Было бы странно, если бы Бату, как самого главного недруга Гуюка, не обвинили в убийстве великого хана! Одним из первых эти обвинения озвучил посланец французского короля Вильгельм де Рубрук со ссылкой на сведения другого посла Людовика IX — Андре де Лонжюмо: «Брат Андрей говорил мне, что Кен [Гуюк. — Р. П.] умер от одного врачебного средства, данного ему, и подозревал, что это средство приказал приготовить Бату. Однако я слышал другое. Именно Кен сам позвал Бату, чтобы тот пришел поклониться ему, и Бату пустился в путь с великой пышностью. Однако он сам и его люди сильно опасались, и он послал вперед своего брата по имени Стикана, который, прибыв к Кену, должен был подать ему чашу за столом, но в это время возникла ссора между ними, и они убили друг друга» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 132]. Вряд ли можно всецело доверять этому рассказу: больше ни один источник не со-сообщает о ссоре Гуюка с братом Бату и убийстве великого хана. Но вполне вероятно, что сторонники Угедэидов действительно могли прозрачно намекнуть европейскому дипломату, что к смерти великого хана причастен Бату. Безус-яовно, гибель Гуюка была выгодна наследнику Джучи. Но ему ли одному?
Только Иоанн де Плано Карпини, присутствовавший на церемонии его вступления на трон, дает положительную характеристику Гуюку: «А этот император может иметь от роду сорок или сорок пять лет или больше; он небольшого роста; очень благоразумен и чересчур хитер, весьма серьезен и важен характером. Никогда не видит человек, чтобы он попусту смеялся и совершал какой-нибудь легкомысленный поступок...» Такой замечательный отзыв легко объясняется следующей же фразой францисканца: «Говорили нам также христиане, принадлежащие к его челяди, что они твердо веруют, что он должен стать христианином» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 81]. Видимо, надежда на обращение великого хана в христианство и заставила папского легата «авансом» выдать ему столь блестящую характеристику, В. В. Бартольд на основе восточных средневековых источников характеризует преемника Угедэя как человека развратного, больного физически и нравственно, жестокого и капризного; чиновники боялись приходить к нему с докладами, если он сам не вызывал и не спрашивал их; никто не мог быть уверен в своем завтрашнем дне [Бартольд 1963, с.554].
Таким образом, многие из приближенных Гуюка (включая и его родственников) имели причины желать смерти великого хана, чтобы не беспокоиться за собственную судьбу. И, совершив убийство, сами же могли распустить слухи о том, что это — дело рук Бату, тем более что его вражда с Гуюком к этому времени стала общеизвестной. Прямых указаний на причастность Бату к смерти Гуюка в источниках нет, хотя следует признать, что великий хан скончался очень своевременно и к большой выгоде для властителя Улуса Джучи.
§ 23. Государственный переворот Батыя
Наконец, по принесении князьями-избирателями или их послами присяги пусть приступят они к избранию и никак уже названного города Франкфурта не покидают, прежде чем большая часть их не выберет временного главу мира или христианского народа, то есть римского короля, долженствующего стать императором. Если же они не успеют это сделать в течение 30 дней, считая без перерыва со дня принесения упомянутой присяги, то после этого, по прошествии этих 30 дней пусть они питаются лишь хлебом и водою и никоим образом не выезжают из вышеназванного города до тех пор, пока ими или большей частью их не будет избран правитель или временный глава верующих, как об этом сказано выше.
«Золотая булла» Карла IV, 1356 г.
Ситуация в Монгольской империи после смерти Гуюка очень напоминала ситуацию после кончины его отца. Точно так же у власти формально находилась вдова умершего хана — Огул-Гаймиш (тоже из племени меркитов!). Но, в отличие от своей землячки и свекрови Туракины-хатун, она не сумела использовать противоречия Чингизидов для укрепления собственной власти. Напротив, вдова Гуюка решила отбыть из столицы в родовые владения Угедэидов на Имиле, тем самым значительно ослабив свое положение. Вскоре против нее открыто выступили ее же сыновья Наху и Ходжа, каждый из которых объявил себя правителем, держал свой двор и издавал собственные указы [Juvaini 1997, р. 265].
