— Мы были очень безрассудны, дорогая, — тихо произнес он с нежной улыбкой. — И ты, и я.

— Угу… — ответила она, слегка покусывая мочку его уха. — Только знаешь, нельзя ли повторить это безрассудство?

Ким позволила ему остаться до полудня, потому что Тонио рассчитывал увидеть ее только за ужином.

— До завтра. — Она поцеловала его. — В это же время.

Ежедневно в десять утра он приходил в ее спальню, и они проводили вместе три часа, отдаваясь бурной, всепоглощающей страсти за задернутыми шторами, охраняемые верной Селестой. Днем Ким выполняла свои светские обязанности, вечером ужинала с мужем, артистически играя роль преданной жены.

Она не чувствовала никаких угрызений совести. Она соблюдала правила игры и вела себя так же, как сам Тонио: не нарушая внешних приличий и не лишая себя тайных радостей в свободное время.

Кроме того, случайные связи, подчас даже не слишком тщательно скрываемые, были обычным явлением в их кругу. Даже больше, чем обычным, практически — общепринятым! Все спали со всеми. Так что же, от Ким Дюмен ожидали, что она будет последней и единственной верной женой в мире? Какая наивность! И какая несправедливость!

Но несмотря на то что от подобных рассуждений становилось легче на душе, Ким помнила мудрость древних: Quod licet Jovi, non licet bovi— «Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку». Поэтому она взяла со своего любовника клятву сохранять предельное благоразумие и осторожность.

Прошло несколько недель. Наступил июнь, приближался сезон дождей. Через считанные дни Дюмены уезжали из Сан-Мигеля: Тонио — охотиться на носорогов в Замбию, Ким — в «Маривал» (как она объяснила Максиму, для «профилактического курса лечения» на тихом курорте); дети, как обычно, во Францию с матерью Тонио. Затем — август на Лонг-Айленде всем семейством. А в сентябре она вернется к своему Максиму…

В их последнее перед отъездом утро Ким вдруг почувствовала острую боль при мысли о предстоящей разлуке с любимым.

— О милый, как бы мне хотелось спрятать тебя где-нибудь на корабле и контрабандой увезти с собой! — жалобно сказала она. — Ты мне не изменишь, пока меня не будет рядом? Обещай: никаких хорошеньких молоденьких девочек!

— Ким, — огорченно произнес он, — как ты могла это подумать! Каждая минута без тебя покажется мне вечностью! А что если… — его глаза вспыхнули. — Что если пока твой муж будет где-то охотиться, мы встретимся с тобой на твоем тихом курорте? Подумай об этом, дорогая! Мы можем провести вместе целый месяц, любить друг друга и днем, и ночью. Какое счастье!

— Нет-нет! — встревоженно запротестовала Ким. — Ты не должен ехать за мной! Это слишком опасно.

На самом же деле ее страшило вовсе не то, что Тонио о чем-то пронюхает, а то, что Максим увидит свою «золотую девочку» в марлевых бинтах. Бог не допустит, чтобы это произошло вскоре после операции! Тогда конец иллюзиям.

Они расстаются всего на два месяца, утешала она его, а потом снова будут вместе!

И он смирился с ее решением: «А что мне еще остается?» — и снова любил ее с таким пылом, как будто в последний раз, а потом настало время прощаться. Максим неохотно поднялся, натянул брюки цвета хаки на мальчишески узкие бедра. Каким серьезным он выглядел, пришло в голову Ким. Каким юным и ранимым…

На улице лил дождь, капли стучали о жалюзи. Завтра она покинет Сан-Мигель и отправится в «Маривал» — припасть к своему источнику вечной юности…

— Сколько тебе лет, Максим?

— Двадцать три, моя обожаемая Ким.

Она снова поцеловала его.

— Уже такой старый!

После ухода любимого она лежала в постели, вспоминая каждое его слово и объятие. Ее Максиму всего двадцать три… Почти на десять лет моложе ее. Такой молодой, такой неискушенный, в то время как она ощущает себя древней, уставшей от жизни старухой! Она радовалась опущенным жалюзи: в эти дни полумрак был для нее куда лучшим союзником, чем дневной свет.

