Он что, намерен вести интеллектуальные дискуссии? Хотя почему бы и нет: больше трехсот лет у чакмооля не было возможности поговорить с человеком. С другой стороны, чакмооль все же не совсем человек, и кто его знает, о чем говорят боги?

— Не спорю, — ответил Стин. — Однако убийцы просто записывают и комментируют. А пророки — и провидцы — диктуют то, что будет записано.

— Возможно. И тем не менее, сколько пророков остались, не замечены и позабыты?

— Подобное наверняка случалось. Но великое остается. Невежество и посредственность — это препятствия, которые нужно преодолеть.

— Вот как? И ты намерен проявить упорство?

У Стина появилось ощущение, что он принимает участие в одном из диалогов Сократа, играя роль Крития или еще какого-нибудь наивного дурака.

«Я должен перехватить инициативу, — подумал Стин. — Показать ему, что не позволю себя недооценивать».

— Намерен, — сказал он. — По сравнению с тем, что мы собираемся сделать, подвиги Цезаря покажутся выходками дворового хулигана. Вновь разбудить бога — настоящего живого бога, рожденного из крови его народа; существо, принадлежащее этому миру и в то же время, выходящее за его пределы, — этого никто никогда не делал. Никто даже представить себе такое не мог. А мы сделаем.

Чакмооль неразборчиво проворчал что-то себе под нос и щелкнул пальцами, указывая на дождь за окном.

— До того как появились люди, до того как появился я, Тлалок уже существовал. Тот, кто заставляет все расти, не нуждается в верующих, чтобы жить. Это люди в нем нуждаются. Он вовсе не младенец, которого можно пробудить ото сна соском твоей веры. — В тихом голосе чакмооля разгорался гнев. — Ты думаешь, могущество получает тот, кто кормит богов сердцами? Широкая Шляпа, могущество приходит к тому, кто верит, и люди, даже если они позабыли это на тысячу лег, со временем все равно вспомнят, что Тлалок живет не в дыме жертвенных костров. Он дерево, из которого сложен костер. Он земля, и он вода. Познать его означает почувствовать мощь земли и воды, молить о молнии, стоя по колено в воде. Были и другие до тебя — те, кто считал, что страх перед богами дает власть. Тлалок видит таких людей, и Тлалок не сидит, сложа руки.

— Вот именно, — горячо заявил Стин. Этот допрос уже начинал его раздражать. — Тлалок не сидит, сложа руки! Это благодаря ему я нашел твое покрытое плесенью тело в вонючей норе — потратив на поиски тридцать пять лет жизни! Это благодаря ему ты проснулся точно в предсказанный мной момент. Это благодаря ему я выбрал ту самую девчонку из тысяч, рожденных в тот же день. И уж конечно, благодаря ему мы все собрались здесь — опять-таки, как я и планировал, — располагая достаточным временем, чтобы зажечь огонь Шестого солнца. — Стин обнаружил, что его трясет — как от ярости, так и от недовольства собой за то, что потерял самообладание. — Посмотри на нее! — бросил Стин, указывая на девчонку. — Еще неделя, и от шрамов не останется и следа. Разве это случайность?

Когда Стин показал на нее, девочка дернулась, словно хотела прикоснуться к лицу, но остановилась и сложила руки на коленях. Чакмооль улыбнулся, видя ее смущение.

— Еще немного, Нанауацин, — мягко сказал чакмооль. — Скоро, драгоценный мой нефрит. Скоро ты снова станешь здоровой и будешь готова завершить свой путь. — Он еще на мгновение задержал на ней взгляд и обернулся к Стину: — Все, что ты сказал, правда. Но ты похож на человека, похваляющегося роскошными одеждами, в то время как его раздетые догола дети стучат зубами от холода. Твои слова — это шелуха, брошенная в воздух, чтобы скрыть урожай твоих деяний. Ты сам создал все препятствия, а теперь гордишься их преодолением. Именно ты позволил Прескотту захватить талисман с моей накидки, и именно благодаря тебе Прескотт выжил и был помечен Глазом Древнего бога. Эта отметина привела его к Таманенду, и теперь Прескотт носит защиту Древнего бога, словно плащ. И кто-то еще, кого я не могу увидеть, помогает ему. Зачем? Из желания отомстить тебе. А теперь расскажи мне, как велики и как благородны были твои успехи.

