— Скажите, святой отец, — встрял толстый мужчина лет сорока, с огромным брюхом, — как это вы можете проводить целое лето на островах, не раздавая благословений?

Я злобно взглянул на него. Он испугался, но недостаточно сильно, чтобы улыбка исчезла с его лица. «Такие, как он, — подумал я, — заслуживают ответного оскорбления».

Я склонился к нему.

— Знаете, — заговорил я медленно и громко, чтобы его спутники расслышали каждое слово, — я привык сидеть в исповедальне и выслушивать скорбные истории от всяких уродливых гомиков вроде вас, которые захлебываются от жалости к себе. Они всегда ищут отпущения грехов за пару долларов.

От ужаса он потерял дар речи. Высокий, нордического типа, блондин лет под сорок пришел ему на выручку — он поднялся из-за стола, отодвинув стул, и навис надо мной.

— Что это за тип, Линда? — спросил он и угрожающе стиснул зубы.

— Сядь, Рид, — властно осадила та. — Он мой друг.

Светловолосый неандерталец неохотно вернулся на место.

— Вы великолепны, — заявил я, глядя на этого великана. — Вас надо положить в коробочку, наклеить ярлычок и поставить на полку. Скажите, сколько дерьма у вас в мозгах?

Рид уставился на остальных. Я подумал, что, наверное, зашел слишком далеко. Он уже готовился встать.

— Перестаньте, — прервала Линда, взглядом приказывая мне сбавить обороты. — Не испытывайте судьбу.

Я попытался успокоиться, невзирая на чувство сильнейшего отвращения к этим надутым снобам.

— В чем дело? Не сложилось по жизни, и ты стал священником? Выбыл из игры? — Рид засмеялся.

Линда шепнула мне на ухо:

— Не позволяйте ему вывести вас из себя. Он просто нарывается.

— Плевать, — отозвался я.

Линда едва слышно предупредила:

— В Оксфорде он был чемпионом по боксу.

Не обратив внимания на ее слова, я обернулся к неандертальцу.

— Я не выбыл из игры. Я вернулся в реальный мир. И в этом мире идиоты не вправе меня судить. Знаете, мне это уже надоело. Почему бы вам не придумать что-нибудь новенькое, чтобы скоротать время?

Верзила сердито поднялся на ноги, опрокинув наши бокалы. У него буквально пена шла изо рта.

— Я засуну твою башку тебе же в задницу.

Обмен ударами прошел молниеносно. Он выбросил вперед кулак, я инстинктивно парировал левой рукой и заехал ему правой в челюсть. Рид был высок и силен, но ему недоставало скорости, которую во мне развило фехтование. От удара он отлетел к стене и рухнул на пол без сознания.

Его друзья в изумлении раскрыли рты. Линда подошла, чтобы успокоить меня, и мы с ней быстро вышли из бара. В дверях она обернулась к компании и резко бросила:

— Пускай он священник… но не баба!

Ночь выдалась великолепная. Мы брели вдоль берега, прочь от порта. Море было спокойное, в нем отражались сияние луны и звездное небо. Если не считать отдаленных звуков музыки из баров, стояла тишина. Мы шли по направлению к Платиа Милон, где над пенистым морем вырисовывались силуэты ветряных мельниц.

В тени этих старых мельниц я обнял Линду и притянул к себе. Она не отодвинулась. Лунный свет отражался на ее гладкой, загорелой коже, серебрил шелковистые темные волосы. Я поцеловал ее, и она охотно подчинилась. Экзотический, тяжелый запах ее духов сладко реял в ночном воздухе.

Линда не спешила отодвигаться.

— Кажется, я влюбилась в тебя, — прошептала она. Мне казалось, я слышал биение ее сердца.

— Я хочу тебя, — сказал я.

На траве, в тени ветряных мельниц, я начал расстегивать ее блузку, потом просунул ладонь в чашечку кружевного бюстгальтера. Через несколько минут я уже срывал с нее одежду. Я желал Линду, и она желала меня здесь и сейчас. Огонь и лед, жестокость и ярость, взрыв неуправляемой страсти. Она страстно поцеловала меня — ничего подобного я уже давно не испытывал, — притянула к себе, ногтями впилась в мою спину, застонала… Я пытался разглядеть ее лицо в лунном свете, но глаза Линды были закрыты, на губах играла слабая торжествующая улыбка. Я целовал ее снова и снова, наслаждаясь сладостью ее уст.

Вдруг она остановилась.

