Когда все закончилось и пришла пора подняться наверх, мы с Питером вздохнули с облегчением.

Жилище Питера состояло из уютной гостиной и двух просторных комнат, к каждой из которых примыкала собственная ванная. Та комната, что располагалась справа от гостиной, производила впечатление отчетливо мужской. Обстановка ее состояла из двух массивных комодов, украшенных резьбой ручной работы, роскошного дивана, обитого малиново-красной кожей, пары таких же кресел перед камином, огромной кровати с книжными полками над изголовьем, и телевизионной панели, которая выезжала из потолка при нажатии кнопки. Стены были выкрашены в белый цвет, покрывало на кровати украшал орнамент из черных и белых квадратов, на полу лежал темно-серый ковер. По стенам развешаны полотна, изображавшие сцены охоты на лис на фоне английского сельского пейзажа.

Вторая спальня традиционно предназначалась для хозяйки дома. Последней там жила Грейс, покойная жена Питера. До нее эту комнату занимала Элейн, а еще раньше — мать Питера и прочие родственницы по женской линии начиная с 1848 года. Она была очень женская: светло-персиковые стены, персиковые с зеленью занавеси, изголовье кровати и покрывало. Небольшой диванчик и изящные кресла перед камином придавали комнате уютный и гостеприимный вид. Над каминной полкой висел чудесный пейзаж. Я, разумеется, собиралась в самом ближайшем времени переделать здесь все по своему вкусу, потому что люблю более яркие цвета, но думать о том, что в эту комнату влезла бы вся моя крошечная квартирка целиком, было забавно.

Питер уже предупредил меня, что нередко страдает бессонницей и в такие моменты будет уходить в другую комнату, чтобы почитать. Я-то сплю так, что хоть из пушки пали — не добудишься, поэтому заверила его, что в этом нет необходимости, но если ему так удобнее, а тем более если это поможет ему уснуть, ради бога.

В ту ночь мы легли в моей комнате. Наконец-то я по-настоящему начну новую жизнь в качестве жены Питера, ликовала я. Не знаю, что разбудило меня в ту ночь, однако я проснулась. Питера рядом не было. Хотя я знала, что он, скорее всего, читает у себя в комнате, меня вдруг охватила ужасная тревога. Я сунула ноги в шлепанцы, натянула халат и вышла в гостиную. Дверь его комнаты была закрыта. Я бесшумно приоткрыла ее. Было темно, но в сером утреннем свете, который просачивался в щель между занавесями, я все же смогла разглядеть, что в комнате никого нет.

Не знаю, что побудило меня сделать это, но я поспешила к окну и выглянула на улицу. Со второго этажа бассейн был виден как на ладони. Разумеется, на зиму его закрывали, но Питер стоял на его краю на коленях и, просунув руку под тяжелый виниловый чехол, что-то делал в воде. Его рука двигалась туда-сюда, как будто он пытался не то запихнуть что-то в бассейн, не то выудить что-то оттуда.

«Зачем? Что он делает?» — недоумевала я. У меня на глазах Питер поднялся, развернулся и медленно пошел к дому. Несколько минут спустя он открыл дверь в спальню, вошел в ванную, включил свет, вытер руку полотенцем и опустил рукав пижамы. Покончив с этим, он выключил свет, вернулся в спальню и остановился напротив меня. Он явно не замечал моего присутствия, и я поняла, что происходит. Питер спал. Когда я училась в колледже, одна девочка у нас в общежитии страдала лунатизмом, и нас всех предупредили, что ее ни в коем случае нельзя резко будить.

Питер направился в гостиную, и я бесшумно двинулась за ним. Он улегся обратно в постель, и я, сняв халат и сбросив шлепанцы, осторожно прилегла рядом. Через несколько минут он обнял меня и сонным голосом произнес:

— Кей.

— Я тут, милый, — отозвалась я.

Его тело обмякло, и вскоре по его ровному дыханию я поняла, что он спит. Я же провела остаток ночи без сна. Питер — лунатик, думала я, но как часто такое с ним случалось? И самое главное, почему он в бессознательном состоянии делал такие движения, как будто пытался не то столкнуть что-то в бассейн, не то что-то оттуда вытащить?

Что-то… или кого-то?

