— Никогда не слышал слухов о том, что кровь Драгонсикеров запятнана, — заметил Байрон. Он наблюдал, как Доминик обвел рукой пещеру, от чего проснулись к жизни крошечные, словно головка булавки, огоньки света. Незнакомец достал из небольшого контейнера порошок и развеял его по всей пещере. Запах был ароматным и успокаивающим.

— Я благодарен, что за время моего отсутствия такое даже не предполагали, — Доминик присел на колени рядом с Байроном и начал набирать полные пригоршни земли. Он смешал почву с еще одним порошком и своей слюной. — Тебе потребуется больше крови, прежде чем ты уйдешь под землю. Рана довольно обширна, да и внутренние повреждения присутствуют. Каким образом тебя, охотника на немертвых, умудрился ранить человек?

Если и был в голосе Доминика выговор, Байрон не смог определить его, только легкий интерес относительно того, как человеку удалось ранить карпатского охотника.

— Возможно, из меня получился лучший мастер-ремесленник, чем охотник.

— Я заметил, что некоторые люди в здешних местах имеют сильный внутренний барьер. Было бы лучше, если бы ты забрал свою Спутницу жизни и покинул это место. Забери ее на нашу родину. В конечном счете, она привыкнет к ней и перестанет злиться на тебя.

Доминик помог Байрону наклониться вперед, чтобы он мог образовавшейся смесью закрыть рану у него на спине.

— Мастеру-ремесленнику, ставшему охотником, чтобы помочь своему народу, всегда рады на встрече воинов. Ремесленники отличаются методичностью и дотошностью. Для меня честь встретиться с таким человеком, как ты, — руки Доминика были нежными, когда он помогал Байрону снова лечь на спину.

— Принц нашел свою Спутницу некоторое время назад, — вызывался добровольно сообщить новости Байрон. — Создается ощущение, что некоторые человеческие женщины обладают определенными психическими талантами, и эти женщины могут успешно пройти обращение в карпаток, не опасаясь безумия.

— Я слышал эти слухи. Но как такое возможно?

— Мне кажется вероятным, что женщины, которых мы находим и которые обладают психической силой, являются потомками расы ягуаров.

Доминик еще раз смешал плодородную почву со своим порошком и слюной, чтобы закрыть рану на груди Байрона.

— Я не думал, что кто-либо из них все еще существует, разве что в джунглях.

— Не настоящие ягуары, а их кровь. Это бы объяснило, почему женщины подходят нашей расе. Ягуары — оборотни, они обладали многочисленными способностями, как и наши люди, — Байрон закрыл глаза. — Ты уезжаешь завтра?

— На закате. Я не обнаружил ни одного немертвого, обосновавшегося на этой территории, — ответил Доминик. — Как только встану, продолжу свое путешествие. Ты же останешься в земле, в безопасности, которую она дарует, в течение нескольких восходов.

— Я должен быть в состоянии проснуться завтра вечером. Антониетта будет горевать. Мне не хочется, чтобы она страдала.

— Ты будешь практически без сил, но я удостоверюсь, что ты проснешься.

Внимание Байрона было поймано и удержано пронизывающим взглядом.

— У тебя зеленые глаза, — не совсем зеленые, а блестящие, металлически-зеленые. Сверхъестественные. Глаза, которые приникали в саму душу. — Я должен был вспомнить, это наследие Драгонсикеров. Глаза провидцев.

— Сейчас я утомлен, Байрон, и не вижу того, что должно быть увидено. Как только я найду интересующие меня ответы, я последую за своими родственниками в другой мир.

— Или найдешь свою Спутницу жизни. Не думал, что такое возможно, тем не менее, не возникает никаких сомнений, что Антониетта моя вторая половинка.

— Мой род практически исчез. Рианнон и я были последними в нашем роду. Сомневаюсь, что кто-либо из нас окажется таким удачливым, — Доминик встал, нависая над углублением в земле. — Теперь спи, чтобы проснуться полностью исцеленным. Я передам твои рассуждения нашему принцу и сообщу ему, что в скором времени еще одна женщина присоединиться к нашим рядам. Это само по себе является поводом для празднования.

— Я благодарен тебе за твою любезность и за свою жизнь.

Доминик поклонился, как принято у карпатцев.

— Ты должен поспать и позволить мне попытаться исцелить эти страшные раны.

Байрон снова услышал голоса, много голосов, мужских и женских, напевающих исцеляющий ритуал в его голове.

