Аболиционисты дружно перешли обратно на свою сторону Нассау-стрит и, провожаемые улюлюканьем хулиганов, скрылись в дверях Американского общества борьбы с рабовладением. Протестующие разошлись, и Нассау-стрит стала медленно заполняться повозками и пешеходами. Колесами и ногами они давили кожуру и гнилую мякоть ненависти (Арчи уже мысленно набрасывал статью), которую бедняки приберегают друг для друга.

В этот день Арчи был на работе рассеян и неуклюж: опрокинул коробки с литерами и даже разлил бутылку типографской краски на наборном столе рядом с прессом. К счастью, Беннетт не выходил из своего кабинета весь день, и наказанием за оплошности стали только насмешки других наборщиков. Охотники на дроздов не выходили из головы. Арчи все пытался найти точку зрения, с которой нужно писать задуманную статью. Однако в его ушах непрерывно звенели слова священника: «Ведь вы сами могли бы иметь дочь такого возраста. У вас чувствительная душа». У Арчи начинали дрожать руки, когда он думал о несчастном негре, с криком бегущем по улице в безнадежной погоне за дочерью, которую ожидали жизнь в оковах и рыдания под кнутом надсмотрщика. Пожалуй, лучше уж знать, что твоя дочь умерла. По крайней мере тогда можно выплакать свое горе и жить дальше.

«И у тебя это здорово получилось», — ехидно усмехнулся про себя Арчи.

На закате, когда Арчи жевал купленный на обед хлеб, Удо доставил газетную бумагу. Арчи смотрел на старого друга и не мог не завидовать ему. За годы их знакомства Удо пошел в гору. Теперь он персонально доставлял товар только Беннетту и одному-двум важным клиентам; остальных обслуживали наемные посыльные, количество которых все увеличивалось. Коммерческий успех отразился на талии Удо, который стал этакой надежной опорой немецкого общества. Его жена отличалась плодовитостью крольчихи, дети изучали французский язык под руководством репетиторов, а в окнах гостиной его дома были вставлены витражи. Однако, несмотря на успех в делах, Удо не забывал своего старого друга Арчи. И все еще приносил с собой глиняную пивную кружку, когда они встречались, чтобы выпить пива и поболтать.

— Я сегодня видел демонстрацию аболиционистов, — сказал Арчи, помогая Удо занести бумагу в печатный цех «Геральда». — Их разогнали Дохлые Кролики.

Удо покачал головой и остановился, чтобы вытереть лысину носовым платком.

— Все они смутьяны, — сказал он. — Что аболиционисты, что Кролики.

Арчи знал, что Удо терпеть не может говорить с друзьями о политике, но из головы никак не выходил негр, который нашел у колонки ведро с водой и узнал, что случилось с его дочерью.

— Охотники на дроздов крадут детей на улицах, — продолжал Арчи. — Детей, представляешь? А каково родителям?

Удо посмотрел Арчи в глаза:

— Арчи, тебе своего горя хватает. Не напрашивайся на новое.

Нет, такой ответ его не удовлетворил.

— Удо, ведь это же дети.

— Арчи, я нанимаю черных. И плачу им столько же, сколько белым. Это все, что я могу сделать. — Казалось, Удо хотел еще что-то добавить, но передумал, засунул платок в карман и пошел к дверям. — Давай-ка закончим работу.

После полуночи Арчи повернул за угол и вышел на Ориндж-стрит. Болели пальцы, покрытые лиловой типографской краской, которую невозможно отмыть до конца. Где-то в подвальном магазинчике играла музыка и что-то кричали голоса на непонятном языке. Арчи огляделся по сторонам. Продавец устриц стегнул лошадь и поехал в более обеспеченный район, а может, просто домой. Шагали раскачивающейся походкой матросы, зазывали клиентов проститутки, а обездоленные жильцы глазели на все это из окон и темных углов. Арчи валился с ног от усталости.

На ступеньках дома, где он снимал комнату, сидела детская фигурка в шляпе и толстом пальто. Арчи резко остановился. Нет, только не сегодня. Сегодня у него из головы не идет проклятый негр, с рыданиями бегущий за дочкой. Сегодня Арчи хотелось вспомнить свою дочь такой, какой она была. А эта сумасшедшая карикатура на девчонку не имеет права ходить за ним по пятам, называя себя его дочерью.

