– Однако так будут думать не все.

– Не все. Но это всего лишь маневры.

– Так станут думать далеко не все, полковник, – заводился Роммель, как сотни раз заводился в своих полевых ставках-шатрах, решаясь на совершенно безумные операции, одинаково поражавшие затем и англичан, и штабистов из «Вольфшанце». – Тогда, докладывая мне, вы утверждали, что контейнеры покоятся относительно глубоко.

– Что является святой правдой.

– Хотя можно было подыскать места, менее глубокие.

– Что тоже недалеко от истины.

– Значит, этот паук-навозник Шмидт получил приказ Гиммлера опустить их на такую глубину, чтобы никто не смог найти и извлечь их без помощи профессиональных водолазов и целой эскадры поисковых судов.

Крон был убежден, что никаких указаний на этот счет Шмидт не получал. Тем более – от Гиммлера. Не получал уже хотя бы потому, что рация была выведена из строя. Но даже если бы радист сумел выйти в эфир, то кто и каким образом способен за какие-то считанные минуты разыскать в нем Гиммлера? А ведь никто иной не имел права знать о том, что произошло с африканскими сокровищами.

Однако возражать фельдмаршалу Крон не решился. Что ж, все может быть. Вдруг такая ситуация была заранее оговорена?

– После войны вы обязаны разыскать меня, полковник. А если я окажусь в плену, сделайте все возможное, чтобы освободить. Найдите наших легионеров, найдите деньги и способы. Нет, я что, несправедлив?!

Никто в штабе Роммеля так и не смог привыкнуть к этому его «Я несправедлив?» И не только потому, что произносилось оно чаще всего именно тогда, когда командующий был откровенно несправедлив. Просто в устах Роммеля, именно в устах фельдмаршала Роммеля, оно воспринималось как нечто совершенно неестественное.

– Отныне я всегда буду там, где находитесь вы. Пусть даже мысленно, – с трудом подыскал Крон приличествующий случаю ответ.

– И помните: кроме вас, о местонахождении сокровищ знают лишь оберштурмбаннфюрер СС Шмидт, командор, лейтенант, то есть теперь уже обер-лейтенант Кремпке и, вполне очевидно, Гиммлер. Только они. Но из этого не следует, что все эти люди обязательно должны дожить до дней, когда смогут прогуливаться вдоль северного побережья Корсики в панамках туристов.

– Совершенно не следует.

– Так что, может быть, я несправедлив?

– Они нам попросту не нужны.

– Я не желаю, чтобы наше золото шло на послевоенную кормежку какого-то повыползавшего сброда из всевозможных тыловых бункеров.

– Понял вас, господин фельдмаршал.

– Это вовсе не обязательно, полковник, чтобы вы понимали всю глубину моих замыслов. Достаточно, чтобы вы прониклись идеей создания Четвертого рейха.

– Который обязательно должен явиться человечеству, но уже без фюрера.

– Рейх не может явиться миру без фюрера, – задумчиво возразил фельдмаршал Роммель.

– Он не может явиться без Гитлера?! – разочарованно уточнил Крон.

– Разве речь шла о Гитлере?

Крон на секунду замялся. Как и всякому германцу, ему трудно было представить себе расчленение этих двух понятий: фюрер и Гитлер.

– Фамилии Гитлера мы не упоминали.

– Новый рейх и в самом деле не может явиться без фюрера. Вопрос лишь в том, кто именно и каким будет этот новый фюрер.

Они встретились взглядами и вновь почувствовали, что являются единомышленниками.

– Вы правы, господин фельдмаршал: рейх без фюрера невозможен. И никто из африканских легионеров не усомнится в том, что этим фюрером должен стать «герой Африки», фельдмаршал Роммель.

– А вот этого вслух не произносить! – налилось суровостью худощавое, аристократически бледное лицо Лиса Пустыни. – Пока… не произносить.

Особая разведывательно-диверсионная школа «Гладиатор» располагалась в мрачном старинном особняке, на одном из склонов поросшей кустарником котловины. Внешне она напоминала затерянный в горах монастырь, отрекающийся от мира с такой же фанатичностью, как и мир – от него. Это сравнение вполне могло бы соответствовать действительности, если бы только согласиться с тем, что безбожную науку диверсий и террора здесь постигают последние из монахов-крестоносцев, готовые в обмен на Гроб Господний, подарить тому же Господу миллион новых гробов.

