— Вы помните Джима, того, что ушел из газеты в прошлом году?

— Разумеется, — ответил репортер. — Помшо.

— Вы не знаете, куда он ушел?

— Нет, — ответил репортер. — Не знаю.

— Ну, разумеется! — лучезарно улыбнулся Эйб.

Дверь за репортером закрылась, и редактор нехорошо улыбнулся.

Как мне рассказывали, Эйб отличался безжалостностью. Эйб любил власть. Эйб был нехорошим человеком. Своих подчиненных он расставлял, словно фигуры на шахматной доске, ничуть не считаясь с желаниями людей. Сотрудники уверяли меня чуть ли не в первый день, будто мне очень, очень повезло, что я не застала Эйба Розенталя.

Тем не менее я не могла не чувствовать, что протесты их не слишком искрении. В их рассказах чувствовалась ревность. Они ненавидели его, но в то же время гордились им. Они гордились газетой, которую он создал вместе с Артуром Панчем Сульцбергером.

На смену пришло новое поколение Сульцбергеров, взявшее в руки семейный бизнес. Внешний мир называл его «Пинч», а в отделе новостей сына Панча называли «молодым Артуром». Новый издатель был повышенно чувствительным по отношению к старой гвардии.

Положение ухудшалось. Ушедший два года назад в отставку Джозеф Лиливелд снова приступил к обязанностям главного редактора. Джо был по-настоящему приличным человеком. А из таких приличных людей, как заверили меня коллеги, великих редакторов не получается.

Моя встреча с Эйбом произошла так, как и следовало. Сначала я встретила его на одной коктейльных вечеринок, устраиваемых редакторам по случаю отставки в качестве утешительного приза. Такие мероприятия проводились в единственной гламурной комнате пыльного старого здания.

Чтобы попасть в это помещение, надо было подняться на лифте на верхний этаж. Лифт выплевывал вас в один из тех мрачных коридоров, что каждое утро приветствовал журналистов. Впрочем, этот коридор отличался от остальных. В нем висели портреты всех людей, завоевавших для газеты премию Пулицера. Казалось, они кричат тебе со стены: «Что, черт побери, вы о себе возомнили?! Какое право вы имеете тут ходить?!» Я каждый раз невольно убыстряла шаг, мне хотелось поскорее дойти до лестничного марша в конце коридора. Я почти бежала, пытаясь спастись.

Это была хитроумная стратегия, в цели которой входило излечение зарвавшихся журналистов от излишнего самомнения. Когда вы попадали в комнату наверху, ваша уверенность в себе сильно уменьшалась. Комната довершала ваше унижение.

Это было роскошное двухуровневое помещение — стеклянный атриум, уютное гнездышко в центре Манхэттена. Отсюда сверкающие огни города казались всего лишь украшением, повешенным на стенку. По залу сновали официанты с маленькими круглыми подносами, предлагая закуски и вино в хрустальных фужерах. Вы чувствовали себя незначительным, хотя и привилегированным участником мероприятия, устроенного власть предержащими. Каждый раз, когда меня сюда приглашали, я чувствовала себя счастливицей, вроде Джин Артур в фильме режиссера Стэрджеса о Престоне. Казалось, с небес на меня свалится норковая шуба.

Эйб времени не терял.

— О, — сказал он, когда нас познакомили, и, отступив на два шага назад, взял меня за руку, словно это была несвежая рыба. — Ресторанный критик.

Он произнес эти слова так, словно сам вкус их был ему отвратителен, словно ему хотелось побыстрее их выплюнуть и заесть чем-то приличным. Руку мою он не выпускал, удерживая меня на расстоянии, подыскивал следующие слова.

Из рассказов о нем я составила в своем воображении образ гиганта и немало удивилась, когда в реальности он оказался маленьким человечком в очках, с жидкими волосами, острым крючковатым носом. Выражение лица свидетельствовало о хронической раздражительности. Мне он показался похожим на сварливую сову. Я вспомнила клоуна Пого и его героя, который напыщенно изрекает совершенно неожиданную чушь. Речь Эйба отличалась краткостью.

