А потом нас послали учиться прыгать с парашютом.
Нам всем было жутко страшно, когда нас выстроили перед самолетом, и лейтенант Рорхольт сообщил, что решение прыгать или не прыгать нам предстоит принять самостоятельно, а приказывать нам никто не имеет права.
У одного хватило духу признаться, что он не сможет себя пересилить. Как я им восхищался, когда он вышел из строя!
Никогда не забуду того ощущения, которое испытываешь, сидя в самолете рядом с люком и ожидая команды к прыжку. Парашюты были маленькие, а для того, чтобы мы быстрее спускались под вражеским огнем, в куполах были проделаны отверстия. После того, как мы вываливались из самолета, и до того момента, когда открывался парашют, в ушах стоял жуткий гул, от которого можно было сойти с ума. Зато когда он все-таки открывался, на смену страху приходило совершенно волшебное чувство, словно сам Господь Бог подставлял тебе руку. Иногда в такие моменты мне казалось, будто в прошлой жизни я был птицей. Правда, эта иллюзия заканчивалась, как только земля стремительно подскакивала под пятки и я грохался об нее с такой силой, словно выпал с третьего этажа.
Теперь мы прыгали с пугающей частотой. Однажды нам предстояло приземлиться на площадку, которую отмечали в темноте только три горящие свечи. Многие тогда сильно ушиблись, потому что не видели землю и не успели вовремя сгруппироваться. Я приземлился удачно благодаря тому, что еще в самолете зажмурился и открыл глаза, только когда вокруг было темно. Но вообще-то, самое трудное — это наземная подготовка к прыжку. Посудите сами: надо выпрыгнуть из окна высокой башни, а единственная страховка — это веревка, одним концом привязанная к вам, а вторым — к оси установленного на крыше пропеллера. Теоретически, по мере того как веревка начнет разматываться, пропеллер начнет вращаться и замедлит падение. Но что-то покажет практика? К счастью, все обошлось.
Но самым страшным был другой прыжок. Кто-то решил проверить на нас новый способ десантирования.
Нам предстояло выпрыгнуть из самолета с рюкзаком, в котором лежало оружие и прочая амуниция, причем рюкзак был привязан веревочной петлей к нашим ногам. Перед приземлением надо было ослабить петлю, после чего рюкзак повисал на восьмиметровой веревке. В результате он падал на землю с той же скоростью, что и парашютист, только немного раньше. В итоге двое из нас оказались в госпитале с переломанными ногами. Со мной могло быть еще хуже. У меня не раскрылся парашют. Он висел над моею головой, как пустая оболочка от сосиски. Земля летела мне навстречу, и я уже слышал, как инструктор орал в мегафон, чтобы я распутал стропы. А тут еще петля и тяжелый рюкзак на ногах… Парашют все-таки раскрылся в самый последний момент, и мне даже удалось избавиться от рюкзака, но когда я заученным движением покатился по земле, все потемнело у меня перед глазами.
Как-то раз, когда я растянулся на скирде сена в перерыве между прыжками, ко мне подошел маленький и щуплый человечек в форме лейтенанта. Вся грудь его была увешана боевыми наградами. Острые черты бледного лица и резко очерченный рот выдавали сильный характер и твердую волю. Его звали Кнут Хогланд, и он был радистом из знаменитой группы подпольщиков, которые сорвали планы немцев получить тяжелую воду для их первой атомной бомбы. Передо мной стоял герой-норвежец, подпольщик, спаситель родины! Британский премьер-министр Уинстон Черчилль придавал огромное значение судьбе норвежского завода по производству тяжелой воды в Рьюкане, и лейтенант Хогланд уже был удостоен аудиенции у короля Норвегии Хокона и у Черчилля, а также получил награду из рук короля Англии. В день нашей встречи он как раз вернулся из Норвегии с очередного задания. Три года спустя, будучи радистом на «Кон-Тики», он рассказывал, как гестаповцы окружили его вовремя сеанса радиосвязи, который он вел из вентиляционной шахты женской больницы в центре Осло. Отстреливаясь, он сумел перелезть через стену больницы, хотя пули так и свистели вокруг него.