«Уж лучше дочь потерять», — подумал Арчи второй раз за этот вечер. Он повернул обратно за угол и направился в пивную на Леонард-стрит. Уж лучше выплакать свое горе и жить дальше.

Кечолли, 11-Олень — 29 сентября 1842 г.

Стин наблюдал, как худощавая фигура Джона Даймонда слилась с толпой перед Индепенденс-Холл и исчезла за проезжавшим мимо кебом. Аарон Бэрр провел немало времени в Индепенденс-Холл, замышляя интриги. Интересно, что происходило за кулисами конституционного собрания? Бэрр умер обесчещенным, и истинная мера его влияния в истории осталась неизвестной. Стин намерен оставить более заметный след. Он возьмет историю в свои руки и заставит ее говорить.

Часы на башне Индепенденс-Холл показывали одиннадцать двадцать восемь. Стин дернул поводья. Лошади, уставшие после длительного путешествия через Кумберленд и Балтимор, медленно тронулись. По приезде в Нью-Йорк надо будет купить новых лошадей, однако сейчас Стина заботили другие проблемы. У него оставалось не так уж много времени до встречи с Финиасом, о которой Финиас еще не подозревал.

Удалось ли Даймонду найти его? Стин не слишком забеспокоился, узнав о появлении Даймонда: задумай тот отомстить, не стал бы объявлять о своем приезде. И он не выказал никакой враждебности за все время долгого пути в Филадельфию; наоборот, снабдил Стина необычайно ценными сведениями. Непонятно, почему он это сделал, но с Даймондом вообще многое непонятно. Он ходит и разговаривает, однако что-то с ним явно не так. От Даймонда разило болотом, в котором он утонул; глаза выпучены, а под глазами залегли темные круги; он что-то бормотал себе под нос — не всегда по-английски — в самые неподходящие моменты. В полдень и сразу после восхода он вел себя особенно странно, поэтому Стин отпустил его до встречи с Барнумом, которую запланировал на полдень. Стин хотел, чтобы внимание Барнума ничто не отвлекало.

Хмурый Стин направлял лошадей по запруженным толпой улицам Филадельфии. Если у кого-то были причины ему отомстить, так это у Даймонда: он умер нелегкой смертью, утонув лицом вверх, и кончик его носа почти касался поверхности мутной воды притока Миссисипи.

Уроженец Нового Орлеана, Даймонд был танцором в Большом научном и музыкальном театре Барнума, когда Стин работал там кукловодом. Джейн Прескотт недавно сбежала, и Стин дал понять, что заинтересован в поисках некой мексиканки по имени Люпита, которая, по его мнению, могла находиться в Луизиане. Он был уверен, что Люпита сможет найти Джейн. Весной 1841 года Даймонд навел Стина на Люпиту.

Они встретились в Начесе, дело быстро приняло неприятный оборот, и Стину пришлось убить Даймонда, когда тот попытался уйти.

За Люпитой в те времена уже почти шесть лет числился должок. По ее вине мосиуакецке вышли из-под контроля и привели в Нью-Йорк самого Маскансисила, который пошел по следу Люпиты, но вместо нее вышел на Стина. В ту ночь, когда его поймал Следопыт, Стин едва спасся, и отказ Люпиты помочь в поисках Джейн привел его в бешенство. Он с огромным удовольствием прикончил знахарку, отомстив за все долгие недели, когда ему казалось, что Маскансисил вот-вот свалится ему на голову с ближайшего дерева. А вот Даймонда Стин убивать не хотел. Вообще-то он не любил чернокожих, однако танцор представлял для него большую ценность.

— Извини, Джонни, — сказал он, после того как последний пузырек лопнул на поверхности воды и Даймонд перестал вырываться. — Очень немногие могут быть посвящены в эту тайну, и, боюсь, ты в их число не входишь. Кроме того, есть места похуже Тлалокана. [6]

Когда поверхность воды стала зеркально гладкой, отражение луны превратилось в блестящий круг поверх лица мертвого Даймонда. В ту ночь Точтли был отчетливо виден; Стин помнил, что заинтересовался тогда, к чему бы это. Может быть, человек, утонувший под Кроликом, будет пьян, когда дойдет до царства Тлалока, райской земли, куда попадали погибшие от воды, земли и капризов погоды. Стин оставил тело Даймонда плавать в воде — мертвый негр в водах Миссисипи вряд ли привлечет внимание.