У Луизы закружилась голова, и она отшатнулась.
— Что-то не так? — хрипло спросил Френсис.
— Нет, ничего, голова… Наверное, от солнца.
— Придем в лагерь — сразу ложись и отдыхай.
— Да…
Она послушно оперлась на его руку. Было мучительно стыдно — за свое внезапное смущение. Но если бы она позволила себя поцеловать… Было бы стыдно еще сильнее.
Луиза попробовала выполнить обещание, данное Френсису, — лечь отдыхать, но ей это удалось плохо. Взбудораженные нервы категорически не давали спать. И потому после ужина, когда все разбрелись по палаткам, Луиза пересела поближе к костру, который никогда не тушили на ночь, и предалась безмятежному, насколько возможно, созерцанию пламени.
Она не удивилась, когда почувствовала за спиной присутствие Френсиса. Но ничего не сказала.
Он, не говоря ни слова, подошел и сел рядом с ней. Молчали. Долго, очень долго молчали, за это время десять раз могла начаться ядерная война где-то там, в большом каменном мире, могли исчезнуть с лица планеты десятки видов зверей и птиц, цивилизация могла прийти в упадок и зародиться вновь…
Молчание не тяготило, но в конце концов Френсис все-таки нарушил его:
— Ты меня боишься?
— Не знаю. Но ты меня тревожишь. Это точно. — Луиза не видела смысла лгать, кокетничать или увиливать от прямых вопросов. Что-то ей напомнил эта бесстрашная откровенность, вот только что?… Никак не вспомнить.
— Почему? Разве ты чувствуешь какую-то опасность, исходящую от меня?
— Нет, не в этом дело…
— А в чем?
— Ты…
Луиза подыскивала правильные слова. Хотя разве можно найти абсолютно правильное слово? Небо всегда не такое, как его рисуют. Нельзя приравнять друг к другу лицо и портрет, даже очень хороший, даже фотографию. Нельзя с помощью слов до конца передать мысли и ощущения, потому что это разные материи, несводимые друг к другу. Мы иногда думаем словами, но очень редко. Мы не чувствуем словами, мы ощущаем кожей, глазами, ушами, чувствуем душой… Слова — лишь условность. Пусть иногда очень красивая. Только люди об этом забывают и часто заменяют словами — всё.
Нужно будет сказать об этом Френсису. Когда-нибудь потом. Он оценит. Наверняка.
Она поняла, что молчит слишком долго, но на его лице не отражается ни раздражения, ни насмешки. Только внимание, глубокое и пристальное, будто пока она ничего не говорит, он пытается до мельчайших деталей запомнить ее лицо, вобрать его в себя, впитать…
— Ты не похож на себя.
— Как это? — удивился Френсис.
— Мм… Прости, я, наверное, не то говорю. Ты не похож на того, кем мог бы быть — на красавчика-миллионера, сильного, самоуверенного человека с властью в руках, который может позволить себе любые игрушки.
— А почему я должен быть на него похож?
— Потому что у тебя все для этого есть: потрясающее тело, очень много денег, сила воли, ум.
— Но ведь этим можно распорядиться совершенно по-разному!
— Верно. Только самый простой способ я тебе уже описала. А человеческий мозг всегда ищет самых простых решений.
— Видимо, я болен, — усмехнулся Френсис.
— Нет, я про стереотипы. Знаешь, когда есть в голове набор каких-то шаблонов, легче подогнать все новое под известные шаблоны, чем изготовить новый… Или вообще попробовать никак не классифицировать, не описывать, не делать выводов… То есть не делать всей той ерунды, которой занимаемся мы, ученые, — заключила Луиза. — И нормальные люди — только повседневно, не возводя это в род деятельности.
— А каким ты меня видишь?
— Кокетничаешь? — улыбнулась Луиза.
— Вовсе нет, — серьезно ответил Френсис.
— Замечательным. Настолько замечательным, что почти ненастоящим. Можешь посмеяться, но я едва верю в твое существование — даже сейчас, сидя рядом с тобой, зная, что ты смотришь в тот же костер, что и я…
Френсис усмехнулся. Почти печально.
— Не обижайся, пожалуйста, но я говорю, что думаю…
— Что ты, я не обижаюсь. — Его рука коснулась ее пальцев — будто мимоходом. Рука была сухой и горячей: только что он протягивал ее к пламени. Она двинулась дальше — а потом передумала, вернулась, да так и осталась лежать, накрывая собой пальцы Луизы.
