«Я должна убить Эрика, — сообщила она доктору Бэрду, — потому что его коснулся Сатана».

Эрик был еще младенцем, рассказывала несчастная, когда это произошло. После полуночи ее разбудила сильная гроза. Она боялась грома и молний почти так же, как и Ладлоу, отец-пуританин учил ее, что гром — это проявление недовольства Бога, а молнии — копья, которыми Он поражает грешников.

Много раз, когда бушевала гроза, Джессамин забивалась под одеяло и представляла себе, будто вся Лоджия трясется, а однажды в ее великолепной спальне при особенно сильном раскате грома вылетело стекло.

В эту ночь по Лоджии хлестал яростный ливень. Когда прогремел гром, Джессамин показалось, что раскалываются стены. Где-то в доме разбилось стекло; окна дрожали. Встав с кровати, она спустилась вниз, в комнату Эрика, но, открыв дверь, увидела в голубом свете молнии нечто. Над колыбелью Эрика склонялся силуэт крепкого широкоплечего мужчины. Но это был не человек. Его кожа бледно-серого цвета влажно блестела. Джессамин успела разглядеть, что рука этого существа повисла над лбом спящего ребенка. Затем незнакомец резко, но грациозно, как балерина, повернулся к ней.

На мгновение она увидела лицо, жестокое, но красивое. Тонкий рот искривился в полуулыбке-полуусмешке, а глаза были как у кошки: темно-зеленые, гипнотически-яркие, с огромными зрачками.

И перед тем как свет померк, создание исчезло.

Она закричала. Ребенок проснулся и тоже начал вопить. Джессамин понимала, кто предстал перед ней, и боялась сойти с ума. Она не смела приблизиться к ребенку. Выбежав из комнаты, женщина в панике понеслась вниз и на лестнице упала, едва не сломав себе шею. Там она и лежала до тех пор, пока ее не нашел слуга и не позвал Ладлоу из спальни.

Джессамин видела, как Эрика коснулось воплощение зла, сказала она доктору Бэрду. На ее глазах эта тварь нежно и покровительственно простерла лапу над головой ребенка. Значение этого жеста, по крайней мере для Джессамин, было ясно:

Эрика ждет служение Сатане. Он вырастет с меткой дьявола на челе. И не счесть бедствий, которые он принесет миру, если ему позволят выжить. Эрик должен быть убит до того, как проявится заложенное в нем зло. Джессамин пыталась отравить младенца, но ей помешала няня. Хотела скинуть сына с лестницы, но ее удержала Дженни Бодейн, жена Лютера, их кухарка. После этого Джессамин заперли в комнате, но она ухитрилась выбраться оттуда по карнизу, похитила Эрика из детской и понесла к горящему камину в банкетном зале.

Когда она уже была готова швырнуть Эрика в огонь, ее заметил Ладлоу. Он бросился к Джессамин, но она схватила свободной рукой кочергу и яростно ударила мужа, целясь в голову. Ладлоу отразил этот удар своей черной тростью, но Джессамин, собрав все силы, нанесла новый. Кочерга попала в висок, и Ладлоу замертво повалился на пол; вокруг его головы собралась лужица крови.

Джессамин схватила визжащего ребенка, как надоевшую куклу, за шею и шагнула к огню.

Но в следующее мгновение Эрика вырвали у нее. Окровавленный Ладлоу сумел подняться на ноги, чтобы спасти ребенка. Джессамин вцепилась ему в горло, и они боролись у горящего камина. Ладлоу, хотя и оглушенный, с помощью трости сдерживал ее, пока подоспевшие слуги не схватили несчастную.

В 1888 и 1889 годах, как понял Рикс из записей, состояние Джессамин колебалось от спокойного до буйного. В конце октября 1889 года доктор Бэрд решил написать Ладлоу Эшеру, что состояние его жены безнадежно.

Ладлоу приехал в декабре в сопровождении Лютера и двух других слуг, чтобы увидеть супругу в последний раз. Два месяца спустя Джессамин Эшер была обнаружена в своей комнате мертвой. Она зубами порвала подушку и глотала гусиный пух, пока тот не забил ей горло.

— Чудесно, — пробормотал Рикс, дочитав до конца.

Он оттолкнул записную книжку, словно та была покрыта грязью, и подумал: рвался бы так Ладлоу спасти Эрика, если бы знал, что ждет их в будущем. Данное Джессамин описание твари, которая стояла над колыбелью, наводило на мысль о фильмах ужасов. Возможно, она искала оправдания своей ненависти к ребенку, который встал между ней и Ладлоу. Но каковы бы ни были истинные мотивы, они затерялись в прошлом.

