Министры финансов, вполне естественно, были выходцами из парижских финансовых кругов. Поэтому их не считали социально равными отпрыском древних родов, занимающих политические посты. При любой попытке проведения экономических реформ или сокращения расходов они, что совершенно предсказуемо, натыкались на каменную стену. Политика, проводимая королем, оказывалась значительно более бессмысленной, чем он представлял. Общая политическая нестабильность приводила к быстрой смене министров, но отставка даже одного из великих аристократов была очень серьезным делом.

Людовик освободился от самых талантливых людей из не слишком знатного дворянства — от Морепа в 1749 г., от Машоля и граф д'Аргенсона в 1757 г. И этим он не вызвал никаких возмущений в стране. Но когда он, в конце концов, уволил Шуазеля и Праслина в 1770 г., то обрек Францию на политический кризис такого рода, которого Франция не видела со времен Фронды в конце 1640-х гг.

Один год Семилетней войны обошелся Франции в два раза дороже, чем год любой предшествующей. Неспособность сбалансировать бюджет за счет налогообложения означала: войну придется финансировать в кредит. Но к 1759 г. кредит был почти исчерпан. Нового министра финансов Этьена де Силуэта назначили в начале 1759 г. Это человек, чья фантомная карьера сделала его имя синонимом тени. Он устало составил кризисный бюджет на тот год. В условиях, когда доходы составляли 286,6 миллионов, а расходы — 503,8 миллиона ливров, ему пришлось оперировать с дефицитом в 217,2 миллиона. Беспомощный предшественник министра занизил возможный дефицит на 84 миллиона ливров. За каждый год продолжающейся войны необходимо было пополнять казначейство приблизительно на ту же сумму (217 миллионов ливров).

Таким образом, если все-таки наступил бы мир, все доходы уже будут истрачены в период его ожидания. Проект Силуэта не был чем-то особенным, так как в 1755 г. Франция истратила приблизительно 30 процентов своих доходов на обслуживание долга, а к 1763 г. эта цифра увеличилась более чем на 60 процентов.

Силуэт, юрист и интеллектуал, начал многообещающе. Он собрал 72 миллиона ливров, сократив доходы сборщиков налогов. Это мероприятие первоначально обеспечило ему высокое процветание. Затем министр приостановил действие всех освобождений от налогообложения, пожалованных до сего времени («талье»). Но он все еще не мог собрать достаточно денег, временами приходилось вставать на путь настоящих фантазий. Например, когда он предложил ввести в стране чрезвычайный подушный налог на каждого мужчину, на каждую женщину и на каждого ребенка, предполагая собрать 325 миллионов ливров.

В сентябре 1759 г. Силуэт слишком далеко завел свой реформаторский порыв и издал эдикт о генеральной дотации. Он предполагал оштрафовать богатых посредством налога на собственность, создать новые офисы, которые владельцы должны оплатить, чтобы сохранить их, ввести новые налоги на кареты, лошадей, бархат, шелк, золото и серебро, меха и зарубежные товары. Людовик XV предпринял нерешительную попытку поддержать своего министра, отправив всю свою серебряную посуду на монетный двор и уговаривая всех своих богатых подданных поступить так же.

Но у богатых оказалось множество способов избежать нового налогообложения. Одним из них стали полномочия Парижского парламента — органа, контролирующего финансовое обеспечение. Ему приказали рассмотреть юридическую законность новых налогов, а затем отложили совещание этого органа на неопределенное время. В 1759 г. заседание перенесли на ноябрь. К тому времени крупные заинтересованные лица должны были освободиться от вредного и опасного Силуэта. В отчаянии Шуазелю пришлось с протянутой рукой отправиться в Испанию и просить займа. В октябре он проинструктировал Обетера, посла Франции в Мадриде, обраться с петицией о финансовой помощи.

Но надежды министра были заведомо очень слабыми, так как в предшествующем году самому Людовику XV пришлось испытать унижение, когда он обратился с подобной просьбой. Лично написав королю Фердинанду, Людовик просил относительно ничтожно малую сумму в 36 миллионов ливров. Но Фердинанд под нажимом сварливой королевы отказал монарху, своему наперснику.

Хотя в 1759 г. Франция испытала значительную инфляцию цен при стремительно взлетевшей стоимости сахара (составлявшего основной импорт из колоний) и парализующих затратах на войну в Северной Америке. Базовая экономика страны была в неплохой форме в результате торговли с Испанией и Германией, компенсирующей потери в Карибском регионе (см. следующую главу).

Но почему же Франция испытывала такие трудности в получении кредита, а Британия находила это довольно простым делом? Не убеждает ни одно из обычно предлагаемых объяснений. Правда, британцы могли получать деньги по более низкой процентной ставке, чем французы. Но недостатка в ростовщиках, ссужающих деньги на международном рынке, не имелось.

Существовало мнение, что инвесторы устали от Франции начиная с периода Регентства в начале 1720-х гг., когда французы в одностороннем порядке сократили и изменили сроки выплаты. Это стало частью реформы после коллапса раздутого проекта «План Миссисипи» Джона Ло. Но Британия сделала то же самое после фиаско вздутого «Плана Южных морей» в том же веке.

Более правдоподобное объяснение заключается в том, что в Британии национальный долг был государственным долгом, к которому держатели облигаций могли испытывать большее доверие, чем возможное для Франции (там долг был королевским). Но все королевские долги в любом случае обязательно регистрировались в парламенте, посему и этот аргумент не имеет силы.

Самым вероятным объяснением является то, что переоцененный «кризис наследия» во Франции просто вызывал нервозность у возможных инвесторов. Дело в обычном вопросе доверия в рассматриваемой системе.

Хотя к попытке разрешения финансового кризиса во Франции приступили решительно только в конце 1759 г., еще в начале того года Шуазель считал ее сизифовым трудом, который он тем не менее должен поддержать.

К 1759 г. во Франции развивался религиозный кризис в более широких масштабах. Для исследования этого кризиса мы должны понять роль парламента при старом режиме. Парламент, восходящий к тринадцатому столетию, был самым престижным судом во Франции. Это был как верховный суд, так и административный трибунал, контролировавший общественный порядок в Париже. Согласно традиции, король должен был направлять ему все законодательные инициативы — в особенности, финансовые законы. Следовало проверять их соответствие древней практике.

Парламент мог опротестовать или выразить ремонстрации монарху, но только один король решал, следует ли их принимать во внимание. В случаях затянувшегося конфликта Людовик мог добиться послушания с помощью органа проверки юридической законности — либо во время визита в парламент, либо призвав его в Версаль. Там, в присутствии принцев крови и высших офицеров Короны, он объявлял свою волю.

Парламент был органом аристократии в видимой, институционной форме. В него входило приблизительно 450 персон высокого ранга и происхождения, отобранных из соответствующих богатых и благородных слоев. Они стали непреклонной оппозицией финансовым реформам, осложнявшей жизнь министров финансов при Людовике XV.

В течение десяти лет после конфликта 1750 г. между королем и парламентом принципиальной связи с налогообложением не существовало. Вместо этого причиной возникших трудностей оказалась невразумительная теология. Янсенизм сделался мощной силой во Франции с конца семнадцатого столетия, но сочетание случайных факторов поставили его на первое место при старом режиме в 1750-е гг. Янсенизм, являясь формой предопределения, принимающей в качестве исходного момента взгляды св. Августина на первородный грех в противовес нравственно-аскетическому усилию самого человека (или его «свободного волеизъявления») в соответствие с концепцией Пелагия, довел их до экстремального предела. Он поляризовал религиозные взгляды католических кругов восемнадцатого столетия.