— Расскажите побольше о вашей системе запоминания вин, — сказала я, когда мы пришли наконец к окончательному решению. — Это так интересно.

Мне искренно хотелось об этом услышать. Он почувствовал это и расслабился.

— Это старый трюк, — сказал он. — Способ запоминания. Вы берете что-то — что угодно — чтобы отметить нечто неуловимое даже для вас. Как вам определить вкус? Некоторые люди делают это на химическом уровне, но это слишком рассудочно. Мне это не подходит. Некоторые запоминают с помощью цвета, но мое воображение здесь тоже бессильно. Поэтому я мыслю образами: каждое вино получает собственный образ, который я откладываю в своеобразный фотоальбом. Взять хотя бы «Мюзиньи»…

Он поднял бокал и поднес вино к свету. Я проследила за его взглядом.

— Сделайте глоток, — сказал он. — Закройте глаза. Я собираюсь описать вам, что я вижу.

Я закрыла глаза и услышала, что он сделал глоток. Затем его слова омыли мой слух, как вино стенки стакана.

— Я стою в глубине леса, — сказал он. — Сейчас начало весны, из набухших почек уже проклюнулись листочки. Они нежно-зеленые и едва шелестят под легким ветерком. Когда на них падает луч солнца, они слегка серебрятся.

Дэн сделал еще глоток.

— Здесь прохладно, возле моих ног тихо журчит ручей Фиалки видны в резных листьях папоротника.

Я поднесла бокал к губам, холодное вино растеклось во рту, и я очень ясно увидела то, что он описывал. В лесу было красиво, воздух свеж и упоителен.

— Невероятно! — сказала я тихим, испуганным голосом.

Но когда открыла глаза, волшебство исчезло. Я снова сидела в псевдодворцовом зале бельэтажа гостиницы «Сент-Регис». Быстро зажмурила глаза и попросила:

— Опишите ваше последнее «Мюзиньи».

Я почти слышала, как он пролистывает невидимый альбом.

— Это тоже было в лесу, — сказал он. — Фиалок, правда, нет, только папоротник. Ручей не такой говорливый, листья темнее. Более позднее время года, вино не такое тонкое. Да.

Он помолчал, заблудившись в своем лесу.

— Это восемьдесят восьмой. Год не слишком хороший, поэтому и вкус погрубее, и картинка попроще.

Я пыталась представить этот вкус, когда голос его изменился, и он сказал:

— А вот и наше первое блюдо!

Я открыла глаза и увидела официанта. Он держал на тарелке конусообразную японскую чашку, очень узкую на дне и широкую сверху — перевернутую пирамиду. Она казалась странно современной в античной обстановке комнаты. Когда я нагнулась и пар поднялся к моему лицу, я забыла обо всем. Ощутила лишь удивительно чистый аромат. Я окунула ложку в бульон и различила лимонную траву, кафрский лайм, грибы и что-то еще, мелькавшее в уголке моего сознания, знакомое, но неуловимое. Я отправила в рот еще одну ложку, и вот опять этот вкус, скрывающийся за цитрусами.

Грибы шимеджи сладостно скользили по моему языку, я ощущала прикосновение их роскошной плоти, похожей на заварной крем. Поначалу ощущалась кислинка, потом что-то острое, и снова сладость — но без сахара — ворвалась в мое сознание и исчезла так быстро, что я не успела ее распознать.

— Вижу, вам нравится суп, — сказал Дэн, и я покраснела, сообразив, что давно уже не вымолвила ни слова. — Хлоя, не извиняйтесь, пожалуйста, — сказал он, заметив мое смущение. — Мне нравится, когда женщина ест с аппетитом. А мой тунец превосходен! Хотите попробовать?

— Вы должны попробовать мой суп, — я подвинула ему чашку, так что у него не осталось другого выбора, как передать мне свою тарелку, но сделал он это неохотно. — Я никогда не пробовала ничего подобного.

Оказалось, что и такого тунца я никогда не пробовала. На чистой, почти прозрачной рыбе лежал слой икры, под темно-красными рубинами и черными жемчужинами блестела ее нежная плоть. Эту красоту окружала гирлянда, свитая из лука-порея с разбросанными по нему загадочными черными пятнышками.

— Это бальзамический уксус, и он великолепен, — сказал Дэн.

