В трех кварталах справа выстроившиеся в ряд полицейские и бойцы Национальной гвардии сдерживали толпу заполнивших улицу студентов, с криками размахивавших самодельными плакатами и транспарантами. Движение перекрыли. Не сумев добраться до тюрьмы на машинах, студенты их просто бросили и присоединились к протестующим. Операция «Объезд» предусматривала полное блокирование тюрьмы людьми и машинами, и добиться задуманного удалось. Хотя попытка не допустить казни и не увенчалась успехом, студенты заставили услышать их мнение и показали свою организованность.

Аарон Рей, ждавший Робби и Кита на тротуаре, помахал им рукой.

— Мы придумали, как отсюда выбраться, — сообщил он. — Здесь сейчас начнется настоящий ад.

Они быстро заняли места в микроавтобусе, и водитель тут же тронулся с места, продвигаясь по боковым улочкам и объезжая машины и разъяренных студентов. Марта Хендлер пыталась поймать взгляд Робби, но тот отводил глаза.

— Мы можем поговорить? — спросила она.

Он отрицательно покачал головой, и Кит сделал то же самое. Оба закрыли глаза.

Похоронное бюро Хантсвилля получило заказ и прислало один из своих черных катафалков, который теперь ждал в тюремном дворе. Когда здание, где приговор привели в исполнение, покинули все свидетели и официальные лица, катафалк подъехал к нему, из него вытащили складную каталку, сразу отвезли ее в камеру смерти и поставили рядом с кроватью, на которой лежало бездыханное тело Донти, уже освобожденное от ремней. Трубки тоже убрали в соседнюю темную комнату, где готовивший смертельную инъекцию спец заполнял бумаги. На счет «три» четверо охранников сняли тело с кровати и, аккуратно переложив на каталку, снова стянули ремнями, но не так крепко, как тюремные служащие. Накинув сверху покрывало похоронного бюро, тело отвезли в катафалк. Через двадцать минут после казни Донти Драмм покинул территорию тюрьмы, и окольными путями, чтобы избежать толпы и телевизионных камер, катафалк двигался к зданию похоронного бюро.

Добравшись до места, катафалк остановился, и тело перенесли в служебное помещение, где находились мистер Губерт Лэмб и его сын Алвин — владельцы похоронного бюро «Лэмб и сын». Им предстояло приготовить тело Донти для захоронения на том же столе, где за пять лет до этого была проделана такая же процедура с телом Райли Драмма. Но Райли умер в пятьдесят пять лет, его иссушила болезнь, а кончина была предсказуемой.

Лэмбы, постоянно имевшие дело с трупами, считали, что удивить их уже ничем нельзя, однако при виде двадцатисемилетнего Донти они испытали настоящий шок. Перед ними лежал молодой и физически здоровый мужчина с застывшим на лице выражением покоя. Они знали его с детства. Как и другие жители города, отец и сын болели за него во время матчей и не сомневались, что его ждет долгая и блестящая карьера. Они обсуждали его арест и не поверили признанию, тем более что он вскоре от него отказался. В их части города не верили полиции вообще и в особенности детективу Керберу. Парня обманули и выбили из него признание, совсем как в старые времена. Лэмбы с возмущением следили за судебным процессом, на котором жюри из белых присяжных вынесло обвинительный приговор и Донти отправили за решетку, они ждали, что тело Николь вот-вот найдется, а может, объявится и она сама.

С помощью двух других служащих Губерт и Алвин осторожно переложили тело с каталки в красивый дубовый гроб, который Роберта выбрала в понедельник. Роберта внесла небольшой задаток — у нее была страховка на похороны, — и Лэмбы сразу пообещали вернуть деньги, если гроб все-таки не понадобится. Они искренне надеялись, что так и произойдет, и им не придется оказаться там, где они находились сейчас, не придется забирать тело, чтобы готовить его для тягостного прощания и захоронения.

Вчетвером они поместили гроб в катафалк, и в 19.02 Донти покинул Хантсвилль и направился домой.

