Приносят заказ. Максуэлл расстилает на коленях салфетку и принимается охотно поглощать суп. Я пробую салат – вполне недурно. Надо бы перейти к тому, о чем я собираюсь попросить Максуэлла, хотя почему-то не хочется, чтобы он решил, будто я спешу им воспользоваться. Напряженно придумываю, как бы начать издалека, а потом незаметно заговорить о главном, но он сам приходит мне на выручку.

– Давно ты дружишь с… гм… Лиз?

– Элизабет. Да, давно. Даже сложно сказать, сколько лет. – Радуюсь, что все складывается столь удачно, но стараюсь выглядеть так, будто об Элли в эти минуты вообще не думала. – Странно, что ты ее не запомнил. Она еще в девяносто пятом сыграла в молодежной комедии роль отъявленной хулиганки, ее до сих пор узнают на улице.

Максуэлл замирает, поднеся ложку ко рту, сужает глаза и задумывается.

– Подожди-ка… – Он опускает ложку в тарелку. – Случайно не в «Переспорить дьявола»?

– В нем самом, – отвечаю я, откидываясь на спинку стула и воображаемо потирая ладони. Процесс пошел! Только бы Максуэлл не перескочил на другую тему!

– Она там гоняет на серебристо-черной «Ямахе» и танцует сальсу? – спрашивает он.

– Совершенно верно.

Максуэлл одобрительно кивает.

– Отличная работа! В самом деле отличная.

– Кстати, – говорю я, отодвигая тарелку и складывая перед собой руки, – почему так выходит? – Мгновение-другое молчу, чтобы он поверил, будто на эти мысли меня навели исключительно его вопросы. – Тогда все единодушно признали, что Элизабет Сэндерс талантлива, но ей больше ни разу не довелось сыграть пусть не главную, ну хотя бы не эпизодическую роль? – договариваю я.

Максуэлл кивает, показывая, что вполне понимает, о чем речь.

– Такое случается. Некоторые актеры блеснут внезапно в довольно раннем возрасте, но тут же гаснут.

Я не желаю верить в то, что Элли навсегда угасла. Не может быть, чтобы все ее многолетние старания закончились ничем. С другой же стороны… Нет. О худшем пока не буду даже думать.

– Но ведь если в человеке есть талант, не может же он взять и вмиг исчезнуть?! – восклицаю я.

Максуэлл поджимает губы и разводит руками.

– Увы, бывает и такое. Особенно если свою единственную роль человек сыграл подростком, а с годами изменился – внешностью, характером, даже отчасти темпераментом.

– Не понимаю. Что в ней такого изменилось? – спрашиваю я. – Бедняге просто не везет, вот и все! – Наклоняюсь вперед. – Может, ты присмотришься к ней повнимательнее?

Представляю, как Элли дает Максуэллу свои лучшие видеозаписи – на некоторых она в купальниках, на других в мини-юбках и топах, а на одной вообще топлес, правда стоит к камере спиной, – и в груди шевелится нечто вроде протеста. Приехали! Уж не ревную ли я? Нет, это просто смешно. Во-первых, Максуэлл еще ничего не ответил, во-вторых – Элли только и делает, что высмеивает его, а в-третьих… Боже, к чему я все это перечисляю? И с какой стати не слишком счастлива при мысли, что он увидит Элли во всей красе?

Задумываюсь. Может, дело в том, что я, хоть у меня вроде бы тоже фигура в норме, более зажата, чем Элли? Не могу свободно проплыть по Центральному парку в платье с глубоким вырезом и с открытой спиной, поэтому и немного завидую Элли? Интересно, можно ли этому научиться? Быть более свободной, раскрепощенной? Вдруг в одних это с рождения, а к другим приходит с возрастом? Или тут обязательно нужна та самая артистичность?

Или мне не по себе лишь потому, что напекло голову либо окончательно лишили рассудка придирки Вайноны.

Максуэлл о чем-то размышляет.

– Присмотреться повнимательнее? – задумчиво повторяет он. – Но пробы давно позади, роли утверждены, треть фильма мы, слава богу, отсняли.

Оживленно киваю, прогоняя неуместные мысли.

– Знаю. Но, может, будешь иметь ее в виду на будущее?

