– Ну, как я справился? – Таков всегда был первый вопрос, который он задавал Монти после очередного интервью или выступления. В его карих глазах внезапно появлялось детское выражение, словно он догадывался о своей ошибке, но не хотел признавать ее.

Она осторожно вывела из отсека свой «эм-джи» и, развернувшись, медленно поехала к выходу из подземного гаража.

– А как ты сам думаешь? – улыбнулась она в ответ.

– Четыре из десяти баллов?

– Может, пять.

– Ты бываешь великодушна.

Она уплатила два с половиной фунта дежурному у барьера и выехала в сгущающуюся темноту часа пик Южного Лондона.

– Эта интервьюерша была сущим ребенком, – словно в свою защиту сказал Дик Баннерман.

– По крайней мере, она прочитала книгу, не в пример многим остальным.

– Верно, – рассеянно сказал он. – Совершенно верно.

Монти уловила, что отец погружается в глубокие размышления.

– Я думаю, что ты должен ответить на звонок сэра Нейла Рорке, – сказала она, продолжая дискуссию, которая началась еще перед интервью.

– Думаешь, он все еще хочет говорить со мной? – кисло спросил отец.

– Если он не смотрел «Скай ньюс».

Сэр Нейл Рорке был председателем фонда «Бендикс Шер», третьей крупнейшей фармацевтической компании в Британии, которая высоко ценилась и как игрок на мировом рынке. Кроме основного бизнеса производства лекарств по рецептам и продажи патентованных средств, компания располагала крупным отделом детского питания, сетью гинекологических клиник по всему миру и рядом престижных частных больниц. «Бендикс Шер» был одним из первых фармацевтических монстров, вложивших огромные средства в генетические изыскания, и единственным в стране крупнейшим инвестором фондов для исследований в области генетики.

В течение последних тридцати лет Дик Баннерман отказывался обращаться к фармацевтической индустрии за фондами, потому что был ярым противником самой концепции патентования. Знанием необходимо делиться, считал он, и этому принципу был непреклонно верен в своей Лаборатории генетических исследований Баннермана, расположенной в кампусе Беркширского университета. Его фонд пополнялся частично из средств университета, частично – и очень неравномерно – правительством и еще более нерегулярно горсточкой благотворительных организаций, главным образом тех, которые поддерживали исследования генетически обусловленных заболеваний, особенно таких, как Имперский фонд онкологических исследований, Доверенный фонд исследований фиброзного цистита и Фонд Паркинсона.

Но постоянные расходы, которых требовало развитие отрасли, в сочетании с растущим желанием финансистов получить не только научные результаты, но и ощутимую прибыль от вложенных средств, необходимость руководить лабораторией со штатом в двадцать человек – все это требовало серьезных усилий. И когда Монти думала о том прорыве, который, несмотря на все препятствия, совершил ее отец, она представляла себе, чего бы он мог достичь при хорошем финансировании. Ответом на это мог стать сэр Нейл Рорке.

– Я никогда не слышал ничего хорошего о «Бендикс Шер», – сказал Дик Баннерман.

– А что плохого ты о нем слышал?

Он зажал зубочистку в углу рта и стал жевать ее.

– Ничего конкретного. Они просто одержимы секретностью.

– Как и вся фармацевтическая индустрия.

– Рорке не стал бы предлагать никаких средств, если бы не надеялся получить фунт моей плоти.

– Патент не так ужасен, папа, – да они и не вечны. Семнадцать лет в Великобритании – это недолго.

Он искоса посмотрел на нее:

– Через семнадцать лет меня уже не будет.

– Надеюсь, что это не так.

– Что ж… ты будешь возить меня в кресле с колесиками, а я буду пускать слюни.

– И по-прежнему рыскать вокруг в поисках средств.

Это замечание заставило его замолчать, и она поняла, что стрела попала в цель.

Он устал от этой бесконечной борьбы за деньги и понимал, что время утекает сквозь пальцы. Они получили письмо из Беркширского университета, в котором сообщалось, что, к сожалению, в следующие три года они будут получать только половинное финансирование; кроме того, последние открытия доктора Баннермана в генетике повлекут за собой некоторые трудности в поисках финансирования из коммерческого сектора. Правительство допустило аналогичные намеки. И пусть сейчас он пользуется популярностью, недалек тот день, когда ему придется с протянутой рукой обивать пороги гигантов фармацевтической промышленности. А для этого лучшего времени, чем сегодня, пожалуй, не будет.

