует идти, и ничего не переспрашиваю.

– Хорошо, скоро буду. – Закрываю телефон и двигаюсь с потоком людей в сторону парка.

Что-то мне все это не нравится. Не представляю, как можно снимать в такую жару, притом в будний день, когда кругом такая толкотня. Мое внимание привлекает настоящее столпотворение – сотни людей стоят вытянутым кольцом, свистя и что-то выкрикивая. Где-то внутри щелкают вспышки и визжит какая-то женщина:

– Оливер Райдер! Я от тебя без ума, О-о-оливер!

Тут мне становится ясно, что происходит. Съемочную площадку атаковали папарацци и страстные поклонники Райдера и Грейсон.

– Джанин, детка, улыбнись старине Бобу! Ну же! – перекрикивает гул мальчишка лет шестнадцати. Ишь ты! Старина Боб!

Оливеру Райдеру около шестидесяти, но он до сих пор в прекрасной форме, а Джанин примерно тридцать, но выглядит она так, что невозможно определить ее возраст. Конечно, их все обожают и, разумеется, в столь людном и открытом месте тотчас окружили, позабыв о делах.

Теперь понятно, почему Максуэлл так странно ответил. Представляю, в каком он, бедный, напряжении, и начинаю протискиваться сквозь толпу.

– Эй, поосторожнее! – возмущается детина с банкой пива в руке. – Всем охота посмотреть, не тебе же одной!