Она была одета в белое. Символичный цвет ее одеяния должен был бы его отпугнуть: чистота никогда раньше его не привлекала. Да и сейчас не должна, если хорошо подумать. На ум пришло слово «ангельский» – эти ее золотые локоны и скромное белое платье! Нежную шейку украшали жемчуга, но вряд ли девушке требовались украшения – ее красота была лучшим из украшений.

Веер легонько стукнул его по запястью.

– Ты можешь и дальше глазеть на ложу Хатауэя, мой дорогой мальчик, но это не приблизит нас к разгадке местоположения ключа. Да и его сиятельство может задаться вопросом, почему ты так интересуешься его особой.

Интересуется графом? Не то чтобы очень. Вот его дочь – совсем другое дело.

Алекс с усилием перевел взгляд на собственную бабушку, чопорно восседавшую рядом с ним.

– Я все думаю о том, что ключ – такая маленькая вещица! А у Хатауэя, кроме городского дома, есть еще и загородное поместье. Ключ может быть где угодно. Не говоря уж о том, что граф может доверить его на хранение своему поверенному.

– Хатауэй не знает, что это за ключ. И ключ к тому же находится в отдельной шкатулке. – Как обычно, Миллисент Сент-Джеймс держалась с самообладанием королевы. – Знай он, в чем его ценность, мы бы давно услышали о ключе, помяни мои слова. Поэтому я и полагаю, что его сунули в ящик письменного стола, в бюро или еще куда-нибудь…

– Зарыли в саду, – подсказал он. – Или выбросили за ненадобностью много лет назад, ведь никто не знал, что он открывает. И я не совсем представляю себе, что это за ключ. Думаю, вам стоит открыть мне глаза. Когда мы говорили в Беркли-Хаусе, вы были здорово чем-то напуганы, просто с ума сходили…

– Александр, – высокомерно перебила она, – я всегда в своем уме. И решительно не желаю, чтобы у Хатауэя был этот ключ, который я, кстати, описала тебе достаточно подробно. Это для меня крайне важно, и я не думаю, что есть необходимость в дальнейших расспросах на эту тему.

– Возможно, нет, с вашей точки зрения. Но я не уверен. Дополнительные сведения мне бы не помешали. Простите меня, бабушка, но мне кажется – тут гораздо больше, чем то, что вы мне тогда поведали. Скандал произошел много-много лет назад. Почему треклятый ключ так важен сейчас?

Она оскорбленно застыла.

– Я уже сказала, что не желаю давать объяснения.

Тон королевы, приказ королевы. Очень в духе вдовствующей герцогини Беркли!

– Разумеется, я не хотел бы их требовать, потому что уважаю и люблю вас. Но что, если бы это помогло мне выполнить задачу? Если бы вы сказали, почему по прошествии долгих лет вам вдруг так отчаянно потребовался этот ключ, что я должен рисковать головой, разыскивая его… Например, хотелось бы знать, что он отрывает.

– Нет.

Алекс чуть было не воздел руки в жесте крайнего отчаяния, но вокруг были сотни свидетелей, и он лишь стиснул зубы. Посторонние должны думать, что между ними мир и согласие, иначе ему не миновать ее упреков.

Оркестр снова настраивал инструменты, антракт подходил к концу. Сидя рядом с ним в обитом бархатом кресле с безупречно прямой спиной, вдовствующая герцогиня, казалось, забыла о существовании Алекса, но вдруг снизошла, чтобы сообщить:

– Я не понимала, что наделала моя невестка. Не знала, что ключ у Хатауэя, пока не получила письмо, отрывающее сей неприятный факт.

– Откуда письмо?

– Александр, полагаю, я только что ответила на твой допрос. У графа есть нечто принадлежащее нашей семье, и я хочу это вернуть. Счастье, что Хатауэй никогда не узнает значение ключа и вряд ли его хватится. Просто на всякий случай – я хочу, чтобы ключ хранился у меня.

От ее упрямства ему хотелось застонать. Но ради бабушки он бы пошел по горящим углям! И Александр сказал:

– Неужели нельзя яснее?

– Неужели нельзя унять любопытство там, где я желаю сохранить личную тайну?

Эту битву ему не выиграть.

– Просто постарайся это сделать, – добавила она, словно речь шла о сущем пустяке. Однако эти четыре слова подразумевали – «старайся усердней»!