— Нет, не здесь, — попросила она. — Я хочу, чтобы у нас все было по-особенному.

Крикнула ночная птица, море с шепотом ударилось о берег. Я лежал навзничь, на песке, рядом с Линдой. Меня переполняло неимоверное желание, но я не собирался торопить события. Несколько секунд висело напряженное молчание. Возможно, она ждала, чтобы я начал. Не знаю. Я взял Линду за руку, чтобы помочь ей встать, и мы зашагали назад, на звуки музыки.

Мы брели по лабиринту переулков, среди прихотливо разбросанных домишек, сияющих белым в свете луны, проходили мимо бесчисленных маленьких церквушек, лепившихся друг к другу, с разноцветными куполами и распятиями, похожими на драгоценности в короне. С главных улиц, из центра городка, сюда доносился лишь отсвет неоновых огней и звуки хип-хопа. Я почувствовал, что мы отделены от прочих обитателей засыпающего острова. Мы слышали тихие вздохи ветра, бьющегося в закрытые ставни беспорядочно раскиданных построек. Затем, когда мы вышли из темного переулка на резкий свет уличных фонарей, из «Петроса» донесся дикий хохот. На пороге страстно целовались двое, абсолютно равнодушные к прохожим.

Выше по улице, за баром «Петрос», выясняла отношения еще одна парочка. Девушка визжала по-гречески, колотя парня сумочкой по голове. Линда потянула меня за руку.

— Любовники ссорятся, — шепнула она.

Когда мы приблизились, я разглядел обоих — сутулого, похожего на гнома, мужчину и стройную молодую женщину в розовом атласном платье. Красавица и Чудовище. Прекрасный Гиацинт и его извращенный наставник, Брайан.

Линда потащила меня прочь, направляясь в путаницу переулков, подальше от увиденной сцены, но пронзительная тирада Гиацинта разносилась далеко по улицам. Я попытался прислушаться, но испорченный греческий оказался мне не по зубам.

— О чем они говорят? — поинтересовался я.

Линда усмехнулась:

— Обычное дело. Трансвестит обвиняет старика в том, что он ее использует.

По мере того как мы удалялись, голоса стихали. Линда вела меня сквозь тихий сумрак, ловко маневрируя в лабиринте тупиков и то и дело останавливаясь, чтобы поцеловаться со мной в тени бугенвиллий.

Я поднялся вслед за ней по винтовой лестнице и вошел в маленький внутренний дворик. В глиняных горшках цвели цветы, и в ночном воздухе сладко пахло жасмином. Пока Линда искала ключи, я стоял сзади нее, и мои руки касались упругих округлых грудей. Она откинулась назад так, что ее волосы защекотали мне щеку, кокетливо засмеялась и отодвинулась. Когда она открыла дверь, я увидел, что комната напоминает место действия из сказок «Тысячи и одной ночи». На полулежали гигантские яркие подушки, на белых стенах висели разноцветные плетеные циновки.

Линда принялась зажигать свечи. Я лег и поудобнее устроился среди подушек. Она налила бренди в два маленьких бокала и поставила их на медный поднос. Сев рядом, она приподняла свой бокал со словами «За нас», а потом улыбнулась и наклонилась ко мне. Длинные волосы нежно окутали меня. При свете свечей ее груди казались золотыми, соски напоминали два розовых бутона, ожидающих поцелуя. Мое воображение заработало: Афродита соблазняла беспечного смертного, и я добровольно поддался очарованию богини.

На следующее утро я проснулся рано. Линда исчезла. Я пытался понять почему. Или, быть может, мне все приснилось? Сомнения одолевали меня недолго; я отнюдь не мечтательный подросток. На столе, рядом с вазой, полной алых гвоздик, лежала записка: «Прости, мне нужно уйти. Скоро вернусь. Чувствуй себя как дома».

Я открыл ставни и прищурился, ослепленный ярким солнечным светом. Моя одежда валялась вперемешку с разноцветными подушками и вещами Линды, которые были на ней вчера. «Значит, это был не сон», — сказал я себе и улыбнулся.

На кофейном столике лежала стопка журналов; взяв их, я обнаружил на одной из глянцевых обложек улыбающееся лицо Линды. Для французского журнала Высокой моды Линда позировала на берегу Сены, а на заднем плане интригующе маячил собор Парижской Богоматери. На обложке британского женского еженедельника снова была Линда, одетая в твид, она брела по лондонскому мосту и выглядела роскошно — элегантная, уверенная хозяйка своей судьбы.