— Я не знаю. Я надеюсь, что он поехал куда-нибудь, чтобы все обдумать. Я даже звонила в полицию узнать, не случилось ли где аварии. Наверное, сидит во Франции, в этом дурацком доме своих родителей.

— А его родители? Может, они что-то знают?

— У него нет больше родителей. Его мать умерла в прошлом году. Именно после ее смерти он резко захотел ребенка. Считал, что мы одинокая пара, так он говорил.

Она пошла к детям, которые, как зомби, сидели у телевизора.

— Нравится вам? — спросила она.

Вольф вытащил палец изо рта, чтобы ей ответить:

— Ну, клево! Победитель драконов! Смотри, это Гоку, у него магическая энергия!

Мейрел сказала, что это ерунда.

— Знаете что? У меня есть идея! Я сейчас оденусь, и мы пойдем на пляж смотреть на шторм и есть картошку-фри! Что скажете? А ваша мама пока разберет вещи и немножко отдохнет.

Анс взглянула на меня. Меня это устраивало. Даже очень. Может, я бы даже поспала, я чувствовала себя смертельно усталой. Мейрел захотела остаться со мной, а Вольф радостно поскакал за своей теткой.

Ванная моей сестры выглядела так, будто туда ни разу не ступала нога человека, не говоря уже о том, чтобы там кто-то мылся. Ни тюбика с кремом, ни бутылочки с шампунем, никаких мокрых полотенец и мочалок, здесь не было даже зубной щетки.

— Ух ты… — прошептала Мейрел, погладив пальчиком круглую ванну. — Какая красивая ванная! Тетя Анс, наверное, ужасно богатая!

— Начнем с того, что тетя Анс ужасно аккуратная, — ответила я, занимаясь поисками полотенец и пены для ванны. Пушистые нежно-голубые махровые простыни отыскались за раздвижным зеркалом, там же оказались баночки и тюбики, причем все — одной фирмы. «Охота же тратить время на такую ерунду», — думала я, засовывая нос в посеребренную ажурную баночку с ароматной отдушкой. Мейрел тем временем открыла кран. Пар заполнил бирюзовую комнату. Мы молча разделись. Мейрел аккуратно сложила одежду, видимо, под впечатлением от порядка у моей сестры. Я нарисовала на запотевшем зеркале большое сердце со стрелой, написала пальцем свое имя, а с другой стороны — «Мейрел» и «Вольф».

— Нарисуй тоже что-нибудь, — сказала я, и Мейрел изобразила аккуратный цветочек.

— Это тебе, мам, — засмеялась она.

Мы потрогали, не горячая ли вода, и опустились в теплую успокаивающую ванну.

Мейрел собирала пену, лепила ее на лицо и грудь, сооружала бороду и груди, а потом заставляла меня считать, сколько она сможет просидеть под водой. Я вдруг поняла, что мы никогда раньше не сидели с ней вот так в ванне. Никуда не торопясь. Мы всего один раз ездили в отпуск. Я всегда была чем-то занята. То группой, то Геертом, то подработками, то пыталась пристроить куда-то детей.

Я любила их сильнее, чем могла любить мужчину, но все равно не могла полностью раствориться в них. Все время куда-то неслась, ориентировалась только на себя. Собственно, дети стали для меня оправданием. Оправданием неудавшейся карьеры. Я никогда не задумывалась об этом раньше, но сейчас, сидя в ванной с дочерью, вдруг ясно все поняла. Где-нибудь в кафе я могла гордо рассказывать, что у меня все есть, классная работа, двое ребятишек, а больше мне ничего и надо. Семья прежде всего. Это была неправда. Прежде всего была музыка. Когда они болели, я отводила их к Рини — как же я могла не выступать, ведь я все еще верила, что в зале окажется тот самый человек, который сможет меня разглядеть и вывести на большую сцену. Этого не случалось, и чем старше я становилась, тем меньше становился шанс, что я совершу большой прорыв. И материнство тут ни при чем. Просто я недостаточно хороша. И пока я изматывала себя вечер за вечером, меня нашел сумасшедший маньяк. По сути, я сама предложила себя в жертву. Сделай я другой выбор, ничего бы не случилось.

— Мам, — позвала Мейрел, — а почему мы здесь?

Она пыталась зацепить ногой клубок пены.