Она подумала о молоденьких красотках Бенедикты с их сверкающими глазами и чувственными губами — смешливых, готовых на все, лишь бы заполучить молодых мужей. Господи, они же так хороши, что просто съесть хочется, как мороженое! Сан-Мигель — страна молодых, здесь девушки начинают «выходить в свет» в пятнадцать лет, в шестнадцать выходят замуж, а бабушками становятся женщины чуть постарше Ким. Теперь, когда она нашла Максима, как было бы ужасно потерять его из-за какой-нибудь девчонки в два раза моложе ее самой! А Максим такой привлекательный…

Она вызвала к себе Селесту.

— Я решила не брать тебя с собой в «Маривал» в этом году: хочу, чтобы ты осталась здесь и присмотрела за… — она запнулась, — моим гардеробом… — но тут Ким поняла, что врать нет смысла: — за Максимом, чтобы с ним все было в порядке. Я буду связываться с тобой из Швейцарии.

— Очень хорошо, миледи. — Селеста наклонила голову. — Позвольте заметить, я никогда не видела вас такой ослепительной!

«Лгунья!» — подумала Ким. Как может быть ослепительной женщина ее возраста?

В следующий понедельник Ким сидела в кабинете доктора Фрэнкла, залитом ярким светом.

— В этом году я настроена очень решительно! — заявила она.

— Что значит «решительно»? — улыбнулся он.

Ким объяснила, что он должен употребить все свое мастерство, сделать все возможное и невозможное, чтобы убрать малейшие возрастные изменения в ее внешности, подтягивать ее кожу до тех пор, пока она не станет как у новорожденной. И неважно, какие страдания ей придется при этом перенести!

Потому что только скальпель хирурга может внести поправку к календарю, только он способен остановить время.

— Сделайте меня молодой! — умоляла Ким Великого Кудесника с отчаянием, рожденным страстью. — Сделайте меня моложе моего возлюбленного!

В конце июля Тонио приехал за женой в Париж. В это время она позировала фотографу из «Пипл» в своем номере отеля «Ритц», чтобы явить миру новый, в очередной раз помолодевший облик Ладориты. После ухода корреспондента Тонио поздравил ее с достигнутым результатом, хотя и с некоторой долей иронии:

— Мой Бог, славный доктор Фрэнкл на этот раз просто превзошел себя! Клянусь, тебе не дашь и двадцати! Ах, как я завидую тебе, твоей цветущей молодости и свежести! Просто удивительно, чего достигла современная наука… Теперь о твоем костюме для предстоящего бала: мсье Сен-Лоран уже закончил его?

Ким утвердительно кивнула.

— И кем же ты будешь, любовь моя, — святой или грешницей?

Но Ким вовсе не хотелось говорить о бале: каждое движение мышц лица доставляло ей боль — со дня последней операции прошло слишком мало времени. Наверное, доктор Фрэнкл немного перестарался под ее нажимом… Но была и еще одна причина для тревоги: со времени отъезда из Сан-Мигеля она не получила ни одной весточки ни от Селесты, ни от Максима.

— Что творится дома? — перебила она Тонио. — Я знаю только о тех ужасах, про которые печатают в газетах: стрельба, бунты — похоже, там сейчас полный хаос!

— Половина из этой писанины — вранье, — ответил Тонио. — Я был там несколько дней назад и уверяю тебя, что ситуация скоро будет под контролем.

— Но, Тонио! — Она старалась побороть панику. — Я весь последний месяц не могла связаться по телефону со своей горничной! Телефонистка на коммутаторе не соединяла меня!

Он холодно взглянул на жену: похоже, он играл с ней как кошка с мышкой.

— А зачем тебе понадобилась твоя горничная, мой ангел?

Ким осторожно подбирала слова:

— Я хотела поговорить с ней до того, как она отправится на Лонг-Айленд, и сказать, что привезти мне из моих туалетов, какие драгоценности — для бала.

Тонио улыбнулся:

— Что касается твоих драгоценностей, о них уже позаботились. Я подумал, что пока в Сан-Мигеле не совсем спокойно, безопаснее будет вывезти из «Парадиза» самое ценное. И теперь все твои милые безделушки в целости и сохранности лежат в банковском сейфе на Манхэттене. Так что Селеста тебе не нужна.