У знатных клиентов, говорят, большим спросом это зелье пользовалось. Оттого ему безвозбранно тайные алхимические дела вершить позволяли, и на грифонов сквозь пальцы городское начальство смотрело. Ну а как старый Пель помер и все его семейство сгинуло, грифонов приструнить стало некому, вот они по ночам и безобразят…

Правда, потом пришла советская власть, грифонов запретили; ну да суть не в этом.

Такой вот странный дом. Легенда, разумеется, петербургский миф. Как же можно – Питер да без мистики! Однако ж на доме и в самом деле надпись была: «Товарищество Пель и сыновья». Но, по правде говоря, сколько я по ночам мимо этого дома ни ездила – грифонов так и не увидела, да и философский камень мне на голову не свалился. А вот насчет эликсира молодости некоторые сомнения у меня имеются.

Однажды жарким июльским днем получила я вызов в дом этот окаянный. Старушку лет этак восьмидесяти кошка оцарапала. В машине душно, асфальт плавится, в воздухе марево раскаленное – кажется, будто дом этот угловой истекает и исчезает прямо на глазах.

Зато в подъезде – тишина и прохлада. Лифт крохотный, на площадке верхнего этажа витражи, сумрак разноцветный. Как в другое измерение попала. Невольно мне один небезызвестный коллега вспомнился, доктор Михаил Афанасьевич Булгаков…

Звоню. Открывается дверь, в темноте прихожей только силуэт девичий различаю. И звонким голоском: «Проходите, доктор!»

Правнучка, думаю. Иду за ней в комнату, на свету разглядела – нет, все-таки внучка. Или даже дочка, потому как если приглядеться хорошенько, то даме лет сорок.

– А больная где? – спрашиваю.

– Я больная, – дама отвечает.

Смотрю в свои бумажки – нет, четко написано, возраст древний, под восемьдесят. Тут я и фамилию разобрала – Пель. И как-то вдруг все сказки нашего заслуженного акушера меня аж морозом по хребту продрали…

Видно, у меня на лице что-то изобразилось, поскольку «старушка» улыбнулась так ехидненько и говорит:

– Верно, я – последняя из Пелей. Похоже, вы кое-что про семью нашу слышали. И не страшно вам сюда ехать было?

Я честно подумала.

– Нет, – говорю, – не страшно. Во-первых, я доктор скорой помощи, а нам по приказу бояться не положено. Во-вторых, я в чертей, инопланетян и философские камни все равно не верю.

– А в грифонов? – с хитрецой больная спрашивает.

– Тем более не верю! – говорю.

– Ну и хорошо, – она мне отвечает, – не верите, и ладно. Главное, чтобы они в вас ненароком не поверили.

Разговорчики, однако…

Ну да я по делу как-никак приехала:

– Ладно, – говорю, – давайте вашу царапину обрабатывать. А заодно и кардиограмму снимем. У нас порядок такой: на всякую травму после шестидесяти лет ЭКГ снимать надо.

Показала она мне эту «царапину». По всей правой руке глубокая рваная рана, будто бы не кошка – рысь как минимум проехалась. Одна радость, что кровь свернулась уже.

Я малость приужахнулась:

– Ну и кошечка у вас! После такой царапины в больницу ехать надо, швы накладывать! Иначе шрам останется.

А дама только посмеивается:

– У меня, поверьте, не останется! Вы перекисью попросту промойте и пластырем заклейте, а то мне одной рукой несподручно.

Ничего не поделаешь, желание клиента – закон. Обработала я ей руку как положено, пластырем стянула. Стала кардиограмму снимать – и вовсе удивилась: ЭКГ как у двадцатилетней!

А дамочка неугомонная уже кофеек тащит:

– Попейте, – говорит, – вам еще до утра работать.

Выпили мы с ней по чашечке, и поехала я дальше. Но, видать, непростой тот кофе был и от души предложенный.

Я все сутки как на крыльях летала и ни жары, ни усталости не чувствовала. И только к утру задумалась: а ведь кошки-то в квартире я не видела! И что куда важнее – не учуяла! У меня ж на кошек аллергия-то конкретная: стоит хоть одной в радиусе ближе пятидесяти метров от меня оказаться, я потом два дня чихать буду…

Так бы эта история, наверно, и забылась. Только вот с годами стали на меня коллеги и друзья с подозрением поглядывать: не берет меня возраст! Пью, курю, в излишествах замечена, работаю как я не знаю кто…

Не иначе как до сих пор кофеек тот действует. Да и вообще, похоже, не всё лишь сказки были про тот дом!

