Мои коллеги в офисе появлялись нечасто. Молли О’Нейл работала по большей части дома, поэтому ее рабочее место почти всегда пустовало. Мариан Буррос половину времени проводила в Вашингтоне, а Флоренс Фабрикант была свободным художником, и поэтому стола ей не полагалось. Эрик Азимов вел низкооплачиваемую колонку, и ему приходилось подрабатывать на стороне, Фрэнк Прайал появлялся так редко, что они с Брайаном довольствовались одним компьютером.

Оставалась Триш Холл, Она редактировала рукописи и была так занята, что не заметила моего прихода. Я оторвалась от доната: на меня смотрели лишь четыре пары глаз. Одна пара принадлежала Александре Палмер, сидевшей через проход от меня. С пятидесятых годов она работала секретарем в отделе повседневной жизни. Одета, как всегда: прямая твидовая юбка, футболка, обтягивающая полную грудь, теннисные туфли. Она убирала каштановые волосы в строгий пучок, но даже такая прическа не могла скрыть исключительную доброту ее лица.

Алекс задумчиво смотрела на меня, к я поняла, что ее ничто не обескуражило. Я подозревала, что босса она недолюбливает, однако она ни разу не сказала о нем плохого слова (как, впрочем, и ни о ком другом). Она была одинокой женщиной, и работу выполняла незавидную, однако находила достоинства во всем, что делала, и иногда казалось, что она довольна жизнью больше, чем все мы.

Мне было интересно, в чем здесь секрет, и я без смущения подслушивала ее разговоры, надеясь разгадать ее тайну. Думаю, дело заключалось в бескорыстии. Она жила в нескольких кварталах отсюда, в одном из нью-йоркских захудалых районов. Кажется, она приютила всех молодых людей, что жили по соседству. Она постоянно советовала, утешала, хлопотала за стариков. Я подозревала, что в данный момент она готова и Мириам принять в число своих подопечных.

Элен Луи тоже на меня смотрела Это меня беспокоило. Я знала Элен задолго до прихода в газету. Меня восхищали ее статьи о моде, дизайне, еде. Я была уверена, что она мгновенно догадается, кто я такая, разоблачит. Думала, что она засмеется, подбежит ко мне и стянет с меня парик.

Сюзанна Риччи тоже вызывала мое беспокойство. У редактора, работающего с фотографиями, острый глаз. Она-то уж разглядит настоящую Рут за гримом и старомодным костюмом. Но нет — она продолжала говорить по телефону. Разве не удивительно, что странная седая женщина ни с того ни с сего уселась за чужой стол?

В конце концов с места поднялась Кэрол Шоу. «Конечно, — подумала я, когда она направилась ко мне, — разве я могу одурачить Кэрол?»

Она была мечтой ресторанного критика: не страшилась пойти в любой ресторан, лишь бы попробовать что-нибудь новое. С самого начала она стала моей компаньонкой. В отличие от редакторов, которые хотели, чтобы я взяла их с собой в модные рестораны, Кэрол предпочитала маленькие корейские и мексиканские забегаловки, в изобилии окружившие наш офис. Она в любой момент была готова прыгнуть в любой проходящий транспорт и совершить поездку.

Она направлялась ко мне. Я почувствовала, как под гримом разгорелись щеки. Заметила, что Алекс, приготовившись встать на защиту, заметалась позади нее с ножницами в руке.

Кэрол откашлялась.

— Прошу прощения, — сказала она, встав надо мной. — Вы не можете здесь сидеть. Вам придется перейти в другое место. Я не знаю, кто вы такая, но этот стол принадлежит нашему ресторанному критику.

Под конец они заставили меня снять парик и рассказать им о Клаудии. Все это происходило в такой благодушной атмосфере, что я впервые почувствовала: возможно, приживусь в газете.

— Возвращайтесь и расскажите нам, как все прошло, — сказала Кэрол, когда я пошла на ленч. — Страшно хочется узнать, что делается во «Временах года».

Клаудия жила на Западной Пятьдесят четвертой улице, поэтому я захватила ее по дороге. Вчера она едва не упала в обморок при виде старой подруги, но сегодня забралась в такси совершенно спокойно. Если она и помнила, что Мириам больше нет с нами, то не подавала виду. Сегодня мы обе разыгрывали свои роли.