– На будущее? Да, пожалуй… – Максуэлл отправляет в рот еще ложку супа и промокает губы салфеткой. – Странно, что я сразу не заострил на Лиз особого внимания. А ведь, кажется, кто-то упоминал о «Переспорить дьявола». Наверное, один из моих ассистентов, ответственный за подбор актеров. Н-да. – Он что-то прикидывает в уме, качает головой и вдруг смущенно смеется. – Открою тебе секрет: это моя первая режиссерская работа. Я давно связан с миром кино – пишу сценарии. А теперь вот решил попробовать самостоятельно снять фильм. – Прикладывает руку к груди. – Признаюсь честно, это безумно интересная работа, но и безумно сложная. Ты должен учитывать и помнить обо всем на свете, в некотором смысле – как бы кощунственно это ни прозвучало – быть богом.

Он улыбается и на миг становится таким открытым, доступным и уязвимым, что меня охватывает странное желание помочь ему. Я чуть не прыскаю. Внутренний голос насмешливо спрашивает: кем ты себя возомнила? Максуэлл говорит, что обязан быть чуть ли не богом, а ты, видите ли, чувствуешь, что в состоянии давать ему советы. Бред!

– Сегодняшняя сцена должна была быть длиннее, но, чтобы сэкономить время и, соответственно, деньги, пришлось ее сократить, – говорит Максуэлл.

Так вот почему Элли не посчастливилось задеть несчастную сумку, думаю я.

– А актерам, которые должны были сегодня сниматься, но так и не дождались своего часа, вы не считаете нужным сообщать о сокращениях? – с нотками обиды за подругу спрашиваю я.

Максуэлл хмурит брови.

– Им никто ничего не сказал?

– Нет.

Он в отчаянии качает головой и вздыхает.

– Вот видишь, я же говорю: несчастный режиссер должен помнить обо всем, контролировать всех и каждого. А мне катастрофически не хватает опыта, я стараюсь сосредоточиться на самом главном и упускаю из виду массу прочих, менее важных вещей. – Он упирается локтями в стол, обхватывает голову и выглядит совершенно несчастным.

– Да не расстраивайся ты так, – бормочу я. – Наберешься опыта и будешь знать все хитрости и тонкости.

Максуэлл сокрушенно проводит по лбу рукой, снова вздыхает и с печально-лукавой улыбкой постукивает пальцем по заушнику очков.

– Чтобы казаться солиднее, я даже прибегаю к разным глупостям. Вообще-то я ношу линзы и ненавижу пиджаки, но чтобы актеры и вся съемочная команда…

Очки, думаю я, уже не слушая его. Вот чем я могу ему помочь. И для этого вовсе не надо быть богиней – он и сам, оказывается, самый обыкновенный человек.

– Послушай, – говорю я, когда Максуэлл умолкает. – Но ведь все прекрасно знают, что ты в этом деле новичок, включая, скажем, техников или водителей.

Максуэлл задумывается и слегка краснеет. Почему мне все больше нравится его смущение и даже этот едва заметный румянец? Может, дело в том, что при высоком росте, одухотворенном взгляде и некой внутренней твердости, которую чувствуешь с первого мгновения, Максуэлл никогда не кажется слабым, женоподобным?

– Да, конечно – все это знают, – соглашается он.

– Так для чего тебе казаться солиднее? Будь собой, более того – пользуйся своим положением, – говорю я, внезапно смелея. – Только подумай, режиссером-новичком ты больше не будешь никогда в жизни. Наоборот, напоминай об этом всем и каждому, пусть поддерживают тебя, помогают. У некоторых из них опыта выше крыши.

Максуэлл внимательно меня слушает. Я обвожу взглядом его плечи и вспоминаю, с какой легкостью он подхватил меня, когда я чуть не упала, а я, знаете ли, далеко не малышка. По-видимому, у него неплохая фигура, но пиджак слишком широкий, а под ним свободная джинсовая рубашка, отчего кажется, что он полноват, даже несколько неуклюж. И опять же эти очки…

Я приподнимаюсь, наклоняюсь над столиком и прикасаюсь к заушнику его очков.

– Можно?

Максуэлл улыбается уголком рта и кивает. Я снимаю с него очки и оценивающе смотрю на его лицо. Он немного напрягается, но не протестует и тоже разглядывает меня так, будто я стала несколько иной. Впрочем, это же естественно: люди, у которых проблемы со зрением, в очках и без них видят по-разному. Лучше я ему кажусь или хуже? Хотя какая разница? Сейчас речь не обо мне. О нем.