— Вы ничего не сможете сделать, Бриджет. Моя мать выбрала своей наследницей вас, и этим все сказано. Оказалось, что мне трудно смириться с ее решением. Поэтому мне трудно жить, считая вас частью своей жизни. Мне кажется, я достаточно ясно дала вам это понять.

— Во имя всех святых, я никогда не просила у нее денег! Мы даже никогда не говорили об этом! — настаивала Бриджет.

Но Кэти была непоколебима.

— И вы думали, что от этого мне станет легче? — фыркнула она. — Даже если бы вы сказали, что никогда не хотели ее денег, даже если бы вы предложили вернуть их мне полностью, это ничего не изменило бы. Она оставила их вам. Вам, не мне. Даже не Ричарду. Это я бы поняла — он молод, у него впереди еще много лет, чтобы успеть получить от них удовольствие. Но вы? Молодая женщина, которая была сердечно принята нашей семьей, но не родня по крови? Это больно, Бриджет. Я не могу поверить, что вы настолько бесчувственны, чтобы не заметить этого.

Кэти резко отвернулась от стеклянной стены, словно пыталась убежать, и вдруг осознала, что пути назад нет. Она сделала несколько шагов и положила руку на прекрасную бронзовую статуэтку. Рука скользнула по обнаженной ноге фигурки, Кэти следила за своими движениями, словно пыталась понять, хорошо ли рука слушается ее. Она была одета по-домашнему, в леггинсы угольного цвета и шифоновую белую рубашку, сшитую на манер блузы художника. Широкое одеяние и очень короткая стрижка делали ее чем-то похожей на этакого великосветского Питера Пэна. Но выражение ее лица ничем не напоминало этого никогда не стареющего духа. Лицо Кэти Хадсон выражало такое страдание, какого Бриджет не приходилось видеть, и сердце девушки от этого рвалось на части.

— Бриджет, причина того, что вас здесь избегают, очень проста, — тихо продолжала Кэти. — Моя мать, очевидно, больше думала о вас, чем обо мне. Точка. Это так просто. Теперь моя мать умерла. Я не могу спросить, почему я лишилась ее любви, но само сознание этого для меня как пощечина. Мне пятьдесят пять, Бриджет, но некоторые говорят, что я выгляжу лет на десять моложе. Возможно, я окажусь долгожительницей, вроде моей матери, и проживу еще лет тридцать. Как вы думаете, смогу ли я радоваться жизни, сознавая, что меня, единственного ребенка, вытеснила из ее сердца женщина, которую она знала всего семь лет?

Казалось, вопрос эхом прокатился по великолепному дому Кэти Хадсон. Он отдавался от стен и обрушивался на Бриджет отовсюду. Подавленная душевной болью Кэти, Бриджет отвела взгляд, не зная, сумеет ли она ответить. Когда наконец собралась с духом, то надеялась, что голос ее будет звучать спокойно. Бриджет молила Бога, чтобы ее речь звучала по-дружески.

— Кэти, но это же не имеет ничего общего с чувствами, которые испытывала к вам ваша мать! Ваша мать, да упокоится ее душа с миром, любила вас, как никого другого! Правда, это так! — уверяла Бриджет.

Кэти недоверчиво хмыкнула и стиснула статуэтку, понимая, что ей придется выслушать Бриджет, прежде чем та исчезнет из ее жизни.

— Но ведь это правда, — тщетно настаивала Бриджет. — Она так нежно любила вас. Миссис Килберн жила ради вас, Ричарда и мистера Хадсона. Клянусь, я тут вовсе ни при чем!

— И потому сейчас у вас в кармане весьма немалое состояние, которое мои родители добыли в поте лица своего!

Бриджет, которая стремилась во что бы то ни стало поддержать разговор, ответила сразу же, понимая, что хотя бы в общении еще есть надежда.

— Это состояние сейчас у меня потому, что ваша мать хотела, чтобы я с его помощью кое-что смогла сделать, чтобы я могла кому-нибудь помочь, чтобы я стала достойной вашего сына. Я знаю, она понимала, как много мы стали значить друг для друга, и потому ей пришло на ум, что мы с Ричардом можем пожениться. Но важнее всего то, что мы обе думали об Ирландии и о том, как печально, что в этой чудесной стране столько нуждающихся. Я уверена, она думала, что я смогу изменить это положение с помощи ее денег.

