На углу улицы, прямо под окном комнаты Арчи, на фургон напала банда продавцов газет. Их звонкие крики заглушили постоянный гам на перекрестке. Арчи переводил взгляд с одного на другого, пока не нашел в этой группе единственную девочку — тощую замухрышку, закутанную в одежду не по размеру, в мужских ботинках и потрепанной шапке, низко натянутой на лицо, чтобы скрыть уродство. Это она, та самая полоумная девчонка, которая почему-то прицепилась к Арчи, ходит за ним по пятам и называет себя его дочкой. Ему уже было не по себе от предстоящей встречи на крыльце: он знал, что избежать ее не удастся.

Арчи оглядел комнату — ему казалось, будто он что-то забыл. Полосатый матрас на низкой кровати, ободранный письменный стол и стул, вытащенный из мусорки, умывальник с тазиком и кувшином — все его имущество находилось на своем месте. Пальто он уже надел, записная книжка и карандаш лежали в кармане, шляпа висела на крючке возле двери.

Нож, вот что! Арчи шагнул к кровати. Ему не хотелось видеть нож — нож напоминал ему о прошлом. В яростном огне пожара его лезвие покрылось полосами — даже заточка и шлифовка не помогли. Арчи приладил новую рукоятку, однако от сине-коричневых полос на лезвии можно было избавиться, только стерев его в порошок.

И даже не воспоминания были хуже всего. Каждый раз, прикасаясь к ножу, Арчи испытывал гнетущее ощущение, словно он привлекает к себе… не то чтобы интерес, а какое-то мимолетное внимание. Чье именно внимание, он не знал, но чувство не проходило. Каждый раз, когда он уходил из дома без ножа, Арчи казалось, будто он забыл что-то. Сделав над собой усилие, Арчи оставил нож там, где он лежал — под кроватью, — и вышел в коридор, тщательно заперев за собой дверь.

Девчонка, продававшая «Геральд», ждала Арчи на крыльце. Он держал наготове несколько найденных в кармане одноцентовых монет, надеясь, что в кои-то веки сможет просто купить газету, не вступая в разговор. Ее безумное убеждение в том, что она его дочь, заставляло некоторые воспоминания всплывать слишком близко к поверхности, а сегодня они и так уже кипели. Арчи глубоко вдохнул, готовясь к неизбежной пытке.

— Доброе утро, отец, — сказала девчонка, приподнимая грязную шапку со лба. Бледные вздувшиеся рубцы на правой стороне лица сердито вспыхнули красным, когда Арчи стал упорно смотреть себе под нога, на облупившуюся краску крыльца — на что угодно, лишь бы не смотреть в ее блестящие от ненависти глаза. — Разве ты не видишь? Это я, Джейн.

Она улыбнулась, показывая кривые серые зубы. Выступающие шрамы, уходившие под шапку, перекосили улыбку в кривую ухмылку. Однажды девчонка сняла шапку, и Арчи увидел лысые проплешины на голове и искореженный обрубок уха — после этого он многие недели страдал бессонницей.

— Ты, мерзавец, разве ты не видишь, что это я?

Арчи смотрел на ее ботинки, стоявшие вплотную к его ботинкам, но все еще не мог поднять взгляд на девчонку. Он застыл на покосившемся крыльце, протягивая пригоршню монет и в тысячный раз спрашивая себя, откуда она могла узнать, что его дочь звали Джейн.

— В цирке мистер Стин сказал мне, где тебя найти, — продолжала она.

От нее разило запахом застарелого гнева, и Арчи чувствовал, как она дрожит от напряжения.

— В цирке много всякого знают, а когда говорят тебе, то бьют так, чтоб наверняка запомнил.

Арчи подумал, что если он посмотрит на нее, то просто сойдет с ума и тоже станет кидаться на прохожих, обвиняя первого попавшегося работягу в том, что он его отец, любовник или давно пропавший двоюродный брат. Он знал, что через несколько секунд, получив с него дань, она съежится и позволит ему пройти. А когда он шагнет мимо нее, старательно избегая прикосновения к обтрепанному пальто с обрезанными полами, она разрыдается. Когда он дойдет до конца квартала, девчонка будет во весь голос ругать его, на чем свет стоит.

Он как-то написал для Беннетта статью о ней и многих ей подобных, сведенных с ума дикостью их жизни, цепляющихся за свои желания и лелеющих свои фантазии, пока они не станут казаться реальностью. Беннетт быстро пробежал статью, с чавканьем поедая устриц, и отложил ее в сторону.

— Сумасшедшие дети — забота дамочек из благотворительного общества, — прорычал он. — Тиражей на этом не сделаешь.

