– Так что… неужели среди офицеров действительно ходят слухи о моей причастности к заговору против фюрера? – не удержался Роммель от вопроса, который намеревался задать лишь в самом конце встречи.

– Причём упорные, господин фельдмаршал. Иногда создается впечатление, будто есть люди, которым очень хочется, чтобы ни на Западном фронте, ни в «Вольфшанце» никто ни на минуту не забыл, что вы все еще на свободе, всё ещё живы.

«Вот оно как оборачивается! – проскрипел зубами Роммель. – Полковник прав. Опасности фронта – ничто в сравнении со страхом, который преследует тебя в виде висельничной петли «на крючьях Плетцензее».

– Но, очевидно, это всего лишь маневры. Гитлер не решится. Мы, африканские легионеры, уверены в этом, – несколько запоздало попытался успокоить командующего полковник. Однако фельдмаршал воспринял его слова с мрачной улыбкой обреченного, давно сумевшего презреть и собственный страх, и собственную обреченность.

– Верю в вашу преданность, полковник.

– Преданность всех африканских легионеров. И если вы прикажете…

– В том-то и дело, что не прикажу. Не хватит силы воли.

Крон встревоженно взглянул на фельдмаршала и как-то униженно опустил голову. Он был разочарован. В поместье Роммеля полковник направлялся, как в лагерь заговорщиков, не только на союз, но и на само общение с которыми еще только следовало решиться. Это было непросто, но он решился, а вот Лис Пустыни…

– И все же вернемся на борт линкора «Барбаросса», полковник. Существует нечто такое, что претит вам возвращаться в своих воспоминаниях на борт этого корабля?

– Там я чуть было не погиб. Но это не повод.

– Не повод, полковник. Где мы только «чуть было не погибли». Весь фокус в том, что на борту «Барбароссы» находилось наше будущее. Как в плане «Барбаросса» – будущее рейха. Вы не забыли, где покоятся контейнеры с драгоценностями? Хорошо запомнили эти места?

Роммель мельком взглянул на дверь. Когда речь шла о сокровищах, он не доверял никому. Даже африканским маскам на стенах своего кабинета. Ибо кто знает, какие духи вселились в них.

– Единственная карта находится у оберштурмбаннфюрера фон Шмидта. У меня есть копия. Но без указания примет. А по системе координат район получается довольно обширным.

– Оберштурмбаннфюрер Шмидт предал меня.

– Мне это понятно было еще на линкоре. Тем не менее, вы – фельдмаршал и можете приказать.

– Не могу. Карту он отдаст только Гиммлеру.

– А ведь был офицером вашего Африканского корпуса… – угрюмо осудил его Крон.

– Этот человек никогда не был африканским легионером. Никогда! Я могу заявить об этом под присягой на Библии. Предатель не достоин именоваться «легионером Роммеля». Поэтому все надежды мои связаны с вами, полковник Крон.

– Во мне можете не сомневаться. Просто раньше, до моего доклада, вы никогда не говорили со мной на эту тему.

– Не до того было. Кроме того, честно признаюсь, я еще рассчитывал на Шмидта. В какой-то степени… рассчитывал. Но сейчас самое время вспомнить о сокровищах. Как только кончится война, о них вдруг вспомнят сотни людей, которые хоть когда-либо, хоть что-либо слышали о таковых. Сознаете это, полковник?

– Начнутся кровавые кладоискательские маневры, – в этом можно не сомневаться. Но кроме меня, Шмидта, капитана корабля и еще лейтенанта Кремпке, вряд ли кто-нибудь сумеет привести водолазов к этой отмели.

– А штурман?

– Наутро, после захоронения сокровищ, нас вновь обстреляли, и он погиб. И если учесть, что оберштурмбаннфюрер и Кремпке – люди Гиммлера…

– Кремпке – нет. Но и нам он тоже понадобится лишь в крайнем случае.

– Боюсь, что, когда закончится война, Гиммлеру будет не до сокровищ. Мы-то с вами солдаты. А Гиммлер со своими эсэсовцами из «Мертвой головы» – военный преступник, на совести которого концлагеря и газовые камеры. Впрочем, «Лондонского радио» вы наслушались и без меня. А между тем до окончания войны осталось три-четыре месяца – не больше…

– Не будем сейчас об этом.