Скорцени удалось провести в «Гладиаторе» всего двое суток, но их оказалось вполне достаточно, чтобы познакомиться почти с каждым из тридцати «гладиаторов», на которых Муссолини рассчитывал как на будущий костяк разведки и службы безопасности Итальянской фашистской республики.

– Понимаю, что «Гладиатор» вряд ли способен конкурировать с нашими Фридентальскими курсами… – молвил начальник школы – гауптштурмфюрер Зонбах, явно смущенный слишком пристальным вниманием к своему заведению самого обер-диверсанта рейха.

– Вот именно: с «нашими» Фридентальскими, гауптштурмфюрер, – подчеркнул Скорцени то единственно существенное, что могло представлять хоть какой-то интерес в их дальнейшей беседе. – И дело не только в том, что мне хотелось бы пересадить в «Гладиатор» кое-какие традиции и методы обучения. Я не самолюбив, методы могут быть иными, а местные традиции интересуют меня так же мало, как и тонкости местного фольклора. Но принципиально важно, чтобы здесь витал тот же дух, а перед курсантами ставились те же цели, что и перед курсантами Фриденталя.

– В этом, господин Скорцени, можете не сомневаться. В чем угодно, только не в этом.

Начальник школы Питер Зонбах происходил из тех же итальянских германцев, из которых происходили остальные семь преподавателей и большинство курсантов «Гладиатора». Пусть даже некоторые из них приобрели такие же италоподобные фамилии, как у самого Скорцени. В столь изощренном подборе претендентов обер-диверсант рейха склонен был видеть главную заслугу Зонбаха, который и сам в недалёком прошлом числился курсантом Фриденталя.

В дни пребывания в «Гладиаторе» начальника отдела диверсий РСХА гауптштурмфюрер Зонбах держался довольно напряжённо. В общем-то, в этом не было ничего удивительного, если учесть, что Скорцени явился первым «высоким чином из Берлина», посетившим его «Институт девственниц-кармелиток», как порой называли свою школу сами курсанты. Тем более что этим чином оказался прославленный похититель Муссолини. Вот почему шеф «Гладиатора» воспринял появление обер-диверсанта как основательную инспекцию, хотя штурмбаннфюрер сразу же заверил, что визит частный, ознакомительный, и Зонбах вполне может считать его, «личного гостя Муссолини», еще и своим личным гостем.

– Муссолини и его людей не смущает, что в школе оказалось слишком мало итальянцев?

– Германцам он доверяет куда больше. Особенно это стало заметно после взятия нами «Кампо Императоре» на Абруццо[2]. Да, коль уж речь зашла о сомнениях… У вас возникли какие-то принципиальные замечания по поводу обучения в школе? Всех инструкторов удивило, что вы так и не высказали ни одного серьезного замечания.

Скорцени многозначительно улыбнулся. Он давно догадался, что именно не даёт покоя Зонбаху.

– Какие могут быть принципиальные замечания у личного гостя Муссолини, прибывшего в «Гладиатор» как на экскурсию?!

– У профессионала такого класса – и нет замечаний? В такое невозможно поверить.

– … Кроме, разве что, двух, – не дал ему договорить Скорцени. – Первое: вы слишком уж рьяно нацеливаете своих диверсантов на борьбу с англо-американцами. Создается впечатление, что собираетесь использовать их ещё в нынешней войне.

Розовощёкий, коренастый Зонбах по-горильи дотопал до изгиба тропы, ведущей от здания школы к небольшому полигону, и непонимающе уставился на штурмбаннфюрера.

– Но мы исходим из того, что на нашем театре военных действий русские уже вряд ли появятся, поэтому наш естественный противник – войска союзников.

– Бросьте, Зонбах: «на театре»!.. На этом «театре» уже давно пора опускать занавес. За кулисами его готовятся к выходу новые актеры. Нетрудно предположить, что те страны – Венгрия, Румыния, Словакия, которые еще недавно числились в надёжных союзниках, очень скоро станут врагами. Присоедините к ним Японию, некоторые страны Африки и Латинской Америки, на диверсионно-театральных подмостках которых тоже немало толковых исполнителей.