— Зачем мужчине ходить к гинекологу?

Гарри разглядывал выписку с карты «Америкен Экспресс».

— Это выписка с кредитки, которая сейчас, должно быть, у него в кармане. Он расплачивался ей только один раз, заправлялся на «Шелл» 27 октября. И с 28 октября не снимал больше денег. У него что, с собой мешок наличных? Иначе я не понимаю, на что он живет. А вот смотри, телефонный счет за ноябрь. Он больше не пользовался мобильным.

Я посмотрела на часы. Надо было уезжать. Гарри сунул выписки в карман, а я запихнула папку с медицинской карточкой в сумку.

— У меня какое-то гадкое чувство, — прошептал Гарри. — Он как сквозь землю провалился. Что-то не так.

Он быстро выключил лампу и кивнул, чтобы я поторапливалась. Потом направился к двери, и я хотела пойти за ним, но резкая вспышка боли в лодыжке подкосила мою ногу. Я упала, попыталась встать, но при этом опрокинула мусорную корзину, набитую смятой бумагой и разорванными конвертами. Мой взгляд упал на кусок разорванного листка, на котором была всего одна строчка: http://www.mttu.com/abort-gallery/index.html стр 3 из 3.

Я где-то это видела. Это была строчка над фотографиями мертвых младенцев, которые мне прислали. Я сунула бумажку в карман и поспешила к двери. Но прежде чем я поняла, что Гарри почему-то лежит на земле на улице, на мой затылок обрушился удар, в глазах брызнули звезды, и я упала.

Вдалеке лаяла собака. Я хотела открыть глаза, но не получалось. Как будто их склеили клеем «момент». Ужасно хотелось пить. Яркий свет брызнул в глаза, но я не могла даже повернуть голову. Мои руки и ноги были привязаны к краям кровати. Меня заперли в моем обездвиженном теле. Я не могла ни видеть, ни чувствовать, ни шевелиться, а только сползать в беспокойный сон. Иногда по комнате проскальзывала тихая, зловеще молчаливая тень. Мое лицо грубо мазали какой-то жгучей мазью, шею перебинтовали так туго, что я едва могла дышать. Кто-то разрезал повязку ножницами, наголо обрил меня и сунул под меня судно. Потом я несколько часов, дрожа, лежала на нем голышом, спина, казалось, разламывалась от боли. Из меня вышло все, но я не знала, было ли это на самом деле.

После этого кто-то вколол мне в руку иголку, отчего я упала с высоты многоэтажного дома в морскую пучину, пролетела по воздуху и рухнула в извилистое ущелье. Еще у меня на глазах пытали моих детей, вешали и заталкивали под воду, а я в это время боролась, чтобы освободиться, открыть глаза, хотела кричать, но не могла выдавить из себя ни звука, и все мое тело как будто окаменело и было заковано в кандалы.

В другой раз он давал мне таблетки, от которых меня тошнило так, что я почти задыхалась. Однажды он ударил меня, потому что я пыталась вытолкнуть их изо рта своим воспаленным языком. Он снова запихнул в меня таблетки, протолкнул их мне в глотку, и я от этого потеряла сознание. Иногда я думала, что умерла и нахожусь в аду. Или лежу в изоляторе в сумасшедшем доме.

У меня пропало всякое представление о времени и месте. Свет сменял тьму, холод — липкое тепло. Но в один прекрасный момент боль в моей голове начала отступать, и я мало-помалу стала контролировать свои мысли. Моей самой первой ясной мыслью было: почему он просто не прикончит меня? Почему он держит меня взаперти, связанную, травит лекарствами? Что он собирается со мной сделать? Потом я начала понимать, что раз уж он держит меня в живых, значит, у меня еще есть шанс. Главное — оставаться в сознании.

Все чаще мне удавалось незаметно для него прятать таблетки под языком. Когда он уходил, я выплевывала их как можно дальше от себя. Правда, боль из-за этого усиливалась. От неподвижного лежания в кровати болели шея, мышцы и кости, которые хрустели и скрипели при малейшем движении. И голод. У меня все болело от голода и жажды.

