Характеристика замысла и содержания «Чертовых кукол», данная Амфитеатровым (за исключением указания на якобы освещенные в романе «причины и подробности смерти А. С. Пушкина»), подтверждается обнаруженными в советские годы письмами Лескова и специальным в связи с этим исследованием С. Елеонского «Николай I и Карл Брюллов в «Чертовых куклах» Н. С. Лескова» («Печать и революция», 1928, книга восьмая). 14 июня 1889 года Лесков писал редактору-издателю журнала «Русская мысль» В. М. Лаврову: «В производстве у меня на столе есть роман не роман, хроника не хроника, а пожалуй, более всего роман листов в пятнадцать — семнадцать. Сюжет его взят из бумаг и преданий о 30-х годах и касается высоких нашего края, — по преимуществу или даже исключительно со стороны любовных проделок и любовного бессердечия. «Натурель» он был бы невозможен и потому написан в виде событий, происходивших неизвестно когда и неизвестно где, — в виде «найденной рукописи». Имена всё нерусские и нарочно деланные, вроде кличек. Прием как у Гофмана. В общем, это интересная история для чтения, а в частности, люди сведущие поймут, что это не история. Главный ее элемент — серальный разврат и нравы серальных вельмож. «Борьба не с плотью и кровью», а просто разврат воли при пустоте сердца и внешнем лицемерии. Я называю этот роман по характеру бесхарактерных лиц, в нем действующих, «Чертовы куклы». Живу я в П<етер>бурге и никуда не еду, потому что все переделываю и переписываю роман и желаю его кончить к августу… Роман делится на четыре части, — каждая листа по 4 или немножко побольше или поменьше. Надеюсь, что это совершенно цензурно. Повторяю — роман по преимущ<еству> любовный, и все дело в московских и петербургских великосветских «чертовых куклах» (курвах) изящной отделки под именами Помок, Недд, Делли и т. д., упадающих перед «герцогом», списанным известно с кого и не имеющим иного имени, как «герцог». Потом тут в гарнире Брюллов (Фебуфис) и tutti-frutti». Это все отдает то баснею и стариною, то вдруг хватишься и чувствуешь — ведь это что-то свое! Так все и написано — вроде «Серапионовых братьев» Гофмана» (там же, стр. 37–38). В письме к тому же лицу от 15 декабря 1889 года, объясняя задержку «Чертовых кукол» тем, что «работа вырастает, и ее оборвать невозможно», Лесков вновь напоминает, что в этом романе «колорит и типы верные действительности (история Брюллова). Того, кто называется «герцогом», я иногда называл «высочеством» — иногда «светлостью»… Прошу Вас оставить везде «светлость»… К июню роман может окончиться» (там же, стр. 38, 39). 10 мая 1891 года, то есть уже после того, как первая часть «Чертовых кукол» дважды появилась в печати, Лесков пишет письмо к Гольцеву, из которого видно, что роман к этому времени имел написанное продолжение в двух частях. «К осени, — писал Лесков, — хочу отделать и прислать Вам третью часть «Чертовых кукол». Вторая — неудобна, а третья — удобна и интересна. Поговорите же об этом в триумвирате и напишите мне. Я думаю, что это будет встречено с сочувствием. Их помнят и о них говорят. Напишите, как Вам это покажется. Так м<ожет> б<ыть> и проведем все вразнобивку» («Голос минувшего», 1916, № 7–8, стр. 40-8).

Это намерение, к сожалению, не осуществилось. Помешала или мучительная болезнь, изнурявшая писателя в последние годы его жизни, или боязнь преследований со стороны цензуры, которая могла в конце концов разобраться в подлинном содержании романа. Недаром же Лесков говорил о второй части, что она «неудобна»; очевидно, это неудобство было чисто цензурного свойства.

Сравнительно недавно в «Трудах Азербайджанского государственного университета им. С. М. Кирова» (серия филологическая, выпуск 2, Баку, 1947) была напечатана статья «К вопросу о замысле романа Н. С. Лескова «Чертовы куклы». Автор этой статьи, Н. С. Плещунов, пытается связать окончательное оформление замысла романа Лескова с кризисом в среде русских художников-передвижников, часть которых в определенный период временно отошла от принципов идейного реалистического искусства и поступила на службу в Академию художеств. Как отмечает Плещунов, эта временная измена у таких художников, как Репин, например, сочеталась «с защитой Брюллова, с попыткой его канонизации и с заявлением, что его, Репина, интересует только искусство для искусства» (там же, стр. 64). Этот и подобные этому факты позволяют, как полагает Плещунов, прийти к следующему выводу: «Лесков, воспользовавшись увлечением части художников творчеством Брюллова, привел давнишний интересный материал из жизни этого замечательного мастера в движении, подчинив его идее борьбы за искусство «содержательное», искусство гуманное, и создал роман «Чертовы куклы», представляющий собой одну из попыток борьбы с буржуазным направлением в русском искусстве и имеющий обобщающее значение, а не изображающий только судьбу одного подлинного лица» (там же, стр. 70).

Конечно, роман Лескова — это не только изображение «судьбы одного подлинного лица», он безусловно имеет «обобщающее значение». Тем не менее попытка Плещунова связать историю создания «Чертовых кукол» с известными исканиями и колебаниями в среде передвижников вряд ли убедительна. Плещунов забывает о важных фактах, опровергающих его концепцию. Ссылаясь, например, на одно из писем Репина об искусстве, содержащее хвалебные отзывы о Брюллове, Плещунов не указывает, что это письмо датировано 23 октября 1893 года и напечатано в том же году в «Театральной газете» (см. «Воспоминания, статьи и письма из-за границы И. Е. Репина», СПб., 1901, стр. 76–83). Плещунов явно не учитывает того, что кризис в среде передвижников наметился лишь в начале 1890-х годов, когда первая часть «Чертовых кукол» уже давно была и написана и напечатана, а работа над романом в целом, надо полагать, прекратилась навсегда.

…родители мои купили небольшое именьице в Кромском уезде. Тем же летом мы переехали…— Зимой 1839 года отец писателя купил имение «Панино», в тридцати верстах от Орла. Переезд семьи Лесковых в «Панино» совершился летом 1839 года.

Замашки— стебли конопли.

Через —кошель в виде пояса для хранения денег.

Подторжье —канун ярмарки, базара, торга.

Буцефал— легендарный дикий конь, укрощенный Александром Македонским. Здесь употреблено в шутливом значении.

Кутас— шнур на кивере.

Вершник— всадник.

Дорожные просовы— зажоры, ямы, наполненные водою, но невидимые под снегом.

…дней недельных…— то есть воскресных.

Ритор —ученик духовной семинарии по классу риторики.

Презенты— подарки, приношения.

Легконосная— быстроногая.

…«на шереметевский счет»…— то есть бесплатно, «на даровщинку». Графы Шереметевы были очень богаты и хлебосольны. Об одном из них, фельдмаршале петровской эпохи Борисе Петровиче Шереметеве (1652–1719), Бантыш-Каменский пишет: «Дом графа Шереметева был прибежищем для всех неимущих: за стол его, на котором не ставилось менее пятидесяти приборов, даже в походное время, садился всякий, званый и незваный, знакомый и незнакомый, только с условием, чтоб не чиниться перед хозяином» (Д. Бантыш-Каменский. Словарь достопамятных людей русской земли, ч. 5, М., 1836, стр. 313).