А и то: есть многое, друзья мои, на свете…

Жизнь – она куда богаче, чем все наши представления о ней. Что не означает, разумеется, будто скоропомощане склонны к досужей мистике. Совсем наоборот. Просто то, что большинству – фантастика и мистика, для нас реальность как реальность. Мы в жизни просто видим больше остальных.

Так-то мы сугубые прагматики и циники.

А если мы и суеверны, то по-своему. От черных кошек не шарахаемся и при виде молодого месяца деньги в карманах не считаем. А что считать-то, если там всё равно пусто.

Но вот, к примеру, если мне на вызове в процессе оказания помощи, под руку так сказать, вдруг спасибо брякнут, я непременно выдам что-нибудь неласковое в ответ. И не потому, что спасибо в кармане не звенит, в стакане не булькает и на сковородке не шкворчит. А потому, что, раз спасибо загодя сказали, всё лечение наперекосяк пойдет. И приходится заставлять клиентов через левое плечо плевать и по некрашеной деревяшке стучать. Иной раз помогает.

Приметы у нас тоже свои. Если первый вызов поутру – покойник, да еще и мужик, значит, сутки спокойные будут. Если женщина с утра пораньше в бозе опочила, это, разумеется, к дождю. Ну или к тому, что денег от клиентов на этих сутках точно не дождешься. По нашим временам последнее вернее.

А самая лучшая примета – если первым вызовом на падение с высоты едешь. Но только если высота не меньше седьмого этажа. Это тоже понятно: с седьмого этажа только косточки с асфальта соскребать приходится, стало быть – заведомо покойник. И падают, как правило, мужики, спьяну дверь с окном перепутав. То есть смотри пункт первый.

Хотя, естественно, бывают исключения. Как очевидец и знаток вопроса могу с уверенностью заявить: всё дело в предполетной подготовке. То есть в выпитой дозе. Если точно угадана – летите хоть с пятнадцатого этажа, мягкая посадка вам гарантирована. Фонендоскопом клянусь. Но вот, если хоть малейший недобор случится или перебор – всё, пиши пропало: даже несколько ступенек могут оказаться фатальной высотой.

Так вот, об исключениях. На 8 Марта дело было. Весна, однако, солнышко, сосульки подтекают, снег прошлогодний тает. Благолепие, короче, лепота. А один десантник (бывший, разумеется) с вечера свою подругу так напоздравлялся, что поутру 8-го в это благолепие за добавкой вышел. В окно. С девятого этажа. И на газончик, все еще покрытый снегом, тушкой бессловесной приземлился. И лежит.

Ну, понятно, очевидцы вызывают скорую. Мы, понятно, приезжаем – бренные останки с газона соскребать. А останки при ближайшем рассмотрении дышат. А местами даже и шевелятся. И вообще, похоже, пациент не столько мертв или хотя бы пребывает без сознания, сколько просто после своего полета вздремнуть на свежем воздухе решил.

Подобрали мы его, в больницу отвезли, на том и успокоились. И на тихое дежурство понадеялись. Ну как же: первый вызов, выпадение из окна, мужик, этаж выше седьмого. Самая что ни на есть благоприятная примета.

Смущало лишь, что пострадавший уцелел. Оказалось – правильно смущало. Тут же вызовы буквально валом повалили, страждущие в хвост и в гриву нас гонять затеяли. До обеда без малейшей передышки по болящим ездили.

А вместо обеда попали мы опять к тому же пациенту. К тому десантнику, который утром выпал из окна. Потому что он опять оттуда навернулся.

Мы поначалу даже испугались было – всё, галлюциноз, уработались, пора нам к психиатру. Всей бригадой, стройными рядами. А и то: лежит все то же тело, в том же положении, точно в той же вмятине в снегу. Как будто мы его не забирали. Дежавю.

На деле-то все просто оказалось. Просто-напросто десантник идеально дозу угадал. Он же как с утра в больнице оклемался, так сразу же спросил, зачем он здесь. Объяснили тамошние эскулапы всё клиенту – не поверил. Сделали ему рентген – и сами не поверили: ни вывихов, ни паче переломов, ничего. Вот что значит подготовка предполетная!