Я ощупала пальцами веревки, которыми была связана. Это были полоски хлопчатобумажной ткани, импровизированные наручники. Как будто я лежала в настоящей больничной кровати. Я повернула голову, шея постепенно стала двигаться, я смогла немного сползти вниз и даже смотреть из-под повязки. Свет, который падал мне в глаза, оказалось, проникал из маленького окошка слева, на самом верху, откуда светило солнце. На окне была решетка. Больше ничего не было видно.

Опять залаяла собака, тонко и визгливо. Почему я все время слышу собак? Где-то здесь собачий питомник? Или ветеринар? Я сконцентрировалась на звуках на улице. Время от времени мимо проезжали машины. Я слышала, как они тормозили. Хлопали дверцы. И потом лай. Восторженный лай. Это могло означать только одно: я все еще была в Бергене-ан-Зее. Люди приезжали выгуливать собак вдоль берега.

Это открытие не принесло мне надежды. Мейрел и Вольф должны были быть где-то поблизости. О Боже, мои дети. Они думают, что я их бросила. Я представляла их себе в пижамках на диване с Анс, как она гладит их волосы и утешает, заняв мое место. Моя сестра хорошо знает, как обращаться с их травмированными душами. Я напрягла мышцы, попробовала вытащить кисти из своих оков, и немного их ослабила. Потом нащупала под краем кровати шуруп и стала с силой тереть о него запястье, хотя в руке застучала кровь и рану стало саднить.

И тут я услышала шаги. Легкие, торопливые шаги, вниз по лестнице, все ближе. Дверь загремела, в замочную скважину вставили ключ. Я почувствовала запах жареного чеснока. Опять натянуть повязку на глаза мне не удалось. Я подняла взгляд и увидела фигуру в джинсах и черной водолазке. Женскую фигуру, которая пахла духами. Она подошла ко мне, наклонилась, ее волосы защекотали мне лицо. Она царапнула ногтями по моему лбу и сдернула повязку.

Мне улыбалась Анс, она положила руку на мой лоб, как будто хотела проверить, нет ли у меня температуры.

— Посмотрите-ка, — сказала она, — наша больная поправилась.

На какое-то время мне показалось, что у меня снова галлюцинации. Все-таки какие-то из этих таблеток я проглотила, и вот результат. Кошмар. Моя собственная сестра привязала меня к кровати.

Но я чувствовала, как ее руки скользят по моей обритой голове. И слышала ее голос. Это были ее цветочные духи. Она наклонилась и посмотрела мне в глаза. Потом смочила тампоном мои распухшие, воспаленные веки. Большим и указательным пальцами взяла меня за нос и осторожно покачала его в стороны.

— Так больно? — спросила она, и я кивнула, а на глазах у меня выступили слезы.

— Ну и угораздило же тебя. Никак не заживает.

Она подошла к двери, повернула ключ и взяла стопку постельного белья с красного складного стульчика, которых раньше так много было на террасе нашего пансиона.

— Я должна перестелить тебе постель. Какую грязь ты тут развела. Я тебя развяжу, и ты посидишь тут пока на стульчике. Сможешь?

Я попробовала ответить, открыть рот и издать какой-нибудь звук, но получился какой-то тонкий писк, и я ужасно закашлялась. Мне нужно было выпить воды. Рот, горло, язык, губы — все было как пересохшая замша.

Анс взяла кружку с трубочкой. Она поднесла трубочку к моему рту, но я вовремя поняла, что мне нельзя это пить. Везде могут быть лекарства. Нельзя выпить ни глотка из ее рук. Я сжала губы и боролась с желанием выпить хоть каплю, чтобы почувствовать влагу во рту. Она протолкнула трубочку мне в рот.

— Давай, Мария, тебе надо попить. Это простая вода.

Я отвернула голову и пропищала:

— Не буду пить твою воду.

Она сжала мой нос так, что я не могла дышать, и мне пришлось открыть рот.

— Ну, если не хочешь по-хорошему, придется по-плохому.

Вспышка пронзительной боли обожгла мне нос, и она влила воду из кружки мне в рот. Вода капала по подбородку на шею. Анс была в ярости, крылья ее носа дрожали, рот сжался в тонкую полоску, и она прошипела сквозь зубы, что ей осточертело возиться со мной, быть все время начеку, как бы я чего не выкинула, хотя достаточно телефонного звонка, всего лишь одного маленького звоночка, чтобы со мной покончить.