Съемки для шоу Фордайса были устроены в маленьком «танцевальном зале» дешевого мотеля на окраине Хантсвилля. Риву и Уоллиса усадили на кресла и гримировали для съемок, пока Шон Фордайс в свойственной ему манере развивал бурную деятельность. Он только что прилетел с казни во Флориде и был ужасно доволен, что успел в Хантсвилль, поскольку дело Николь Ярбер приобрело огромный резонанс и стояло особняком. Пока шла напряженная работа по наладке звука и света, гримированию и уточнению сценария, Фордайс немного поболтал с Ривой и случайно узнал, что той ничего не известно о заявлении Тревиса Бойетта. Когда тот выступал по телевизору, она находилась в тюрьме и готовилась к предстоящей казни. Фордайс решил ничего ей пока не говорить.

Интервью сразу после казни было апогеем его передачи. Если успеть с вопросами сразу после того, как родственники жертвы наблюдали за уходом из жизни негодяя, лишившего жизни близкого им человека, можно услышать самые необычные ответы. Фордайс прикрикнул на техника, обругал оператора и громко объявил, что сейчас начинает. Ему еще раз припудрили лоб, и он моментально преобразился, глядя в камеру с грустной улыбкой человека, полного сострадания. Пошла запись, и Фордайс объяснил, где и почему находился, указал точное время и подошел к Риве:

— Рива, теперь все кончено. Расскажите нам, что вы видели.

Рива с бумажной салфеткой в каждой руке — с утра она уже использовала целую пачку — промокнула глаза и ответила:

— Я увидела его впервые за последние восемь лет — человека, который убил мою малышку. Я посмотрела ему в глаза, но он отвел взгляд. — Она говорила твердым голосом, полностью собой владея.

— Что он сказал?

— Он сказал, что ему жаль. И я это ценю.

Фордайс наклонился ближе и чуть нахмурился:

— Он сказал, что ему жаль, что он убил Николь?

— Что-то вроде этого, — ответила она, но Уоллис покачал головой и бросил взгляд на жену.

— Вы не согласны, мистер Пайк?

— Он сказал, что ему жаль, что так случилось, но он здесь ни при чем.

— Ты уверен? — Рива резко повернулась к мужу.

— Уверен.

— А я услышала другое!

— Расскажите нам о казни, о том, как он уходил из жизни, — умоляюще произнес Фордайс.

Рива, все еще возмущенная ремаркой мужа, покачала головой и вытерла нос салфеткой.

— Все прошло слишком легко. Он просто уснул. Когда открыли занавеску, он уже лежал привязанным к маленькой кровати и был совершенно спокоен. Потом он произнес свое последнее слово и закрыл глаза. Никаких проявлений того, что ему уже сделали инъекцию, абсолютно ничего! Он просто уснул!

— А вы в это время думали о Николь, о том, какой ужасной была ее смерть?

— О Господи, конечно! Моя бедная малышка! Она так страдала! Просто ужасно… — Ее голос сорвался, и наехавшая камера взяла лицо крупным планом.

— Вы хотели, чтобы он страдал? — поинтересовался Фордайс.

Она решительно закивала, закрыв глаза.

— А что теперь, мистер Пайк? — спросил Фордайс Уоллиса. — Что теперь для вас изменилось? Что это значит для вашей семьи?

Уоллис задумался, и Рива сразу вмешалась, опередив его:

— То, что он мертв, что понес наказание, значит очень много! Думаю, теперь смогу ночью спать.

— Он настаивал на своей невиновности?

— О да! — ответила Рива, перестав плакать. — Те же отговорки, что мы слышали все эти годы! «Я невиновен!» Что ж, теперь его нет в живых, и этим все сказано!

— А вы когда-нибудь допускали мысль, что он действительно невиновен и Николь убил кто-то другой?

— Нет! Ни на секунду! Это чудовище само призналось!

Фордайс чуть ослабил натиск:

— Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Тревис Бойетт?

— О ком? — На лице Ривы отразилось полное непонимание.

— Тревис Бойетт. Сегодня вечером, в полшестого, он выступил по телевизору в Слоуне и заявил, что убийца — он.

— Глупости!

— Вот его выступление, — сказал Фордайс, показывая на экран, висевший справа. Он подал знак, и на экране появился Бойетт. Звук был включен на полную громкость, и на съемочной площадке все замерли. Рива напряженно слушала, сначала хмурясь, а потом отрицательно качая головой. Какой-то сумасшедший! Она всегда знала, кто убийца! Но когда Бойетт вытащил кольцо и, показав перед камерой, сказал, что хранил его девять лет, Рива побледнела, ее лицо вытянулось, а плечи обмякли.