Я не знала, что ответить. Рассказать правду и взвалить на нее свой страх? Я не хотела, чтобы она переживала из-за меня, я знаю по себе, как это тяжело. Но врать ей я тоже не хотела. Мейрел достаточно умна и обязательно догадалась бы. И мне хотелось бы, чтобы она тоже была начеку. Я подтянула к себе ее худенькое скользкое тельце. Она положила голову мне на плечо и гладила мою руку длинными, сморщенными от воды коричневыми пальчиками.

— Маме нужно было уехать из города. Один человек на меня злится. Но полиция его ищет, и когда они его поймают, мы опять вернемся в наш уютный домик.

Мейрел испуганно посмотрела на меня:

— Почему он на тебя злится? Это тот страшный дяденька, который приезжал утром?

— Нет, тот господин просто ошибся. Но другому человеку не нравится, что я пою и танцую на сцене.

— Господи! Какой же глупый! Да он, наверное, просто завидует, что ты так можешь, а он нет. Помнишь, когда Зоя обзывалась на мои кудряшки? И ты тогда сказал, что она завидует, у нее ведь таких нет. Я думаю, что и человек этот тоже завидует.

Я поцеловала ее в лоб:

— Наверное, ты права.

— А почему полиция должна его ловить? Он бандит?

— Ну да, он немного бандит. Он посылает маме страшные письма. Но полиция нас защитит. Бояться не нужно, ты просто не должна разговаривать с незнакомыми.

— Я же и так никогда не разговариваю.

— И следить за братиком.

— Я же и так слежу.

— И ничего ему не говорить об этом. Не надо его пугать, ведь он еще маленький.

Мейрел кивнула с самым серьезным выражением лица:

— Давай я еще раз покажу тебе, как долго я могу сидеть под водой! Считай!

Она набрала воздуха, зажала нос и исчезла под пеной.

Раскрасневшись после ванны, мы завернулись в простыни и поднялись по лестнице на третий этаж, где были «гостевые комнаты». Раньше здесь были наши спальни. Два спартанских уголка, где нам запрещалось вешать или прибивать что-то на стенки, потому что летом здесь жили постояльцы. Им выдавали настоящие одеяла, пододеяльники в веселую красно-белую клетку и скатерть на столик. Мы должны были обходиться пыльными покрывалами, на которые у меня была аллергия, отчего я всю зиму ходила в соплях.

Анс писалась в постель, вызывая отчаяние у мамы, и на ее матрас надевали непромокаемый чехол. Моя мать считала, что ее можно отучить, если не менять белье. Часто по ночам Анс, всхлипывая, приходила ко мне, вся пропахшая мочой. Мы часами напролет лежали, не сомкнув глаз, боясь наступления утра, когда придет мама и обнаружит мокрую простыню.

— Я повешу ее на улице! — визжала она. — Чтобы все видели, что такая большая девочка, которой уже двенадцать лет, до сих пор писает в кровать!

Анс сделала из наших комнат одно большое светлое помещение. С распахнутыми балконными дверями, старинной кроватью с резными спинками и диванным уголком у окна. На кровати лежало покрывало в лиловый цветочек, такими же были шторы и скатерть. На стене висели картинки, которые мы вышивали в детстве. Я показала Мейрел свои вышитые фиалки и розочки, но она сказала, что это старье.

— Как это могло тебе нравиться? — сказала она, и я объяснила ей, что нам не разрешали смотреть телевизор. Такого она даже не могла себе представить.

Мы повалились на кровать. Кровь как будто гудела в моем теле, а глаза слипались. Мы забрались под одеяло и вместе заснули.

Я проснулась и никак не могла понять, где нахожусь. На улице было темно, как в сумерках, и шторм все еще продолжался. По дому гулял ветер. Больше ничего не было слышно. Мейрел рядом со мной на кровати не было.

Я села. Голова болела так, как будто меня ударили поленом. Глухая, ноющая боль давила изнутри на глаза, которые я могла открыть только наполовину. Должно быть, я проспала часа четыре. Что же произошло? Я у сестры. «Дюны», Берген-ан-Зее. Мне угрожали. А вообще-то я должна быть сейчас в Утрехте, вместе с группой.

Пошатываясь, я встала с кровати, ноги почувствовали холодный, гладкий пол. Меня пробирала дрожь. Где тут свет? Я ощупала пальцами стену и нашла выключатель. На столе стояли цветы, наша одежда была сложена аккуратными стопочками в шкафу. Это сестра положила ее в шкаф, а я так ничего и не заметила. Должно быть, у меня было что-то вроде комы.