— А знаешь… — Луиза сделала вид, что не обратила на его жест внимания, но в груди сделалось тепло. Его прикосновение было удивительно приятным: ласковым, успокаивающим и волнующим одновременно. — Наверное, это тоже меня пугает. Я боюсь, что ты не такой, каким кажешься.
— И все же?…
— Красивым. — Луиза улыбнулась, опустила голову. — Это было мое первое впечатление от тебя, и, похоже, неизгладимое. А еще очень уверенным. Спокойным. Мудрым. Сильным. Физически и… Волевым. Слушай, скажи по секрету, у тебя есть недостатки?
— Есть, — рассмеялся Френсис. — Я очень доверчивый. Этим можно воспользоваться при случае, имей в виду. И я часто меняю решения. И я помешан на своей свободе, поэтому у меня часто складываются очень проблемные отношения… Нет, хватит, а то сейчас я начну плакаться тебе в жилетку и рассказывать о своих неудачных романах.
— Брось, все равно не поверю. Я не в пример тебе очень недоверчива.
— Я заметил. А еще, наверное, ты тоже не похожа на себя.
— То есть?… — изумилась Луиза.
— Знаешь, когда я увидел тебя впервые — я помню, в музее, на боковой лестнице, то подумал: какое удивительное лицо, какая необычная красота. К слову о стереотипах — нам слишком долго скармливали эталоны под метр восемьдесят ростом и с ногами от ушей. Кстати, у тебя очень красивая форма ног…
Луиза медленно заливалась краской. Она никогда ни с кем так не разговаривала — тепло и открыто и при этом ненавязчиво. Разве что с ним, виртуальным другом-которого-нет…
И никогда никто не говорил о ней так хорошо. Не как о доброй соседке, дочери-умничке, хорошем ученом. Как о женщине.
— И при этом меня поразила твоя скованность.
Луиза хотела вставить «я ужасно неуклюжая», но удержалась.
— Ты красавица, Луиза, настоящая красавица, но по тому, как ты себя ведешь, складывается впечатление, что ты никогда не видела себя в зеркале, а какая-то соседская дылда в далеком детстве сказала тебе, что ты гадкий утенок, из которого вырастет гадкая утка. Конечно, с определенной точки зрения, лебедь — утка так себе, но если вообще, а не применительно к уткам…
Луиза боялась пошевелиться, чтобы не отвлечь его, не прекратить этот разговор — и в то же время слышать все это было невероятно тяжело. Его слова вонзались под кожу, бередили давние раны, подростковые комплексы, наследие Кристиана. Хотелось спрятать пылающее лицо в ладони, убежать — или слушать его до конца жизни.
Хорошо, что так жарко полыхает огонь — краску на щеках можно списать на него.
— Ну ты меня поняла. Ты удивительная, умная, талантливая, отзывчивая, редкой красоты девушка, а ведешь себя… Прости, если я сказал что-то не то. И еще этот твой брак… — Видно было, что Френсис не удержался.
— Что?
— Нет, ничего, меня уже заносит.
— Я не обижусь.
— И я тебя не обижу. Ты, наверное, спать хочешь?
Луиза была благодарна ему за эту реплику. Она догадывалась, что примерно Френсис думает о ее отношениях с Кристианом, точнее, что ничего хорошего он об этом не думает, но услышать в деталях ей почему-то не хотелось. Не сейчас. Ей важно мнение этого человека, но если он начнет нападать на Кристиана, она будет Кристиана защищать — привычка сердца, выработанная годами, — разозлится на Френсиса, Кристиана и себя, и ничего хорошего не выйдет.
В данном случае лучше будет промолчать об одном и том же.
А действительно, хочет ли она спать?
После всех треволнений прошедшего дня, после карабканья по склизким склонам, прорубания сквозь чащу, обустройства лагеря, шока от долгожданного свидания с Мхараджани спать она не хотела. Она хотела сидеть рядом с Френсисом, разговаривать вот так же — искренне, честно, о нем, о себе, о важном. Смотреть в огонь. Ощущать его ладонь на своей руке.
Спать — это значит быть одной. Быть одной Луиза не хотела. Даже если это нежелание будет стоить ей назавтра синяков под глазами, тусклых волос и рассеянности внимания.