«Спи, дружище, мы с тобой и мы проследим за тобой, в то время как наш брат исцеляет твое тело».

Этот единственный голос дружбы вернул его назад во времени, когда он свободно бегал с волками, сидел на высоких деревьях и был простым мальчишкой, играющим с другом. Он позволил себе отключиться, слыша на расстоянии успокаивающие голоса. И один женский голос, шепчущий:

«Возвращайся назад, ко мне».

Антониетта сидела за пианино, ее пальцы изогнулись над клавишами. Музыка взмывала в ней. Живая. Пугающая. Противоречие эмоций. Девушка привносила красоту и поэзию в хаос, смешивая ноты, пока музыка не увеличилась в объемах не в силах оставаться в рамках комнаты с ее совершенной акустикой. Она громко взывала к своему возлюбленному, стремясь покончить со своим трауром. Музыка стонала и рыдала, молила и умоляла. Становилась мягкой и певучей, как сирена. Мелодией очарования.

Двери в ее комнаты были заперты, как и весь день до этого. Она не желала никого видеть. Даже дон Джованни не смог убедить ее открыть двери. Секунды тикали так же громко, как и биение сердца. Долгие. Растягивающиеся в минуты, часы, дни. Ей было невыносимо жить дальше без него. Без Байрона. Ее темного поэта. Она потеряла его раньше, чем представился шанс узнать его, и агония от этого была выше ее понимания.

Горе опустошило ее. Разъело. Заблокировало гнев на кузена. На всю семью. На Жюстин. Девушка отказалась принять утешение от всех них. Только Кельту было дозволено остаться рядом в то время, как она рыдала и швырялась вещами, что было совсем не похоже на Антониетту. Она плакала бурей слез, злясь на небеса, что они позволили ее кузену получить доступ к оружию. На протяжении всего этого пес находился рядом с ней, направляя ее вокруг разбросанных вещей, и с любовью подсовывал ей свою голову, утешая и делясь духом товарищества.

Музыка стала меланхоличной, звуки взлетали, просачиваясь в главный зал, так что весь дом замолчал от горя. Даже дети разговаривали шепотом, а Марита шипела на них. Завеса опустилась на палаццо. Антониетта, их источник жизненной силы, их главная опора, единственная постоянная фигура в их жизнях, была подавлена как никогда ранее. Из-за мужчины. Хуже того, из-за мужчины, которого они боялись. Симфония звучала беспрерывно, вызывая слезы и тоску, пока даже слуги не заплакали.

Снаружи, за разноцветным бесценным витражным окном, шторм давно прошел, однако грозовые облака все еще плыли по небу, затемняя луну и пачкая звезды, отчего горгульи и другие крылатые создания, сидящие на карнизе и бойницах, казались темными и мрачными.

Антониетта чувствовала, как музыка поднималась в ней, неумолимыми, безжалостными эмоциями, бесконечным извержением вулкана. Она играла как заведенная, не в силах остановиться. Как вдруг почувствовала тяжесть его рук на своих плечах. Тепло его дыхания на своей шее. Прикосновение его губ к своим волосам. Ее пальцы замерли над клавишами пианино. Резкая тишина воцарилась после силы и энергии музыки. Палаццо мгновенно затихло в жутковатом шоке после часов страстной музыки.

Антониетта замерла на отполированной скамейке для пианино без единого движения, не в силах рискнуть поверить, что он здесь, с нею, что он пришел после всех этих долгих часов острого страха и горя. Сердце, казалось, прекратило биться у нее в груди, мир сузился до его рук. Жара его кожи. Тепла его дыхания. Биения его сердца. Ее сердце запнулось, уловило ритм его. И забилось в совершенной синхронности с ним. Антониетта развернулась, ее руки обвились вокруг его шеи, ее крик был заглушен его губами, слившимися с ее.

Байрон пробовал ее слезы, пробовал ее любовь и принятие. Его губы прошлись по ее лицу, глазам, запоминая высокие скулы, небольшую ямочку, и вернулись, чтобы пленить ее рот. В этом поцелуе был жар, огонь и потребность. Земля ушла у них из-под ног. Ее пальцы вцепились в его рубашку, отчаянно стремясь осмотреть его тело, «увидеть» подушечками своих пальцев. Это было едва ли не больше того, что она могла вынести, дожидаясь. Она почти разорвала материал, покрывающий его кожу, при этом целуя его в ответ, опустошая его рот, без слов говоря ему, в чем она нуждается.