Третий аргумент заключался в том, что сами драгоценные испанские флоты находились под угрозой. Раз Франция потерпела поражение в Новом Свете, британцы могут стать хозяевами Карибского моря и отрезать Испанию от американской империи. Уолл всегда говорил, что он будет серьезно воспринимать эту опасность только тогда, когда увидит доказательства решительной британской агрессии, направленной на Гавану и Картахену.

Сам Уолл воздерживался по ряду соображений. Пока Фердинанд VI был жив, он одержим идеей, что может стать миротворцем — посредником между Францией и Британией. Хотя Уолл говорил своим доверенным лицам, что идея короля была фантастической, так как Британия никогда не сможет воспринимать любого Бурбона в качестве «честного брокера», и в любом случае общий мир должен включить короля Пруссии Фридриха, что непременно рассмешит его королевского владыку.

Когда на трон взошел наследник Фердинанда Карл III, Уолл понял, что его беспокоят наступления британцев в Северной Америке. Министр все же воспользовался «новизной» короля в качестве предлога ничего не предпринимать и наложил вето на отправку испанских военных кораблей в Брест на помощь французам.

Более того Карл III, хотя и симпатизировал Стюартам больше своего предшественника, всегда заявлял, что желает увидеть восстание якобитов в Британии раньше, чем он отправит армию вторжения. Ведь из событий 1745-46 гг. становится понятно: это был единственный эпизод, который никогда не произойдет вновь.

Уолл слушал советы прежнего якобита графа («Маршала») Джорджа Кейта — ренегата во всем, кроме формальных заявлений. Последний объявлял во всеуслышание о своей непрерывной привязанности к Джеймсу Стюарту в Риме, но в частных разговорах в 1759 г. советовал Уоллу понять: у Стюартов — безнадежное дело, а ганноверская династия слишком твердо укоренилась в Британии.

В этом и заключалась суть. Не помогало и то, что якобиты-лоббисты в Мадриде были не высшего калибра. Граф Уолш де Серрант был судовладельцем и работорговцем, который никогда не вел переговоры с французским послом Обетером или другими французскими дипломатами. Как правило, он передавал полномочия по детальному лоббированию своему заместителю Бернарду Уорду.

В течение всего 1759 г. Шуазель продолжал надеться на то, что может что-нибудь получиться из его настойчивых обращений к России, Швеции и Испании. Он даже полагал: стоит разыгрывать карту якобитов просто на тот случай, если Чарльз Эдуард окажется не совсем «бумажным тигром» (или, по меньшей мере, не пьяным матросом, каким он появился вечером 5 февраля в Париже).

Между тем принц Стюарт оставался в Булони, требуя и ожидая, что французы приблизятся к нему, совершая следующий шаг. Но реальность заключалась в том, что Шуазель почти что вычеркнул его из сценария. Бездействие Чарльза Эдуарда приводило в отчаяние его друзей и сторонников. Один из них, Шолто Дуглас, в конце концов не смог выносить подобное и разразился следующей тирадой: «Ваши враги в настоящее время бурно радуются и высказываются о Вас так, как Петр Великий о шведском короле Карле XII, когда русский царь заковал шведов цепями в Бендерах. Они говорят, что Вы утонули в бутылке в Булони, а пробка — у Вас в кармане».

Несмотря на безобразное поведение принца, даже его противники редко могли отрицать: имя и присутствие Чарльза Эдуарда стоили полудюжины полков. В 1745-46 гг. командующий французов герцог де Ришелье предполагал высадиться в Англии с армией, численность которой составляла не более 15 000 человек, он рассчитывал на массивную поддержку предположительно проякобитских английских тори и боевую мощь членов шотландских кланов. А Шуазель разрабатывал свои планы, исходя из предположения, что придется действовать совершенно без поддержки якобитов. Это предполагало необходимость в общей численности вооруженных сил до 100 000 человек. Такое количество огромно, но министр был решительно настроен выполнить свой план. Как он зловеще заметил, теперь нужно либо умереть, либо сделать это: «Если будут разбиты 50 000 солдат в первой экспедиции, король решительно настроен отправить следующее войско такой же численности. И мы не сдадимся, пока во Франции будут оставаться солдаты».