Подъехав к ресторану, я обернулась к ней и сказала:

— Прежде чем мы войдем, я должна кое-что сказать.

— Что? — спросила она.

— Мы не зарезервировали столик.

— Ты не смогла зарезервировать стол? — спросила она. — Могу я узнать почему?

Я рассмеялась злораднейшим маминым смехом.

— Это эксперимент. Хочу посмотреть, как поведут себя работники самого элегантного нью-йоркского ресторана, когда в его дверях появятся две старые дамы.

— Но мы же попадем в неудобное положение! — воскликнула Клаудия.

— Только не я, — парировала Мириам. Маленькие жизненные неудобства маму не пугали. — Кроме того, во «Временах года» два обеденных зала, и у них наверняка есть стол в «неправильном» зале.

— Как ты узнаешь, какой из них неправильный? — спросила Клаудия, когда я помогала ей выйти из такси.

Моя мать не зря изучила нравы нью-йоркского общества.

— На ленче, — сказала я, остановившись под козырьком ресторана, — ты захочешь пойти в гриль-бар — посмотреть на Генри Киссинджера, тележурналистку Барбару Уолтерс или Вернона Джордана. [25]А вечером приспичит пойти в помещение, где можно поиграть в пул, потому что атмосфера там куда более романтичная. Я удивлена, что ты не знаешь этого, моя дорогая.

— Жаль, что ты меня не посвятила в свои планы заранее, — сказала Клаудия.

— Ты бы пошла? — спросила я.

— Конечно нет!

— Поэтому и не посвятила.

— Это так мне знакомо, — вздохнула она.

С Клаудией на хвосте я пересекла прохладный вестибюль Сиграм-билдинг. Все выглядело так же, как в детстве. Я припомнила себя десятилетнюю, в синем бархатном платье. Мать заставляла меня надевать его, когда мы куда-то с ней выходили.

— У них есть настоящие картины Пикассо! — говорила она. — А над баром висит композиция Ричарда Липполда. [26]Прямо как в музее. Мы возьмем какие-нибудь напитки, посмотрим, кто пришел, и пойдем обедать в ресторан.

Мне вспомнились дамская комната и мое детское смущение, когда служащая протянула мне полотенце, предложила туалетную воду, губную помаду, расческу, чтобы я навела полную красоту. «Интересно, — думала я, — что чувствует человек, проводящий всю свою жизнь в туалетной комнате, предлагающий полотенца богатым людям?» Мне было неловко за женщину, неловко за себя, когда я взяла полотенце из ее рук. Интересно, стоит ли до сих пор у раковины женщина в дамской комнате? Надо будет проверить.

Но когда я поставила ногу на первую ступеньку, служительница из дамской комнаты выскочила у меня из головы. Сейчас я чувствовала то, что чувствовала бы моя мать, собирающаяся пойти отобедать. Поднимаясь по ступенькам и вдыхая ароматный воздух, я переполнялась ее радостью. Поднявшись на площадку, я смотрела на все ее глазами: мне страшно нравились цепочки, соблазнительно шуршащие на окнах, и приватная атмосфера помещения. Над баром по-прежнему висела скульптура Липполда, напоминавшая бронзовые сосульки. Мой взгляд упал на застеленный ковром пол, потом я приметила в одном месте огромный бриллиант, в другом — дамскую сумочку, а уши словно бы услышали роскошно-соблазнительный шелест денежных купюр. С материнской самоуверенностью я подошла к бледному мужчине, сидевшему за столом с книгой регистрации забронированных столиков.

— Мы не зарезервировали столик, — сказала я материнским жеманным голосом, — но подумали, что в зале с бильярдом вы могли бы найти место для двух пожилых леди.

Он оторвал глаза от книги и внимательно взглянул на меня. Я кокетливо ему улыбнулась, как делала это мать в последние годы своей жизни. Этой улыбкой я словно бы хотела сказать: «Я прожила бурную жизнь и о многом могла бы вам рассказать».

Мы посмотрели друг другу в глаза, и он принял решение.

— Ну разумеется, — сказал он. — Если вы, молодые леди, соблаговолите последовать за мной.