— Вы хотите, чтобы я оставил вас двоих здесь, беззащитными на скалах? Это будет слишком опасно. — Байрон просто встал, поднял пожилого человека на руки и притянул Антониетту. — Я возьму вас обоих в палаццо вместе с собой. Обними меня руками за шею, Антониетта.

Мысленно она запротестовала. Она была слишком тяжелой. Он не сможет нести их обоих. Он должен торопиться. Чувствуя его нетерпение, Антониетта продолжала оставаться спокойной и сделала так, как он попросил — обвила его шею своими руками. Ее тело тесно прижалось к его. Мускулистое тело Байрона было таким же крепким, как и ствол дерева. Она еще никогда не чувствовала себя более женственной, более осведомленной, какие пышные и мягкие у нее формы. Она просто растворилась в нем.

Антониетта была благодарна, что сейчас стояла ночь и темнота скрыла небольшой румянец, выступивший на ее коже. Ей следовало бы думать о чести своей фамилии, вместо того, чтобы думать о нем. О Байроне Джастикано. Она крепче вцепилась в него. Одна из его рук надежно обернулась вокруг ее талии. И почти в этот же момент она почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Ее дедушка в страхе вскрикнул, отринув сдержанность. Байрон что-то тихо ему прошептал, она не уловила что, но тон его голоса был властным. Ее дедушка умолк, успокоившись, хотя она посчитала, что он, должно быть, потерял сознание.

Она подняла лицо навстречу ветру, расслабляясь, желая запомнить этот момент. Она была слепой, но живой. Она жила в мире звука и ощущений, богатства и чудес, и ей хотелось испытать все, что могла предложить жизнь. Она двигалась через пространство по небу, под ее ногами бурлило и грохотало море, а над головой вертелись облака. И она была в безопасности в руках Байрона.

То, что должно было стать худшей ночью в ее жизни, превратилось в событие всей жизни.

— Байрон. — Она прошептала его имя с болью в голосе, думая, что ветер отнесет этот звук далеко от них, далеко за море, где никто не услышал бы ее самого сокровенного желания.

Байрон уткнулся лицом в ее ароматные волосы, пока они неслись по небу. В Антониетте совсем не было страха. Он редко обнаруживал в ней страх. Потому что ее образ мышления был совершенно иным. Очень трудно было прочитать ее мысли, что он с легкостью делал с другими людьми. Теперь, когда его сердце вернулось в нормальный ритм, он смог восхититься, как она боролась за свою жизнь там, на скалах. Она была необыкновенной женщиной и принадлежала ему. Только она сама еще не осознала этого.

Антониетта была сильной личностью, решительно настроенной контролировать собственную жизнь и свой бизнес. Заявив на нее права, как принято у его народа, Байрон подозревал, что вызовет не просто ее сопротивление, но и сделает ее глубоко несчастной. Несколько лет назад он хорошо выучил суровый урок, к чему приводит попытка как можно быстрее добиться чего-то ради собственной выгоды, не думая о последствиях.

Антониетта была его миром. Он может отложить в сторону свои желания, потребности и ужасный голод, чтобы дать ей то, в чем она нуждается. Он будет обладать ею, он это знал. Ни для одного из них не было другого выбора, но Байрон хотел, чтобы она пришла к нему добровольно. Выбрала его. Выбрала его жизнь, его мир. И даже более того. Он хотел дать ей то, что, как он подозревал, она никогда не будет иметь в своей теперешней жизни. Он хотел дать ей осознание ее ценности как женщины. Не Скарлетти. Не пианистки. Не корабельного магната. А Женщины.

— Ты боишься? — прошептал он, частично вслух, частично в ее сознании. Хотя знал, что она не боится, и желал, чтобы она осознала, что они делают. Он не скрыл от нее способ их путешествия. Может, она и слепая, но осведомлена больше, чем кто-либо другой, кого он знал.

Антониетта радостно рассмеялась.

— Как я могу бояться, Байрон? Я с тобой. Я не собираюсь спрашивать, как ты это делаешь, пока мои ноги не окажутся в безопасности на земле, — она ответила ему так честно, как могла. В ее сердце царило дикое возбуждение. Если она действительно боялась, то это было незаметно. Летать в небе было мечтой, фантазией, ставшей реальностью. Ее детские мечты о полете были такими яркими, что она часто думала, что парит по ночному небу. — Как бы мне хотелось увидеть панораму. — В ее голосе были печальные нотки, которые она не могла скрыть, и ей стало стыдно, что он услышал это. — Я хотела, чтобы у тебя было время, чтобы описать мне ее.

