Оказавшись в помещении, Донти прищурился и осмотрелся. Справа — восемь камер, выходящих в короткий коридор. На столе лежало несколько Библий, одна из которых была на испанском. С десяток охранников болтали о погоде, будто погода имела какое-то значение для приведения приговора в исполнение. Донти поставили перед камерой и сфотографировали. Когда с него сняли наручники, служитель объяснил, что сейчас у него возьмут отпечатки пальцев.
— Зачем? — спросил Донти.
— Так полагается, — последовал ответ. Служитель взял его палец и надавил на штемпельную подушечку.
— Я не понимаю, зачем брать у человека отпечатки пальцев перед тем, как убить.
Служитель промолчал.
— А, я понял, — сказал Донти. Вы хотите быть уверены, что казните того, кого следует, верно?
Смотритель прокатал следующий палец.
— Что ж, на этот раз вы действительно казните не того, кого следует. Можете не сомневаться.
Когда отпечатки пальцев были взяты, Донти препроводили в одну из восьми камер. Остальные семь оставались незанятыми. Донти присел на край койки. Он обратил внимание на сверкающие чистотой надраенные до блеска полы, на свежее постельное белье и комфортную температуру воздуха. Сквозь решетку камеры он видел, как по коридору ходили какие-то чиновники. Один из них подошел к камере и представился:
— Донти, меня зовут Бен Джетер, я — начальник тюрьмы в Хантсвилле.
Донти кивнул, но вставать не стал и опустил глаза в пол.
— Нашего капеллана зовут Томми Пауэлл. Он уже здесь и пробудет до вечера.
— Мне не нужен капеллан. — Донти не поднимал глаз.
— Как скажешь. А теперь послушай: я расскажу, как здесь все происходит.
— Думаю, что знаю.
— Ладно, но все равно послушай.
После нескольких выступлений — одно ярче другого — напряжение немного спало. Огромная толпа афроамериканцев подступила к самому входу в здание суда, и часть манифестантов выплеснулась даже на перекрытую для движения транспорта Мейн-стрит. Когда желающих произнести в мегафон речь больше не нашлось, снова ударили барабаны, и толпа направилась по Мейн-стрит, размахивая плакатами и распевая «Мы победим!». Трей Гловер возложил на себя обязанность возглавить шествие и поехал на внедорожнике перед барабанщиками. От грохота рэпа дрожали стекла магазинов и кафе, откуда владельцы, служащие и клиенты с недоумением наблюдали за происходящим. Что так разозлило черных? Парень признался. Он убил Николь, и сам об этом заявил. Око за око.
Пока столкновений удавалось избежать, но город замер в тревожном ожидании.
Добравшись до Сиск-авеню, Трей и барабанщики повернули не налево, а направо. Выбери они путь налево, и колонна направилась бы на юг, откуда началось шествие, а движение направо означало, что протестующие устремились в часть города, заселенную белыми. Пока все проходило мирно — без угроз и эксцессов. Несколько полицейских машин держались на приличном расстоянии позади колонны, а остальные ехали по параллельным улицам. Через два квартала к северу от Мейн-стрит манифестанты оказались в престижном жилом квартале белых. Услышав шум, жители выходили из домов, желая посмотреть, что происходит, и тут же возвращались обратно — за оружием. На мэрию и полицию обрушился шквал звонков. На улице беспорядки! Что происходит с черными? Парень же сам признался! Сделайте хоть что-нибудь!
В пяти кварталах от Мейн-стрит располагался Сивитан-парк с полями для игры в бейсбол и софтбол [20]юношеских и детских команд, и Трей Гловер решил, что дальше идти не имеет смысла. Барабаны замолчали, и шествие остановилось. После митинга у здания суда люди постарше предпочли вернуться домой, и в рядах манифестантов, по оценкам полиции, осталось около тысячи двухсот крайне возбужденных человек — все моложе тридцати лет. О происходящем стало быстро известно, и толпа начала разрастаться за счет подкрепления из чернокожей молодежи, устремившейся к Сивитан-парку на машинах.
