– Доктор, если бы у вас был ребенок с таким нечистым сердцем, как Дэниел, вы бы все время были в напряжении. Пока не поздно, мы должны спасти его душу от вечных мук. Он испытывает меня, доктор, Он тяжело испытывает нас обоих. Господь карает нас за то, что мы принесли его в этот мир таким, каков он есть. Вы же помните, какие у меня были трудные роды? Как он чуть не убил меня тогда?

– Сейчас я вам дам пару таблеток. Они помогут вам уснуть. И выпишу вам рецепт на лекарство, за которым завтра утром сходит ваш муж. Завтра оставайтесь в постели и гоните от себя дурные мысли.

Дэниел оказался на лестничной площадке, когда доктор Хоуксуорт, высокий и худой, со своими свисающими усами, вышел из спальни вместе с его отцом.

– А как вы себя чувствуете, молодой человек? – спросил он.

– Он-то прекрасно, – ответил отец за Дэниела.

– Рад слышать.

– Доктор Хоуксуорт, я думаю, вы должны знать, что у моей жены никогда в жизни не было приступов мигрени.

– Ну, все когда-то бывает в первый раз, мистер Джадд.

Дэниел успел прокрасться в свою комнату еще до ухода доктора и снова проверил, надежно ли все спрятано. Он был предельно осторожен. Но и сегодня вечером, месяц спустя, можно было увидеть, если сильно прищуриться, еле заметные следы пятиугольника, который он нарисовал мелом на ковре… что ж, будет легче рисовать его снова.

Он не знал, как проверить, не было ли состояние его матери всего лишь совпадением. Может, в то время, когда он произносил заклятие, ее поразил обыкновенный приступ головной боли? Про себя он решил, что так оно и было. Тем не менее он продолжал лелеять искру надежды, что его магия как-то сработала. Сегодня вечером он это выяснит.

Он сделал одну большую ошибку, когда производил магические обряды и произносил заклятия, которыми пытался воздействовать на свою мать. Понял он это потом, когда перечитывал гримуар: он не должен был входить в круг и выходить из него. Войдя в круг, он должен был замкнуть его и оставаться в его пределах, пока не закончит. Но сегодня вечером он не повторит этой ошибки.

Он провел лучом фонарика по циферблату больших круглых часов на полке. Сорок пять минут до полуночи. Хорошая убывающая луна на чистом ясном небе. Отлично. В последний раз было очень непросто три дня прятать кролика; сейчас он все сделал куда лучше.

Он на цыпочках подкрался к дверям, чуть приоткрыл их и прислушался к звукам из спальни родителей. Тишина. Только ровное тиканье высоких напольных часов в прихожей. Он начал готовиться.

Как и раньше, он подоткнул простыню и ночной халат под дверь своей спальни, чтобы наружу не пробилось ни капли света, затем накинул черное полотнище на столик у окна и водрузил на нем черную свечу. Из глубины своего гардероба он извлек носок, который стащил из шкафа отца – гримуар говорил, что годится любой предмет одежды, – и фотографию мистера Джадда в котелке, которую Дэниел выдрал из семейного альбома.

В полночь он разделся, зажег свечу и приступил к ритуалу. Он точно повторил все слова и действия, что и месяц назад, и завершил ритуал, нарисовав кровью кролика круг на носке отца и перевернутый крест – на лбу фотопортрета. Он еще раз прошипел могущественные слова, громко и злобно:

Он ступил в центр круга, сделанного мелом и солью, закрыл его движением своего церемониального меча, с силой зажмурился и сосредоточился. Дэниел все изгнал из памяти, кроме изображения худого лица отца, полного железной непреклонности, над белым крахмальным воротничком, с аккуратно завязанным зловещим маленьким галстуком.

Тишина.

Ничего не происходило.

Он снова повторил слова проклятия, на этот раз прошипев их погромче. И снова напряженно прислушался. Но в доме не раздавалось ни звука.

Дэниелу казалось, что он находится в центре круга едва ли не вечность. Гримуар говорил, что сила заклятия сохраняется, пока он находится внутри круга. Спустя какое-то время он стал мерзнуть, но не сделал ни малейшей попытки выйти из круга и накинуть пижаму. У него стали болеть ноги, а все тело ныло от усталости. Он чихнул, зажал нос и напрягся изо всех сил.