– Ты ничего не потеряешь от встречи с сэром Нейлом, – сказала Монти. – Не понравятся тебе его слова… тогда другое дело.

– Ага, о’кей, прекрасно, мы встретимся, и я посмотрю, что к чему. Может, и ты пойдешь – поможешь оценить его? Очаруешь его, и он раскошелится.

– Конечно пойду. Много раз видела его по телевизору. У него всегда весьма дружелюбный вид.

Дик Баннерман вынул зубочистку изо рта и, крутя ее в пальцах, стал внимательно изучать кончик.

– Кобра всегда улыбается перед тем, как наносит удар.

Беркшир, Англия. Октябрь 1993 года

Во вторник вечером Марк, муж Анны Стерлинг, отправился на тренировку по регби, за которой должна была последовать выпивка и карри в компании приятелей. Обычно в такие дни Анна и Монти Баннерман вместе ужинали или шли в кино.

Сколько Монти помнила, они еженедельно встречались таким образом. Анна была ее самой давней подругой, кроме того, она оставалась одной из немногих оставшихся приятельниц, у которой не было детей. Монти считала, что, наверное, это было главной причиной, по которой между ними ничего не менялось.

В следующем апреле маячило ее тридцатилетие, а она продолжала оставаться одинокой, иногда в ее жизни появлялись мужчины, и тогда, к ее досаде, ее посещали мысли о детях. В общем ей нравилось думать, что она сильнее других женщин и вовсе не терзается по поводу того, что до сих пор не произвела на свет потомства.

Случались дни, когда ей удавалось убедить себя, что на самом деле она вовсе не любит детей, что они ей просто противны. Она никогда в жизни не захочет тратить свое время и силы на этих маленьких чудовищ. Но бывали и другие дни, когда от ее убеждений не оставалось и следа и она чувствовала, что ее затягивает в воронку отчаянной тоски.

Монти и Анна вместе ходили в школу и поступили в один и тот же художественный колледж. Анна была одаренным скульптором, уже с успехом участвовала в выставках и получила немало заказов. Себя же Монти считала пейзажистом скромной руки – и не больше. Она надеялась сделать карьеру в мире искусства, став реставратором или экспертом. Но в середине второго года учебы Монти в колледже умерла ее мать, и девушке пришлось взять несколько недель отпуска, чтобы помочь отцу, тяжело воспринявшему эту потерю.

Сара Баннерман умерла от рака груди меньше чем через год после установления диагноза, и ее муж переживал жестокие муки совести, ведь он, несмотря на все свои усилия в работе над генной терапией, не смог создать средство, чтобы спасти ее. И эта горечь усугублялась известием, что в Америке ученые нашли способ определения генов рака.

Дик Баннерман, блистательный ученый, был никуда не годным бизнесменом и зависел от матери Монти, которая была его секретарем, личным помощником и бухгалтером. Монти взялась помогать ему, пока он не найдет себе подходящего ассистента, с тех пор прошло девять лет, а она по-прежнему была при нем, став его правой рукой.

Хотя порой Монти сожалела, что бросила искусство, свою самую большую любовь в жизни, ей тем не менее нравилось принимать вызовы судьбы, кроме того, она гордилась отцом. Так, благодаря своему энтузиазму, она, которая еще совсем недавно ничего не понимала в науке и не испытывала к ней интереса, стала вполне ориентироваться в работе отца.

Анна и Марк Стерлинг жили на краю деревни Беркшир, в десяти милях от коттеджа Монти, в старом сельском доме времен короля Георга. Марк, юрист с практикой в Лондоне, зарабатывал неплохие деньги. Анна принадлежала к той категории людей, которые стараются любую ситуацию держать под контролем и даже устраивать жизнь своих друзей. Казалось, в доме Стерлингов царит гармония и благополучие… Но недавно Монти стала замечать, что, несмотря на свои растущие успехи, Анна начала терять хватку.