Я подцепила вилкой одно из пятен и положила на язык, предполагая, что почувствую отдающую плесенью сладость уксуса. Однако мои рецепторы ощутили нечто более пахучее и загадочное. Я еле удержалась от того, чтобы сказать: «Это не бальзамический уксус».

Опомнившись, тихо промолвила:

— Как вы умны, что распознали это.

Я решила попробовать еще раз. Это был явно не бальзамический уксус.

— Чудесный бальзамико, — сказал он, — это замечательный ингредиент. Жаль, что так мачо американцев умеют его правильно использовать.

— Вот как? — сказала я, настойчиво стараясь понять, что это такое.

«Черный…» — думала я. Что может быть черным в природе? Может, это черный китайский уксус? Я попробовала еще. Нет, определенно, нет.

— Американцы заправляют салаты промышленным продуктом, — сказал он презрительно. — В Модене никто себе этого не позволит. Здесь вы видите пример правильного применения натурального бальзамико, который, как вы почувствовали, намного гуще обыкновенного уксуса. Он должен использоваться как приправа — так, как поступили здесь, — для подчеркивания вкуса. Это блестящий шеф! Блестящий!

Я сделала еще одну пробу, словно подтверждая его вердикт. И вдруг поняла. Чернила кальмара! Это были чернила кальмара!

— Замечательный бальзамический уксус, — сказала я спокойно. — А теперь скажите, чем может быть вызван сладковатый вкус супа?

— Я не чувствую никакой сладкой ноты, — сказал он, зачерпнув еще одну ложку, после чего перегнулся через стол и забрал у меня тарелку.

Я взяла свою чашку и снова попробовала. Вкусовые оттенки на цыпочках прошлись у меня во рту и вдруг, прибавив скорость, устроили настоящую чечетку. Сладкая нотка явилась и тут же исчезла, прежде чем я успела отделить один вкус от другого.

— Что, по-прежнему чувствуете что-то сладкое? — поинтересовался Дэн.

— Будьте добры, спросите, что они положили в суп, — попросила я.

— Ну разумеется! — Он поднял руку и подозвал официанта. — Дама думает, что в супе есть сладкая нота, — сказал он таким тоном, будто заранее просил официанта простить мою ошибку. — Есть там секретный ингредиент?

Официант улыбнулся.

— Ананасовый сок, — сказал он.

Я должна была его распознать! Но даже сейчас, когда я это узнала, когда отправила в рот еще одну ложку супа, сладкая нотка оставалась неуловимой, словно призрак плода.

— Я потрясен, — сказал Дэн.

Было заметно, что он разочарован. Знатоком-то, в конце концов, был он. «Остановись, — сказала я себе, — пора снова играть тупицу».

Подали лососину — толстый кусок ярко-оранжевой рыбы в темно-красном соусе. Я глянула на веточку кервеля и сказала:

— Какая великолепная цветовая гамма, и как красиво выглядит петрушка на оранжевой рыбе.

— Это же кервель, — поправил он меня. — Попробуйте. Чувствуете слабую анисовую нотку?

— Как же много вы знаете! — воскликнула я и почувствовала, как его колено дотронулось до моей ноги.

Я попробовала и немедленно забыла о колене. Забыла обо всем, отдалась потоку осязательных ощущений и вихревой пляске вкусовых оттенков во рту, там, где рыба исполняла танго с лепестками артишока. Мягкая рыба лежала между двумя хрустящими слоями: снизу — артишоки, сверху — измельченный подсушенный хлеб. Вкусы появлялись и исчезали с сумасшедшей скоростью. Мне казалось, что я учуяла каштан, и этот вкус тут же пропал, растворяясь в глубоком мускусном вкусе вина. Я пробовала еще и различала что-то кислое и совершенно незнакомое.

— Вижу, вам нравится ваша рыба, — сказал Дэн. — Так приятно сидеть за столом с женщиной, которой нравится то, что она ест.

— Этот повар, — сказал совершенно искренно, — невероятно хорош. А как вам ваша говядина?

— Превосходна!

Он посмотрел на скульптурную группу на своей тарелке — на ложе из картофельного пюре стояло говяжье ребрышко.

— Шеф приготовил его в имбирном соусе. Но самое интересное — это то, что в пюре с взбитыми сливками он вставил кусочки жареного картофеля…

Он замолчат и в ужасе взглянул на меня. Я сообразила что машинально взяла с его тарелки немного картофеля.