Раздался тихий стук, и Рикс насторожился. Было почти два часа ночи. Кто, кроме Паддинг, может бродить по дому? Бун около одиннадцати уехал в свой клуб и наверняка играет сейчас в покер. Рикс подошел к двери, которая была загорожена стулом и шкафом, и спросил:

— Кто там?

— Миссис Рейнольдс. Откройте, пожалуйста.

Рикс открыл. Свет в коридоре не горел, и миссис Рейнольдс держала серебряный канделябр с четырьмя горящими белыми свечами. Рикс раньше не видел эту женщину без хирургической маски, но она сразу показалась ему волевой; сейчас при виде ее сильной нижней челюсти это впечатление окрепло. В то же время было ясно, что уход за Уоленом утомил миссис Рейнольдс. Рикс заметил сизые мешки под глазами и глубокие складки у рта. Взгляд был пуст и бесцелен.

— Меня послал Уолен, — сказала женщина привычным шепотом. — Он хочет вас видеть.

— Прямо сейчас?

Она кивнула, и Рикс последовал за ней по коридору. Когда он протянул руку, чтобы включить свет, миссис Рейнольдс быстро сказала:

— Пожалуйста, не надо. Я велела слугам выключить почти все лампы в доме.

— Зачем?

— Так велел ваш отец, — объяснила она. — Сказал, что не выносит шума бегущего по проводам тока.

— Что?

— По его словам, это такой высокий противный визг, — продолжала миссис Рейнольдс. — Иногда его слух обостряется, и он говорит, что этот голос электричества беспокоит его больше всех прочих шумов. Я увеличила дозу транквилизаторов, но незаметно, чтобы они действовали на его нервную систему.

Они приблизились к лестнице, ведущей в Тихую комнату. Запах разложения, к которому в другом конце дома Рикс постепенно привык, был здесь таким сильным, что он остановился, борясь с тошнотой.

«Я не могу опять туда идти, — подумал Рикс, и у него внутри все содрогнулось. — Боже правый!»

Миссис Рейнольдс, шедшая на несколько ступенек впереди, оглянулась. Желтый свет отбрасывал ее длинную тень на стену напротив.

— Все будет в порядке, — сказала она. — Постарайтесь дышать ртом.

Он последовал за ней наверх, к белой двери, и надел две хирургические маски и резиновые перчатки. Затем то же самое сделала сиделка, пока он держал взятый у нее канделябр. Перед тем как открыть дверь, миссис Рейнольдс забрала у Рикса и задула все свечи.

Их окружила темнота. Несколько ужасных секунд Риксу чудилось, будто он снова заблудился в Лоджии. Но тут сиделка взяла его за руку и потянула в Тихую комнату. Дверь бесшумно затворилась, и женщина подвела его к кровати Уолена.

Осциллоскоп был выключен, и в помещении слышалось только хриплое, неровное дыхание Уолена. Рикс слегка задел обо что-то подбородком, но промолчал. Миссис Рейнольдс отпустила его руку, и он понял, что за ним наблюдают. Уолен продолжал сопеть, пока в конце концов не заговорил. Рикс был вынужден напрячься, чтобы понять, о чем шепелявит отец.

— Выйди, — приказал Уолен сиделке.

Рикс не слышал, как та вышла, но знал, что она не могла не подчиниться. Уолен медленно, с тяжким трудом подвинулся на кровати. Он заговорил, и Риксу снова пришлось сосредоточиться.

— Эта сука потом завернет меня в пеленки. — Уолен поморщился от боли.

От его вздоха у Рикса сжалось сердце — это был такой человеческий звук, тихий, почти нежный.

— Ненавижу ночь, — прошептал Уолен. — Ночью поднимается ветер. Раньше я к нему не прислушивался. А теперь самого себя слышу так, будто кричу сквозь ураган.

— Сочувствую…

Хотя Рикс сказал это как можно тише, он услышал хрип Уолена. Рикс вздрогнул и сжал кулаки.

— Говори тише, черт побери! О боже… как болит голова…

Вроде бы отец заплакал, но это могла быть и ругань. Рикс зажмурился, его нервы были на пределе.

Прошла минута или две, прежде чем Уолен снова заговорил.

— Ты и не собирался навещать меня здесь. Что-нибудь не так? Или у тебя дел невпроворот?