— Есть способ показать тебе то, что вижу я, — его сердце заколотилось. Как только мужчина заметил это, то позволил ему найти ритм ее сердца. Соединиться с ним, сердце с сердцем.

Хватка Антониетты вокруг его шеи стала сильнее. Впервые она уткнулась лицом ему в горло. Он смог ощутить ее теплое дыхание, и его тело напряглось в ответ. В ожидании.

— Что ты говоришь? — теперь заколотилось ее сердце. Он мог сотворить чудо. Исцелить. Услышать зов о помощи через бушующее море. Нырнуть глубоко в мутные волны и вытащить с глубины тонущего мужчину, вынести его в безопасное место. Лететь по ночному небу, одновременно неся двух взрослых людей, словно они весили не больше маленьких детей. Но она не осмеливалась надеяться на невозможное.

Ее голос был тихим, но ее губы прижимались к его коже. К его пульсирующей жилке. Тело Байрона горело в огне, дрожало от желания и голода. Она, казалось, не замечала его реакции. Он сражался с всепоглощающей потребностью его вида, отвернувшись от нее, от соблазна, который она из себя представляла. Он не мог ответить ей с удлинившимися клыками и телом, страстно жаждущим ее.

К счастью, они приблизились к великолепному палаццо. Байрон сосредоточил все свое внимание, чтобы определить местоположение каждого человека. Он просканировал виллу и окрестности. Последствия жестокости все еще вибрировали в воздухе, но если другой заговорщик и бросился обратно на виллу в попытках найти списки грузов или сокровища семьи Скарлетти, то либо он уже успел сделать это и его давно здесь нет, либо он был в своей постели, притворяясь спящим. Байрон не смог обнаружить внутри стен присутствие врага.

Члены семьи мирно спали в своих постелях. Весь дом, казалось, и не подозревал о нападении на Антониетту и дона Джованни. Подозрение закралось в его сердце.

Байрон не опустил дона Джованни и Антониетту вниз, пока не оказался в комнате старика.

— Должно быть, сигнализация отключена, — сказала Антониетта. — В противном случае она бы среагировала на злоумышленников. Как они вошли? Как ты вошел?

— Не так, как они, — ответил Байрон с абсолютной убежденностью. — На данный момент в палаццо нет никого постороннего.

— Ты не можешь этого знать, — заметила Антониетта. — В доме более сотни комнат. Они могли спрятаться, где угодно. Ты даже не проверил офис.

— Я успею прошерстить все позже, только для того, чтобы посмотреть, былили они там. Сейчас же в доме нет никого чужого, только твоя семья в своих постелях, — терпеливо повторил Байрон. — От пребывания в холодной воде и на промозглом ветру дон Джованни замерз. Температура его тела упала до предельно низкого уровня. Да и ты сама отправляйся в свою комнату и прими горячую ванну, Антониетта, — сказал он, его голос стал резким и отрывистым, поскольку он начал растирать пожилого человека. — Ты дрожишь от холода.

— Я не в том настроении, чтобы получать приказы, — возразила Антониетта. Ее зубы выбивали дробь, хотя она отчаянно старалась остановить их. Она промерзла насквозь. — Дон Джованни мой дедушка и моя ответственность.

— Тогда не лишай его чувства собственного достоинства, — голос Байрона стал таким мягким, словно черный бархат. И заставил ее вздрогнуть.

Антониетта сделала шаг назад. На мгновение в ее горле встал комок, грозясь задушить. Ее глаза наполнились слезами, хотя она не плакала уже много лет.

Его пальцы крепко сжали ее подбородок.

— Я не хотел быть таким грубым, но у меня мало времени, чтобы проделать все необходимое. Если я обидел тебя, мне искренне жаль. У твоего дедушки очень слабый пульс, а сопротивляемость низкая, даже с моей, оказанной чуть ранее, медицинской помощью. — Он склонил свою голову к ее. Дотронулся своим ртом до ее. Легко, как перышко, вскользь. Она ощутила его прикосновение всем своим телом, вплоть до кончиков пальцев. В центре ее живота образовался жар. На минуту Антониетта потеряла способность ясно мыслить и не смогла вспомнить, почему ей так хочется заплакать.