К 1759 г. в интеллектуальных кругах Европы вера в сверхъестественное встречалась все реже, но трудно говорить с уверенностью об уровне скептицизма. Ведь наблюдался любопытный двусторонний процесс. С одной стороны, имелись аббаты эпохи Просвещения, преданные деистическим или даже атеистическим принципам философов, скрывавшие отсутствие христианской веры, чтобы не потерять приходы или средства к существованию. С другой стороны, искушенные интеллектуалы, возможно, проявляли недоверие к сверхъестественному в большей степени, чем они его ощущали. Любопытен случай, который произошел в июле 1759 г. Он заставил даже некоторых неверующих скептиков усомниться в своем скептицизме.

Этот случай связан со шведским мистиком Эммануэлем Сведенборгом — человеком, чье воздействие оказалось чрезвычайно глубоким, так как оно повлияло на Канта, Блейка, Гёте, Эмерсона, Достоевского и французских символистов. Сведенборг, которому в 1759 г. шел уже семьдесят первый год, принадлежал к той любопытной категории людей, карьеру которых можно разделить на две различные части, когда от ранних достижений (независимо от их значимости) отказываются в пользу абсолютно нового и мистического направления (Анни Безант, сэр Френсис Янгхазбенд, А.Н.Уайтхед, Людвиг Витгенштейн, Карл Юнг и т. д.)

Как личность, Сведенборг не отличался чем-либо примечательным: у него были совершенно простые привычки обычного человека, он застенчиво пил чай и кофе, словно старая дева, славился добрым отношением к детям. Старомодный даже по понятиям восемнадцатого столетия, философ носил шпагу и одевался в бархат в компании, а когда отправлялся на ежедневную прогулку, то брал с собой трость с золотым набалдашником. Хотя, как правило, пишут, что у него был рассеянный взгляд и отсутствующий вид, к концу жизни у Сведенборга был обширный круг последователей, включая коронованных персон Швеции.

Сведенборг поразительно рано начал свою карьеру ученого, занимаясь исследованиями во многих различных областях — анатомии, физиологии, металлургии, прикладных науках, астрономии, чистой математике. Но в 1744 г. (в возрасте пятидесяти шести лет) он пережил религиозный кризис, в котором, по утверждению философа, ему открылось прямое видение тонкого духовного мира. Затем он создал тридцать томов, в которых говорил на латыни о своих откровениях.

Сведенборг утверждал, что у него были сверхъестественные видения, он совершал «астральные» путешествия на планеты и беседовал с Иисусом. Согласно мистику, люди существуют одновременно в физическом и в духовном мирах, но после смерти сохраняется память только о духовном мире. Жизнь после жизни или «потусторонняя» жизнь протекает в относительно светском месте, где даже у ангелов есть половые сношения. Существует ад, но без сатаны или бесов, а также рай, во многом подобный Земле, но с той разницей, что он населен бесплотными духами.

Ядро послания Сведенборга заключается в том, что Бог, рай и ад не трансцендентальны или расположены «где-то там», а находятся внутри нас. К разочарованию ортодоксальных христиан, Христос, судя по откровению, не подвергался распятию во искупление людских грехов, так как все поистине божественные явления происходят внутри нас, а не во внешнем мире. Следует отказаться от основ протестантизма и католицизма — таких, как Троица или доктрина о предопределении. Ведь искупление грехов относится исключительно к персональным усилиям в духовной жизни.

В июне 1759 г. Сведенборг вернулся из Англии в родную Швецию и остановился в Гётеборге — первом порту, в который вошло судно. 19 июля он присутствовал на обеде в этом городе в доме известного бюргера Уильяма Кастела. На обед были приглашены представители избранного общества. Обедающие обратили внимание на то, что Сведенборг очень бледен. Казалось, он чувствовал себя очень неловко.