На другом конце города еще одна толпа афроамериканцев с возмущением взирала на следы пожара, изуродовавшего их церковь. Благодаря своевременно поступившему звонку и слаженной работе пожарных, урон, нанесенный строению, оказался не таким большим, как в случае с Первой баптистской церковью, но святыня все равно была осквернена. Огонь уже погасили, однако из окон по-прежнему валил дым. Из-за отсутствия ветра он расстилался по улицам и усиливал ощущение напряженности.
Отъезд Ривы в Хантсвилль был должным образом обставлен и отснят на пленку. Она пригласила друзей и родственников присутствовать на очередном душераздирающем спектакле, и все вдоволь наплакались перед камерами. В этот момент Шон Фордайс вылетел из Флориды, чтобы успеть взять у Ривы интервью перед самой казнью Донти.
Со стороны семьи жертвы там должны были присутствовать пять человек: Рива с мужем, двое их детей и брат Ронни. Ехать в одной машине на протяжении трех часов было не очень удобно, и Рива настояла, чтобы их вез пастор на церковном фургоне. Хотя брат Ронни и чувствовал себя абсолютно разбитым, перечить Риве в «самый важный в ее жизни день» он не смог. Семья загрузилась в десятиместный фургон с огромной надписью: «Первая баптистская церковь Слоуна, штат Техас» на борту, и он тронулся в путь под ободряющие крики друзей и родственников, махавших руками перед камерами.
Рива начала плакать еще до того, как они выехали за пределы города.
Проведя пятнадцать минут в полной тишине в темном кабинете, Бойетт немного пришел в себя. Он лежал на диване, с трудом соображая после приступа боли и чувствуя, как дрожат руки. Заметив заглянувшего в кабинет Кита, он сказал:
— Я здесь, пастор. Все еще живой.
— Как ты, Тревис? — поинтересовался Кит.
— Гораздо лучше, пастор.
— Тебе принести что-нибудь?
— Немного кофе. От него становится легче.
Кит вышел и закрыл за собой дверь. Найдя Робби, он сообщил ему, что Бойетт жив. Стенографистка распечатывала заявление Бойетта. Карлос с Бонни лихорадочно готовили прошение, которое уже получило название «Петиция Бойетта».
В адвокатскую контору приехал судья Элиас Генри, и его сразу провели в конференц-зал.
— Сюда. — Робби увлек его в маленькую библиотеку. Закрыв дверь, адвокат взял пульт дистанционного управления и сказал: — Вы должны это посмотреть.
— Что именно? — спросил судья Генри, усаживаясь в кресло.
— Одну минуту. — Робби нажал на клавишу, и на экране на стене появилось изображение Бойетта. — Этот человек убил Николь Ярбер. Мы только что записали его признание.
Запись длилась четырнадцать минут. Они оба смотрели, не проронив ни слова.
— Где он? — спросил судья Генри, когда экран погас.
— На диване в моем кабинете. У него злокачественная опухоль головного мозга, и он умирает. В понедельник утром он пришел к лютеранскому священнику в Топеке, штат Канзас, и во всем признался. Священнику с трудом удалось уговорить его сделать заявление, и они приехали в Слоун пару часов назад.
— Его привез священник?
— Да. Подождите. — Робби открыл дверь и, позвав Кита, представил судье. — Это он и есть, — пояснил он, похлопывая Шредера по спине. — Присаживайтесь. Элиас Генри — наш окружной судья. Если бы он председательствовал на процессе Донти Драмма, ничего подобного не произошло бы.
— Рад с вами познакомиться, — сказал Кит.
— Похоже, скучать в последние дни вам не пришлось.
Пастор засмеялся:
— Я и сам не могу понять, ни где я, ни что делаю.
— Тогда вы точно попали по адресу, — заметил судья Генри, и все улыбнулись, но тут же снова стали серьезными.
— Что скажете? — обратился к судье Робби.
Тот потер щеку и после короткого раздумья ответил:
— Вопрос в том, как к этому отнесется апелляционный суд. Заранее реакцию предсказать невозможно. Там терпеть не могут неожиданных свидетелей, появляющихся в последнюю минуту и рассказывающих о том, что произошло десять лет назад. Кроме того, к словам человека, которого много раз судили за изнасилование при отягчающих обстоятельствах, особого доверия испытывать точно никто не будет. Я бы сказал, что шанс добиться отсрочки казни есть, но довольно призрачный.