Может быть, Беннетт и прав, но Арчи горячо хотел, чтобы благотворительное общество позаботилось именно об этой девочке. Она довела его до того, что он мог избавиться от воспоминаний, только залив их джином.

Арчи стоял на крыльце с протянутой рукой и закрытыми глазами, чтобы не видеть ее обезображенное лицо, и ему никак не удавалось вспомнить, как выглядела Хелен. Однако он ясно помнил Джейн: пухленькая темноглазая малышка Джейн со смехом показывает на луну над озером Шамплейн; это истощенное создание из сточной канавы было насмешкой над памятью Джейн.

Девчонка всхлипнула. Арчи так и знал, что она расплачется. Она по одной подобрала монетки с его ладони.

— Газета стоит всего лишь один цент, но ведь от отца всегда можно принять подарок, правда, папочка?

Арчи промолчал. Взял газету, свернул ее и сунул под мышку, выходя на оживленную улицу. Когда он добрался до поворота на Бродвей, девчонка пронзительно вопила во весь голос, словно фурия.

Бродвей заполняли нью-йоркские богачи, неторопливо направлявшиеся к новому Кротонскому водохранилищу в северной части Сорок второй улицы, — свежая ярко-голубая и торжественно-черная краска на каретах, лошади начищены до блеска и украшены колокольчиками и лентами. Арчи наблюдал за ними из омнибуса, в который он сел возле Сити-Холл-парка. Омнибус с трудом проталкивался вперед, возница выкрикивал непонятные угрозы по-гэльски всем подряд — кучерам, пешеходам и свиньям. По дороге на север тянулась длинная вереница таких же повозок, в которых сидели те, кто не мог позволить себе собственную карету. По обочинам толпой стояли целые семьи и прохаживались группы молодых мужчин. Мужчины окликали проезжавших мимо женщин, и те махали в ответ из окон экипажей и строили глазки. Маленькие дети с серьезным видом пытались вести себя благовоспитанно: обходили стороной копавшихся в канавах свиней и резво уклонялись от движущихся повозок. Царивший вокруг хаос вызывал головокружение и никак не поддавался описанию пером. Арчи откинулся на жесткую спинку скамьи, закрыл глаза и снова попытался найти угол зрения для статьи о празднике. Главное — это упорство.

Омнибус нехотя остановился на углу Сорок второй улицы. Здесь Бродвей превращался в широкую грунтовую дорогу, выровненную, но еще не замощенную. Дальше к северу расстилались поля и отдельные семейные участки, а к югу город постепенно превращался в нагромождение зданий на Ист-Сайд и Уолл-стрит. Предупреждающе звенели колокольчики, когда фургоны, везущие на юг овощи и домашний скот, сталкивались с фургонами, нагруженными мануфактурой и металлоломом для растущих северных пригородов. Возницы осыпали друг друга бранью, а то и хлыстом охаживали.

Почему-то все происходящее казалось в порядке вещей. Полоумные девчонки были частью жизни в Файф-Пойнтс, однако в Нью-Йорке есть многое другое, на что стоит посмотреть и чем можно занять мысли. Хватит страдать. Удо прав. Не надо гоняться за горем.

Арчи перепрыгнул через валявшуюся в грязи свинью и влился в краешек людского потока: здесь стояли или бродили маленькими группками вместо того, чтобы ломиться вперед неудержимой лавиной. Порыв ветра взметнул упавшие листья и потащил по улице, пока их не растоптали пешеходы. Арчи немного прошел вместе с толпой, стараясь прочувствовать ее настроение до приезда мэра Морриса.

Разбудившие его выстрелы из пушки открывали праздничную церемонию на северном берегу острова Манхэттен. Это было около часа назад; скоро процессия доберется сюда, и неразберихи станет еще больше. Лучше всего найти спокойное местечко, где можно посидеть и почитать газету в ожидании праздничного шествия. Будет интересно понаблюдать за реакцией толпы на речь мэра, хотя вряд ли здесь можно ожидать чего-то нового. Беннетт не жаловал Морриса, и при всяком удобном случае в «Геральд» появлялись нападки на мэра. Удивляться тут нечему. Разругавшись с Мэтти Ван Буреном, Беннетт не упускал возможности яростно наброситься на Таммани-Холл. Толку от этого не было никакого: общество Таммани владело всем городом, а пока Старик из Киндерхука сидел в президентском кресле, то вся Америка была в их руках. Теперь, когда Ван Бурен потерял свое кресло, общество отказалось от амбициозных планов в масштабах всей страны, однако в пределах города они делали практически все, что хотели. Они обладали слишком большим могуществом и слишком крепко сидели, чтобы беспокоиться из-за нападок какого-то газетчика, чья аудитория к тому же ограничивалась только теми, кто умел читать.