— Больше всего я горжусь тем, что взял на работу Брайана Миллера, — сказал он, глотая гласные. — Он был очень хорош.

Произнеся это, великий Эйб Розенталь развернулся и пошел прочь, отыскивая новую жертву.

— Брайан каждый раз брал его с собой обедать, — сказала Кэрол, когда на следующий день я передала ей этот разговор. Что ему оставалось делать? Но тебе повезло. У Макса не было желания напрашиваться к вам в гости, — заметила она и, притопнув элегантной зашнурованной туфелькой, прибавила: — Поверь, ты бы поняла, если бы он этого хотел.

В этот момент на ее столе зазвонил телефон, но прежде чем снять трубку и звонким голосом произнести «отдел повседневной жизни», она обронила еще одну фразу:

— Теперь, когда главредом стал Джо, ты в безопасности. Он явно не любитель поесть.

Я подумала об этом и решила, что, пожалуй, она права. Джо был бледным низкорослым человеком аскетичной внешности., о его высоком интеллекте свидетельствовала беспокойная рассеянность. Единственным подтверждением того, что он назначен на пост главного редактора лучшей новостной газеты Америки, могла быть легкая сутулость и тяжесть походки. Образ телесной слабости как бы говорил, что этот худенький мужчина с волосами цвета соломы обременен непосильной тяжестью мира. Когда Эйб стал главным редактором, он распрямился, наслаждаясь властью, а Джо, сын раввина, казалось, съежился под весом огромной и страшной ответственности.

Поэтому я удивилась, когда однажды утром, сняв трубку, услышала: «Соединяю вас с главным редактором». Джо захотел-таки пойти со мной на ленч. Это был первый сюрприз из тех, что последовали потом. Секретарь сказала, что забронирует столик. Интересно, подумала я, куда мы пойдем? Вряд ли Джо заинтересует ленч в «Лютее». [45]

Джо опоздал, и я стояла в вестибюле, разговаривая с охранниками. Они ели сэндвичи, такие огромные, что, казалось, простым смертным их не одолеть. Должно быть, купили их на Девятой авеню. Тем не менее, когда Джо с виноватой улыбкой присоединился ко мне, все было съедено до крошки.

— Через час я должен быть на собрании, — сказал он. — Вы не возражаете, если мы перекусим где-нибудь поблизости?

Он привел меня в один из отелей, что совсем недавно выросли на Таймс-сквер. Армия огромных новых зданий завоевывала близлежащую территорию. Цель завоевания — вытеснение дешевых строений. Муниципалитет хотел вдохнуть новую жизнь в печальный и обветшавший квартал Манхэттена, однако трудно было представить, что Таймс-сквер ждет ренессанс. Во всяком случае, первые несколько отелей оптимизма не внушали.

Стол был крошечный, еда — незапоминающейся, к тому же я обнаружила, что Джо не умеет поддерживать разговор. Беседа тянулась со страшным скрипом, мы оба смущенно озирались по сторонам. Хотелось сбежать. Во время мучительных пауз я старалась найти тему для разговора. У него, похоже, не было ко мне никаких вопросов, поэтому я брала ответственность на себя.

«Да», — говорил он. «Нет», — говорил он. Никогда еще я не встречала такого неудобного собеседника. В отчаянии я начала расспрашивать его о тех днях, когда он работал корреспондентом за границей.

Джо побывал в Гонконге, Йоханнесбурге, Новом Дели. За свою книгу о Южной Африке он получил премию Пулицера, но не об этом он хотел со мной поговорить. Он хотел обсудить еду в Индии и в Гонконге, и он заговорил об этом с настоящим энтузиазмом. Он так оживился, что я поняла, как сильно он любит эти страны. Неожиданно минуты полетели с бешеной скоростью. Мы забыли, что ему пора возвращаться в офис.

— Давайте еще раз сходим на ленч, — сказал он на прощание. — Вы сможете найти хороший китайский ресторан поблизости от работы?

— Вероятно, нет, — сказала я.

Он так расстроился, что я быстро спросила:

— А как вы относитесь к корейской кухне?

— Я с удовольствием побывал бы в корейском ресторане, — сказал он с такой милой улыбкой, что стало ясно: он говорит правду.