— А я не могла бы? — выкрикнула Кэти, чуть не взвизгнув, но вовремя взяла себя в руки. Она понизила голос больше, чем требовалось для того, чтобы сгладить впечатление, и настойчиво продолжила: — Я сделала бы все, что она захотела, даже больше, Бриджет. Ей нужно было только точно указать, чего она хочет, и я бы сделала все.

— Конечно, но это было бы совсем не то, Кэти, — мягко и утешающе сказала Бриджет. — Ваша мать помнила Ирландию. Она помнила, как она жила там, помнила, как пахнет тамошний воздух, помнила, как ветерок ласкал ее юное лицо. Как она полюбила, как тяжело было покидать родной край. Ирландия и моя родина, и потому у нас были общие воспоминания. Мы обе не с чужих слов знали, каковы там люди и в чем они нуждаются. Но вы никогда не жили в Ирландии. Вы американская леди во всем, вы ведь не станете этого отрицать? И даже если бы она оставила вам самые подробные инструкции, вы никогда бы не поняли, о чем она думала. Я сама не знаю в точности, что именно она хотела, чтобы я сделала. Но одно я знаю точно — миссис Килберн хотела, чтобы это сделала ирландка.

Бриджет коротко вздохнула, воодушевленная тем, что Кэти не прервала ее. Благодарение Богу, она, кажется, слушала. Поэтому Бриджет быстро продолжила дальше, хватаясь за любую возможность дать Кэти Хадсон понять то, чего она еще не сумела ей объяснить.

— Она оставила вам дом и все свои любимые вещи, потому что хотела, чтобы у вас остались воспоминания, остались вещи, к которым она прикасалась. — Бриджет замялась. Она окинула взглядом великолепную комнату, где они находились. Одна софа стоила больше, чем она могла бы заработать у миссис Килберн за месяц. Произведения искусства были достойны музея. О таком можно было только мечтать. Бриджет тщательно подбирала слова. — Конечно, ваша любящая мать знала, что у вас есть все, что только может понадобиться для бренного тела в этой жизни. И ее заботила ваша душа. Она ведь понимала, что если оставит вам деньги, то вы просто станете богаче — только и всего. Ей хотелось оставить вам нечто большее, чем новый счет в банке, Кэти. Ее дом — вот что имеет значение.

— Вы ошибаетесь, Бриджет. — Кэти тихо и спокойно отошла от статуи, прервав Бриджет.

И тут девушка поняла, что проиграла. Но она не хотела с этим смириться.

— Я не ошибаюсь. Не могу ошибаться. Потому что если я не права, то, значит, любовь и деньги есть одно и тоже, а если это так, то не слишком мне нравится этот мир.

— Значит, вам придется жить в несовершенном мире, потому что любовь выражается в том, что человек оставляет родственникам из того, что он приобрел в жизни. Я скорее отрубила бы себе руку, чем вычеркнула Ричарда из своего завещания. Он…

— Но вас же не вычеркнули, — прошептала расстроенная своим поражением Бриджет.

— Можно считать, что вычеркнули, — резко ответила Кэти, — потому что мама сумела вычеркнуть меня из своего сердца. — Взяв себя в руки, она продолжала: — Итак, вы видите, что в силу обстоятельств мы не можем поддерживать прежние отношения. Для меня это было бы невозможно.

— Простите, мэм, — осторожно вмешалась в разговор Лилли, хотя ей было страшно неудобно. Она почти физически ощутила царившее в комнате напряжение. И когда обе женщины резко повернулись в ее сторону, ей захотелось скрыться от их напряженных взглядов.

— В чем дело, Лилли?

— Таксист, мэм. Он спрашивает, готова ли мисс Девлин ехать.

Кэти медленно перевела твердый взгляд на Бриджет, и на несколько долгих мгновений их взгляды встретились. Бриджет затаила дыхание — она могла бы поклясться, что взгляд Кэти смягчился, но это была лишь игра света.

— Я думаю, мисс Девлин готова ехать, Лилли, — сказала она, не отрывая взгляда от Бриджет. Еще мгновение она смотрела на нее, затем вышла из комнаты и пошла прочь не оглядываясь.

Плечи Бриджет поникли. На сердце у нее было так тяжело, что она не была уверена, что сможет унести эту тяжесть с собой. Только теперь она поняла смысл этих слов — душевная мука. Теперь она прочувствовала это до мелочей. Она подняла голову, глядя вслед Кэти, на ее гордо выпрямленную стройную спину. Она не могла позволить, чтобы все окончилось так.