Сразу после смерти Гуюка Бату отправил к Огул-Гаймиш послание, в котором выражал сочувствие по поводу кончины ее супруга и всецело одобрял ее кандидатуру в качестве регентши до избрания нового хана [Juvaini 1997, р. 263]. Этот шаг Бату выглядит довольно странным, тем более в тот момент, когда были созданы все предпосылки для того, чтобы он сам получил власть в Монгольской державе. Но преемник Джучи слишком дорожил и миром в империи и собственной головой: захват власти силой, несомненно, повлек бы очередную смуту и, чего доброго, мог закончиться для него тем же, чем в свое время для Тэмугэ-отчигина! Нет, Бату нужен был законный повод для свержения власти рода Угедэя. Поэтому наследник Джучи, продемонстрировав в послании к регентше свою лояльность и тем самым усыпив бдительность Угедэидов, получил возможность спокойно обдумать действия, с помощью которых намеревался раз и навсегда отстранить это семейство от власти.
Много времени Бату для этого не понадобилось. Уже в следующем году он созвал курултай, на котором намеревался предложить кандидатуру нового великого хана. Но, как и прежде, не счел возможным самолично ехать в Монголию — он чувствовал себя в полной безопасности только в собственных владениях. Вместе с тем вопросы, которые он был намерен поднять на курултае, являлись настолько важными, что он не рискнул доверить их своим представителям, как сделал это, отправив своих братьев на курултай, избравший Гуюка. И Бату, в нарушение всех традиций, созвал курултай в своих владениях — либо в том же Алакамаке, где он временно обосновался со времени смерти Гуюка, либо в горах Алатау, к югу от реки Или [см.: Бартольд 2002а, с. 498]. Намерения его были очевидны: в своих владениях, имея под рукой многочисленные войска, он имел больше шансов «убедить» даже враждебных ему родичей и нойонов согласиться с его решением. Это было вполне понятно и другим Чингизидам, поэтому потомки Угедэя и Чагатая прямо заявили, что Бату нарушает традицию: «Коренной-де юрт и столица Чингис-хана — Онон и Келурен, и для нас не обязательно идти в Кипчакскую степь» [Рашид ад-Дин 1960, с. 129]. В результате многие из противников Бату просто-напросто отказались прибыть на курултай. Однако авторитет наследника Джучи был столь высок, что большинство Чингизидов, военачальников и высших чиновников все же собралось в его ставке, не посмев пренебречь его приглашением.
Помимо братьев самого Бату, среди которых он пользовался непререкаемым авторитетом, на созванный им курултай съехались сыновья Тулуя — Мунке, Арик-Буга и Моге, также сын Угедэя Кадан и сын Чагатая Мауци — оба последних просто не могли не явиться, поскольку имели уделы во владениях Бату. Приехал также и внук Чагатая Кара-Хулагу, питавший ненависть к Гуюку, лишившему его власти над Мавераннахром. Сыновья Гуюка Наху и Ходжа также направились к Бату, но сразу же заняли подчеркнуто независимую позицию, демонстрируя свою незаинтересованность в решениях курултая. Уже на следующий день они покинули место сбора, оставив вместо себя Темур-нойона, которому дали указания: «Бату — ака всех царевичей. Что бы он ни приказал, его слово закон. Мы соглашаемся со всем, что он посоветует и что сочтет наилучшим, и не будем возражать против этого». Аналогичным образом действовал и несостоявшийся наследник Угедэя Ширэмун, которыи даже не соизволил прибыть на курултай, а направил туда своего представителя Конкур-Токай-нойона, дав ему примерно такие же наставления, что и сыновья Угедэя Темур-нойону [Juvaini 1997, р. 557-558; Рашид ад-Дин 1960, с. 129]. Видимо, Угедэиды и Чагатаиды полагались на обещание, данное царевичами и нойнами Гуюку при его вступлении на трон, и рассчитывали, что потомство Угедэя по-прежнему останется у власти.