Николас Греко плутал по улицам Кресскилла, небольшого городка в окрестностях Энглвуда, выглядывая дорожные знаки, и в очередной раз ругал себя, что так и не удосужился оборудовать свой автомобиль навигатором. Фрэнсис вечно твердила, что для человека, который щелкает нераскрытые преступления как орешки, он обладает поразительной способностью заблудиться в трех соснах. И она была права.

Приятный городок, подумал он, сворачивая направо на Кантри-роуд; интернет-карта рекомендовала ему именно этот маршрут. Он сверился с ней перед тем, как выехать на встречу с Винсентом Слейтером, которого отец Питера Кэррингтона называл незаменимым человеком.

Перед тем как договориться о встрече, Греко досконально изучил всю подноготную Слейтера, однако ничего особенно любопытного не узнал. Слейтер, которому исполнилось пятьдесят четыре года, был холост и до сих пор проживал в том же самом доме, где и вырос, — он выкупил его у родителей, когда те перебрались во Флориду. Образование получил в местном колледже и всю жизнь проработал на «Кэррингтон энтерпрайзис». Через пару лет после начала работы он привлек внимание отца Питера и стал для того кем-то вроде адъютанта. Когда умерла мать Питера, на Слейтера, помимо роли доверенного сотрудника, легла и забота о мальчике. Он был на двенадцать лет старше Кэррингтона-младшего и в юные годы возил того в Чоут, закрытую школу в штате Коннектикут, а также регулярно навещал его там, оставался с ним в особняке на время каникул и отправлялся кататься на лыжах и на яхте на выходных.

Прошлое у Слейтера было любопытное, но заинтересовал он Греко в первую очередь тем, что тоже был в числе гостей на той самой злополучной вечеринке, после которой пропала Сьюзен Олторп. Он нехотя согласился на встречу, но исключительно при условии, что состоится она у него дома.

«Не хочет, чтобы я появлялся в особняке, — подумал Греко. — Вряд ли ему неизвестно, что я там уже побывал — во всяком случае, в домике для гостей, беседовал с Баррами».

Он внимательно следил за нумерацией домов и затормозил перед домом Слейтера; это оказалось разноуровневое строение из тех, что пользовались популярностью в пятидесятые. Слейтер открыл дверь мгновенно, едва Греко нажал на кнопку звонка, словно стоял за дверью в ожидании. Детективу почему-то казалось, что это вполне в духе Слейтера.

— С вашей стороны очень любезно было встретиться со мной, мистер Слейтер, — негромко произнес он и протянул руку.

Слейтер сделал вид, что не заметил ее.

— Входите, — произнес он резко.

Даже с завязанными глазами можно было найти дорогу в этом доме. Прямо в конце коридора — кухня. Справа от входа гостиная, смежная с небольшой столовой. На втором этаже три спальни. Общая комната на пол-этажа ниже кухни. Греко знал это, потому что сам вырос точно в таком же доме, только в Хемпстеде, на Лонг-Айленде.

Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что Слейтер тяготеет к минимализму. Коричневый ковер, тусклые бежевые стены. Греко последовал за Слейтером в спартански обставленную гостиную. Вся меблировка состояла из широкого стеклянного кофейного столика со стальными ножками и расставленных вокруг него дивана и кресел в модернистском духе.

«Ни в этом малом, ни в его жилище нет и намека на сентиментальность», — подумал Греко, устраиваясь в кресле, на которое указал ему Слейтер.

Оно оказалось слишком низким на его вкус. Утонченный способ поставить в невыгодное положение.

Не успел он привычно поблагодарить Слейтера за то, что тот согласился с ним встретиться, как Слейтер сказал:

— Мистер Греко, я знаю, зачем вы приехали. Вы расследуете дело об исчезновении Сьюзен Олторп по поручению ее матери. Это было бы весьма похвально, если бы не одна серьезная загвоздка: ваша цель — доказать, что в исчезновении Сьюзен виноват Питер Кэррингтон.

— Моя цель — выяснить, что случилось со Сьюзен, чтобы ее мать, если это возможно, обрела наконец покой, — возразил Греко. — Поскольку Питер Кэррингтон был последним, кто видел Сьюзен перед тем, как она исчезла, он вынужден уже двадцать два года жить иод гнетом подозрений. Мне кажется, вы, как его друг и помощник, должны быть заинтересованы в том, чтобы развеять эти подозрения.