– Что от меня требуется, господин фельдмаршал? – поднялся со своего кресла полковник, однако Роммель жестом усадил его обратно.

Служанке было за пятьдесят, и она явно выглядела ровесницей фельдмаршала, но по тому, как она игриво поводила еще нерасполневшими бедрами и выпячивала не утратившую своей былой задиристости грудь, полковник мог определить, что возраст в их отношениях с хозяином поместья никакой роли не играет. Или, во всяком случае, они стараются не придавать ему никакого значения. Их чувства и связи освящены самой жизнью и, вполне возможно, зарождались еще в сладких мечтаниях детства.

На подносе покоилась бутылка французского коньяка, а в чашках дымился ароматный кофе, оставшийся, очевидно, еще от египетских припасов Роммеля. Чудная домашняя идиллия, которой Крон по-доброму позавидовал: ему бы познать такую, хотя бы на склоне лет.

Когда женщина уходила, Эрвин не удержался и провел ладонью по ее бедру. Причем постарался сделать это так, чтобы полковник не заметил.

– За ваше выздоровление, – молвил Крон, мгновенно овладев бутылкой и лично, вместо служанки и хозяина, наполнив рюмки.

– За Корсику. Я несправедлив?

Они выпили, закусили бутербродами с ветчиной, и полковник вновь задал вопрос, на который так и не получил ответа.

– Так все же, что от меня требуется, господин фельдмаршал? Вы так и не ответили на мой вопрос.

– Уцелеть.

– И все?

– Пока что этого достаточно.

– Ну, если германский бог войны решит, что я все еще недостоин Валгаллы…

– Прекратить, полковник, – в голосе Роммеля зазвучали полководческие нотки, так хорошо знакомые в их Африканском корпусе всякому офицеру, вплоть до взводных. – Я требую уцелеть. Любой ценой.

– Но, видите ли…

– Это приказ, полковник.

– Есть, господин фельдмаршал.

– Не мне нужны эти сокровища. Они пойдут на создание новой армии, создание основ Четвертого рейха. И создавать эту армию выпадет нам с вами.

Роммель сам наполнил рюмки и помутневшим взглядом обвел стены комнаты. Как солдат, оставшийся без патронов, стены своего окруженного, а потому обреченного дота.

– Если вы окажетесь в плену у англичан раньше, нежели там окажется весь ваш штаб, – лично я, ваш командующий, сумею простить вам это.

– Для «легионера Роммеля» это важно, – без какого-либо заискивания молвил полковник.

Это было правдой. Легионеры из Африканского корпуса любили своего командующего той странной солдатской любовью, которую невозможно было разрушить, даже когда они видели, что фельдмаршал посылает их на верную гибель. Потому что знали: сам он много раз оказывался точно в таких же ситуациях и на таких участках фронта, на каких командующий не должен был оказываться.

– Куда бы ни забросила вас судьба, ровно через полгода после окончания войны вы сделаете все мыслимое, чтобы при первой же возможности оказаться рядом со мной. Я буду ждать, я буду рассчитывать на вас.

– Я всегда придерживался девиза Генриха Саксонского: «Приказ должен быть выполнен!».

– Сами извлечь наши сокровища вы не сумеете. Я без вас тоже окажусь нищим. Но лучше пусть они останутся на дне морском, нежели достанутся «мертвоголовым» из окружения Гиммлера. Этого попросту нельзя допустить. Всё, их время уходит вместе с ним. Можно даже сказать, что оно уже ушло.

Крон натужно повертел шеей, ощущая, как ворот кителя сдавливает её, словно петля виселицы. Он еще никогда не слышал, чтобы кто-либо осмеливался так противопоставлять себя Гиммлеру и вообще эсэсовцам в его присутствии.

– Вы столь решительны, господин фельдмаршал?

– Лучше пусть эти сокровища навечно останутся на дне, полковник. Вы не ослышались. Это наше золото. Наше, наше! В нем кровь моих солдат. Это я, рискуя своей и вашими жизнями, добывал его, извлекая из сундуков арабских шейхов и богатых еврейских торговцев, из музеев и тайных подземелий. Разве я несправедлив?

– В ваших словах, фельдмаршал, всегда таилась высшая солдатская справедливость.