Стин совсем растерялся от нескрываемого презрения в тоне чакмооля.

— Сколько людей пытались это сделать? И кто из них преуспел? Никто. Тебе не обойтись без меня! — Стин брызгал слюной. — Что ты знаешь о правительстве помимо храма и костра? Что ты знаешь о деньгах? Ничего. Я нужен тебе, чтобы на твоих драгоценных алтарях всегда текла кровь. Никто не станет добровольно выстраиваться в очередь, чтобы ему вырвали сердце.

— И снова полуправда. — Чакмооль пренебрежительно отмахнулся. — Кто-то должен управлять, это верно. Но не обязательно именно ты.

— Ах не обязательно! Черт побери, да ты мне обязан!

«Слишком дерзко», — понял Стин, когда слова сорвались с языка, однако ему уже было наплевать. Чтобы этот… этот знахарь… обращался с ним как с лакеем!

— Да, Прескотт мешается под ногами, и девчонка действительно сбежала. Но ведь я пометил ее для тебя. Что бы ни произошло, она в конце концов очутилась здесь. И именно я это сделал. Без нее тебе пришлось бы заползти обратно в свою нору еще на пятьсот лет!

Чакмооль кивнул, словно желая умиротворить Стина.

— И за это ты будешь вознагражден. Однако не бери на себя слишком много, Широкая Шляпа. Не отвергай советы тех, к кому тебе следует прислушаться.

Не бери на себя слишком много? Стин потерял самообладание. Человек его масштаба, человек, который видит и понимает размах исторического пути, не обязан терпеть снисходительность гремящего костями создания, получившего подобие жизни благодаря крови уличных детишек и пьяных матросов!

— Девчонка моя! — прорычал Стин. — Я предлагал ее тебе в качестве подарка, а ты обращаешься со мной как с собакой. Прекрасно. Можешь гнить в своей норе, пока солнце не сгорит дотла, а я буду смеяться над тобой с того света.

Он решительно направился к Джейн.

Чакмооль легко поднялся из-за стола и преградил ему дорогу.

— Наконец-то ты говоришь то, что думаешь, — негромко сказал он. — Мертвые тоже смеются, и мы все находимся в могиле, хотя большинство этого и не видит. Теперь ты увидишь. Теперь ты увидишь.

С этими словами чакмооль схватил Стина за голову и выдавил ему глаза.

У Стина подогнулись колени, и он рухнул на ковер, закрыв лицо руками и заходясь криком. Где-то он читал, что по-настоящему ужасные травмы болят не сразу: потрясение настолько велико, что тело не реагирует на него, — но, похоже, это вранье. Боль превратила его в беспомощного младенца, вопящего во всю глотку, словно ему сделали обрезание. Боль была как стихийное бедствие, она затмила собой все остальное… Можно даже сказать, ослепила.

«Ха, а ведь это смешно», — подумал Стин, и его вопль превратился в хохот. Он сто лет уже так не смеялся, слишком уж был занят делами. Стин хохотал, пока не заболел живот и из пустых глазниц не потекли слезы. Тогда он остановился, чтобы со свистом втянуть в себя воздух, и его внимание привлек другой звук.

Вокруг него хохотали. Должно быть, кто-то еще нашел эту шутку забавной. Хотя погоди-ка, разве он высказал свои мысли вслух? Но не может быть, чтобы все остальные хохотали именно в этот момент над чем-то другим! Над чем же они смеются?

— Убери руки и посмотри, — сказал чакмооль.

Стин отнял руки от лица и в изумлении понял, что действительно видит! Свет был какой-то странный: казалось, что солнце светит где-то в стене позади головы чакмооля. А может, это светилась сама голова? Точно! Сгустки света падали с губ чакмооля, когда он сказал:

— Иди, Широкая Шляпа. Иди и смейся над тем, что видишь.

Дверь захлопнулась за Стином, и Джейн услышала, как он посмеивается, спускаясь по лестнице, однако она не сводила глаз с кровавых пятен на персидском ковре. Поползут ли они, как поползли капли ее крови в ту ночь под лестницей? Джейн представила себе, как будут чесаться глаза Стина, когда кровь заползет обратно в пустые глазницы. Какими станут его глаза после исцеления? Наверняка не такими, как раньше. С ней ведь случилось то же самое, и потом шрамы начали исчезать. Однако и внутри она изменилась — стала не такой, какой была прежде.