Мы быстро подружились. Впоследствии он утверждал, будто в день нашего знакомства я лежал на сене, мечтал о Полинезии и бурчал, что если маститые старцы из Академии не желают мне верить, я построю плот и докажу всем, что моя теория верна. Не знаю, в моем дневнике ничего такого не записано. Но зато я точно знаю, что Кнуту в самом ближайшем будущем предстояло высадиться с парашютом на окраине Осло и координировать работу доброй сотни подпольных радиопередатчиков, разбросанных по территории Норвегии. Он предложил мне стать его заместителем, и я согласился.
Советские войска наступали через Финляндию на север Норвегии. Двухсоттысячная немецкая армия в панике бежала из Финляндии, оставляя за собой выжженную землю, но все-таки сумела зацепиться за новые рубежи. На некоторое время на фронте воцарилось затишье. В такой вот неопределенной ситуации малочисленные норвежские части в спешке перебрасывались к театру боевых действий, чтобы стоять на страже интересов своей родины.
Первая норвежская горнострелковая рота в составе союзнического конвоя отправилась в Мурманск. Лейтетант Рорхольт получил приказ следовать за ним во главе группы из двух человек с целью обеспечивать связь между опустошенными после отступления немцев районами Финляндии и норвежским правительством в Лондоне. Вся «Группа И» тут же получила повышения в звании, а прапорщик Хейердал и прапорщик Стабел были включены в группу лейтенанта Рорхольта.
Следовательно, парашютный рейд с лейтенантом Хогландом не состоялся. Что ж, война есть война, как сказал бы капитан Петерсен. Более того, надо мной все еще висел приговор.
После войны, когда я предложил Хогланду и Рорхольту присоединиться к экспедиции на «Кон-Тики», они оба согласились. Правда, потом Рорхольт изменил свое решение, но он все же обеспечил нам связь — предоставил портативный военный радиопередатчик и настроил его на любительскую частоту. Хогланд же поехал и выполнял функции радиста.
По сравнению с плаванием на плоту миссия Рорхольта оказалась гораздо более опасной. В ноябре 1944 года Рорхольт, Стабел и я отправились в местечко Скапа-Флоу на Оркнейских островах, а оттуда на огромном американском авианосце в составе союзнического конвоя двинулись на Мурманск. Конвой состоял почти из восьмидесяти кораблей, половина из них была боевыми судами, а остальные — грузовыми, многие из которых я помнил еще по работе в доках Бетльхема.
Едва мы оказались на борту, как пришла телеграмма о том, что прапорщики Стабел и Хейердал получили очередное воинское звание лейтенантов. Лейтенант же Рорхольт получил капитанский чин. Позже, когда мы окажемся на советской территории, это повышение обернется неожиданными неприятностями.
Мы шли на север и вскоре пересекли Полярный круг. Нас поглотила полярная ночь, зловещая и непроглядная. Оттого, что суда шли с потушенными огнями, небо и вода сливались в единое черное марево. Днем на юге проглядывала узкая полоска красного цвета, и тогда мы могли различить силуэты больших и маленьких кораблей, разбросанных по простору безбрежного океана. На палубе ближайшего к нам грузового судна стояли два огромных паровоза, предназначенных американцами в дар русским. Казалось, весь окружавший нас мир состоял только из стали, льда, пушек и черной воды.
С английских складов нам в спешке выдали зимнюю амуницию. Я, как опытный путешественник, пришел в ужас. Мне едва хватило времени купить несколько упаковок жевательного табака, чтобы потом обменять их у лапландцев на спальные мешки из оленьей шкуры. Наши никуда не годились. Стоило их развернуть в вертикальном положении, как набитая в них ерунда тут же проваливалась вниз. До нас дошли слухи, что на нашем авианосце есть маленький склад, где можно купить кое-какое арктическое снаряжение. Мы отправились туда. Спустившись по каким-то лестницам и миновав несколько переборок, мы наконец добрались до цели. Когда Рорхольт и я примеряли длинные меховые куртки, вдруг раздался зловещий грохот. Инстинктивно мы бросились вверх по лестнице, но переборки оказались задраены. Снаружи раздался звук еще одного удара, сопровождаемый серией взрывов. Это бросали глубинные бомбы наши корабли сопровождения. Мы поняли, что где-то неподалеку находятся вражеские подводные лодки.