– Разумеется. – Он сардонически улыбнулся, но она не заметила.

– Дочь Хатауэя просто красавица. – Бабушка намеренно не смотрела в сторону предмета их беседы, не сводя взгляда с малинового занавеса, который как раз поднимался. – Надеюсь, она унаследовала прискорбное отсутствие моральных принципов, столь свойственное ее предкам.

Ее замечание его несколько позабавило, но он мягко возразил:

– Бабушка, если не возражаете, я не стану рассуждать на темы морали. Разве Джон не ваш внук? Кажется, было время, когда общество клеймило его как образчик беспутного поведения. А что касается леди Эмилии, моя репутация сильно проигрывает по сравнению с репутацией этой девушки. Она выше любого упрека, а моя – достойна всяческого порицания. – Он позволил себе еще один взгляд на ее ложу и мягко добавил: – Однако вы правы: Эмилия действительно впечатляет.

За это его удостоили пристальным взглядом:

– С каких это пор тебя впечатляют дебютантки?

– Ни с каких, – ответил он, слегка улыбнувшись и с безразличным видом пожав плечами. До сегодняшнего дня! – А теперь скажите: как вам нравится опера?

Предполагаемая связь с Марией была запретной темой. Бабушка была слишком исполнена достоинства, чтобы упоминать интрижку внука с певицей низкого происхождения, пусть даже и весьма талантливой. Презрительно фыркнув, она сложила руки на коленях, аристократическое лицо оставалось невозмутимым.

– Весьма занятное зрелище. Я говорила, что твой отец намерен устроить семейный обед? Мы слишком редко собираемся вместе.

– Нет.

– Послезавтра жду тебя к обеду в Беркли-Хаусе.

Алекс хорошо понимал, когда нельзя отказываться от приглашения, поэтому смиренно ответил:

– Приду с удовольствием.

Когда представление окончилось, он проводил бабушку до кареты, помог ей сесть и почтительно ждал, пока карета тронется. Затем вернулся в театр. Швейцар узнал его и позволил пройти через особую дверь за кулисы, где, как обычно, Мария принимала избранных почитателей своего таланта. Уборная была увалена чудесными букетами, которые составляли красноречивый контраст мишуре туалетного столика к убогости пустых неиспользованных вешалок. Запах театральных румян и пота был оглушающим, но сейчас Алексу было не до того.

Как сделать это поделикатнее – вот в чем был вопрос.

Или, скорее, уместно слово «почему». Однако два нежных, дружеских поцелуя, наверное, придутся очень кстати.

Струящийся пеньюар выгодно подчеркивал роскошную грудь и гладкие блестящие волосы Марии. Подпирая плечом стену, Алекс терпеливо ждал, пока она смеялась и кокетничала с мужчинами, толпившимися вокруг нее. Энергия, которую актриса щедро выплескивала во время спектаклей, била в ней ключом даже сейчас, за кулисами, как бывало всегда. Наконец, заметив его присутствие, Мария извинилась и направилась к нему, дразняще покачивая бедрами. Легкая призывная улыбка порхала на ее губах.

– Ты пришел.

Он взял ее руку и склонился, чтобы поцеловать.

– Я бы не пропустил закрытие.

– Отличное сегодня представление, да, Алекси?

– Превосходное, – ответил он, ничуть не кривя душой.

– Но теперь ты можешь устроить мне чудесное представление! Поэтому ты здесь, разве нет? Одну минутку, и я переоденусь.

– Могу проводить тебя до дому, Мария, но сегодня вряд ли останусь. – Он старался говорить со всей возможной учтивостью. – Ни в эту ночь, ни в какую другую. Я пришел просить об одолжении.

Ее темные глаза вспыхнули.

– Об одолжении? Ты меня бросаешь и просишь об одолжении?

Разгневанная оперная звезда умела устроить скандал, никого не смущаясь. Алекс поморщился. Несколько слуг, явившихся убрать после спектакля, бросили дела и уставились на них.

– Мы друзья, разве нет? – спокойно заметил он. – И даже если мы действительно провели вместе одну ночь, несколько месяцев назад, разве не сделал я доброе дело для тебя, заставив поверить весь Лондон, что мы любовники? Это каждый вечер уберегало тебя от преследований навязчивых поклонников. Все думали, что ты занята, и я не возражал, потому что тебе, по-видимому, именно так и было нужно.