Наконец, когда минуло четверть третьего утра, он так устал, что не мог больше терпеть. Он сел на корточки посреди круга, поджал под себя ноги и, свесив голову, погрузился в дремоту.

В 3:00, замерзший и усталый, он сдался. Подавленно задул свечу и начал собирать предметы. Завтра, когда мать пойдет пить кофе в церковном кружке, он похоронит кролика в саду, а отцовский носок выкинет в соседское мусорное ведро. Свечу и черное полотнище он прибережет. Сделать свечу потребовало немалых трудов, и, может, скоро он сделает еще одну попытку. Может, стоит сменить заклинание? Может, для мужчин требуется совершенно иное заклятие?

Но скорее всего, понял он, погружаясь в мрачный и беспокойный сон, оно вообще никогда не работало и не сработает. Чтобы оно дало результат, ты должен быть магом. А теперь Бог не на шутку разгневался на него за то, что он сделал.

Он резко проснулся от грохота распахнутой двери, которая с силой ударилась о стенку. Комнату затопил яркий дневной свет. Он все проспал – такова была его первая виноватая мысль, когда он увидел склонившееся над ним искаженное лицо матери, с распущенными и торчащими, как у ведьмы, волосами; глаза ее были налиты кровью и полны слез.

Что-то было не то, но он не знал, что именно. Испуганный, он тут же извлек руки из-под одеяла и сложил их перед лицом, чтобы произнести утреннюю молитву и предупредить ее первый удар. Он плотно закрыл глаза и сжался.

Но он не почувствовал жесткого удара по лицу. И вообще не было никаких звуков. Но тут мать начала истерически вопить:

– Умер! Он у-у-умер! Дэниел… Дэниел… твой отец! О боже! Он проснулся в полночь от страшной головной боли. Он взял аспирин, всего лишь аспирин. Я не могла пошевелить его, не могла разбудить, он холодный, сын! Господь прибрал его. Господь покарал его за твои грехи! Прошу тебя, Дэниел, помоги мне разбудить его!

Лондон. Среда, 9 ноября 1994 года

Коннор решил, что единственный способ справиться с обилием работы – это пораньше являться по утрам в офис и вечерами сидеть допоздна.

В четверть седьмого, когда он, постепенно просыпаясь, ехал по Юстон-роуд и слушал, как Майкл Хезелтайн в сводке новостей напористо поносит британскую политику, он увидел впереди мерцающие синие проблески. Подъехав, он заметил, что у здания Бендикс стоят две пожарные машины и карета «скорой помощи» с синим проблесковым маячком на крыше. Небольшая группа пожарных, переговариваясь, стояла на мостовой. Коннор не заметил никаких примет аварийной ситуации, когда повернул направо и подъехал к одному из охранников, стоящих у проема в барьере.

За последние три недели он не меньше дюжины раз встречался с этим строгим стражником тридцати с лишним лет, но, когда Коннор показал ему свой пропуск, тот ни приветствовал его, ни дал понять, что они знакомы.

– Что случилось? – спросил Коннор.

– Химия разлилась, – сказал он таким тоном, словно это было совершенно обычным происшествием.

– Где?

– В одной из лабораторий, – бесстрастно уточнил охранник и, открыв барьер, коротким жестом предложил ему проезжать.

Коннор поставил машину на отведенном для него месте. Даже в тусклом сером утреннем свете он заметил налет грязи на капоте «БМВ» и сказал себе, что вечером, если успеет, надо помыть машину, помня, что в противном случае с него взыщут штраф. Он пошел ко входу в здание, полный желания узнать побольше о том, что случилось.

В вестибюле стояло нормальное спокойствие раннего утра, несмотря на присутствие пожарника в форме и вроде бы старшего офицера полиции, которые беседовали с дежурным охранником. В лифт вошел человек с папкой. Коннор глянул на единственного охранника и с удовлетворением убедился, что сегодня из пяти дежурных на посту самый дружелюбный.