Ровный, без тени человеческого чувства голос Галины Борисовны Мариновой! Она была где–то рядом, где–то здесь, она наслаждалась мучениями Лилиан.
— Подползи поближе к огню, поближе… — не унимался издевательски–бесчувственный голос. — Ведь тебе ничего другого не остается!
Внезапно голос пропал, заглушенный душераздирающим мяукающим воплем. И, уже теряя сознание, Лилиан почувствовала на своем затылке крепкие звериные зубы… «Вот и все…» — успела подумать она и провалилась в тишину.
Но какая–то бодрствующая часть ее сознания зафиксировала, что крепкие звериные челюсти взяли ее затылок осторожно, даже не поцарапав кожи, и потащили ее по вновь открывшемуся проходу обратно.
Лилиан пришла в себя оттого, что кто–то тыкался в ее лицо, то с одной, то с другой стороны, касаясь щек, глаз, губ, носа… Кто–то вылизывал ее! Язык был большим, теплым, шершавым. Лежа на каменном полу в полутемном коридоре, Лилиан открыла глаза и увидела над собой большую, рыжую, пушистую кошку с кисточками на стоящих торчком ушах и со светлыми бакенбардами.
Рысь! Хищные, бронзово–желтые глаза с вертикальными щелками зрачков, страшные, загнутые вовнутрь клыки… И эта огромная кошка, жмурясь и урча от удовольствия, зализывала раны и царапины Лилиан!
Издевательских голосов больше не было слышно, и при малейшем шорохе рысь скалила зубы и угрожающе рычала.
«Наверное, я ее добыча…» — подумала Лилиан, снова закрывая глаза. Ей страшно хотелось пить.
«Я могу принести тебе одну каплю… — услышала она в самой себе голос — …одну–единственную каплю…»
Резко прыгнув в сторону, рысь скрылась в темноте, но вскоре опять появилась, осторожно неся в зубах узкий, продолговатый предмет. Она держала его в зубах до тех пор, пока Лилиан не взяла его. Рог! Старинный, приспособленный для питья рог. И на самом его дне была капля какой–то влаги. Лилиан поднесла рог ко рту, капля жидкости попала ей на язык и… Ее обожгло! Нет, это была какая–то ни с чем не сравнимая свежесть… Мысли Лилиан мгновенно прояснились, дыхание стало свободным и мощным, она почувствовала во всем теле упругость, жажду движения.
«Что это было?» — подумала она, садясь на каменный пол.
«Мед Поэзии… — ответил ей внутренний голос. — За последние пятьдесят лет Бегущей По Волнам удалось собрать одну–единственную каплю…»
Рысь сидела рядом, высунув кончик розового языка. Лилиан показалось, что она улыбается.
«Эти помешанные на материализме людишки, время от времени проникающие сюда, очень боятся меня… — продолжал внутренний голос, — но я не могу уследить сразу за всеми, при всей моей сноровке и подвижности…»
До Лилиан наконец дошло, что она беседует с сидящей возле нее рысью.
«Как ты попала сюда?»
«Я родилась на воле. Но один подонок убил мою мать. Такой низкорослый, тщедушный, ничтожный выродок, с маленькими, крысиными, бегающими глазками и вечно красным от выпивки безобразно курносым носом. Иван Иванович Коробов! Ты когда–нибудь слышала о нем? Он убил мою мать из–за ее красивого, пушистого меха, а меня вместе с моей сестрой хотел по пьянке утопить — как обыкновенных помойных котят! Но лесник из жалости, может быть, просто желая со временем подзаработать на нас, взял нас обеих в свою хибару и кое–как выкормил коровьим молоком. Оказавшись слабее меня, моя сестра вскоре погибла, а меня, еле живую от недоедания, продали в цирк — за весьма кругленькую сумму. Какому–то идиоту взбрело в голову приручить меня и заставить проделывать всякие дебильные трюки. Приручить рысь! Рысь, рожденную на воле!.. Он начал с того, что стал меня всячески запугивать, он хотел сломить мое гордое упрямство, сделать из меня просто кошку. Но любая кошка, а тем более, рысь, может служить человеку только добровольно, по любви. Запугиванием, голодом и побоями тоже можно чего–то добиться, хотя ничего хорошего из этого никогда не выходило. Я много раз давала понять этому глупому дрессировщику, что со мной шутить не стоит. Но он не понимал моих намеков. И однажды, когда он в очередной раз принялся мучить меня, пичкая при этом тухлой козлятиной, я вцепилась ему в глотку. Я уверена, что он умер мгновенно, иначе я не была бы рысью. Это произошло ранним утром, когда не все его помощники были на месте, и мне удалось выскочить из клетки и удрать из цирка. В тот день на ноги была поднята вся милиция города…»
«Да, да, я читала об этом в газете, — перебила ее Лилиан. — Рысь в городе, на свободе! Милиционерам выдали боевое оружие, повсюду стояли посты. Это была настоящая облава! Но зверя так и не нашли!»
Облизав розовым языком свои белые усы, рысь легла на брюхо у ног Лилиан.
«В тот день, когда на меня охотился весь город, я встретила одну молодую женщину. Она была очень ласкова со мной, ее голос чем–то напоминал мурлыканье моей матери, когда она кормила меня и мою сестру молоком. И я пошла за ней. Мы спустились по склону зеленого холма, и я вошла в этот замок… Он стал моим убежищем».
«Но ведь ты же…»
«Да, я не человек. Но я — совершенство! Все во мне абсолютно гармонично. Я — сама красота. Я — воплощение поэзии природы».
Лилиан кивнула, протянула руку к лежащей у ее ног рыси, провела ладонью по пушистому, мягкому меху.
«Сюда приходили многие поэты, и все они совершали те же самые ошибки, что и ты…»
Лилиан встрепенулась.
«Скажи, какую ошибку я совершила!»
«Вспомни, о чем ты подумала у входа в замок?»
«Я подумала о том, что… могла бы неплохо приспособиться к этой жизни…»
«Вот именно! И вместе с твоим здравым смыслом в поэтическое измерение вторглась пошлая, повседневная реальность. Реальность приспособленчества, выгоды, успеха. С другими поэтами происходило то же самое. Никто, абсолютно никто не вошел в замок с чистыми помыслами! И подобно всем остальным, ты совершила еще и вторую ошибку. Ты впустила в поэтической измерение свой страх перед этой повседневной реальностью…»
Опустив голову, Лилиан тяжело вздохнула. Ведь даже теперь, находясь под защитой этой удивительной рыси, она ощущала в глубине души безумный, смертельный страх.
«А ведь я уже видела тебя однажды, — теребя ухо рыси, сказала Лилиан, — …в редакторском кабинете».
«Да, — скромно ответила рысь, — просто мне не хотелось, чтобы ты читала свои стихи этим мерзавцам».
«Но где же теперь все те поэты, которые попали в замок?»
«Все они погибли. Ни один из них не решился совершить прыжок… И я не знаю, сможешь ли ты сделать это. Знаю только, что кто–то должен это сделать. Должен очистить поэтическое измерение от пошлого здравого смысла, расчета, приспособленчества, тщеславия… Кто–то должен сделать замок обитаемым!»
Лилиан с удивлением посмотрела на лежащего возле ее ног зверя. Уши с пушистыми кисточками то заламывались назад, то становились торчком. Животное было начеку!
«И у меня есть надежда, что ты сможешь побороть в себе этот страх. Мое кошачье чутье подсказывает мне это. Вот почему именно тебе я принесла эту единственную, драгоценную каплю меда Поэзии! Ты теперь очень сильная, Лилиан! Вставай и иди. Иди наверх».
Став на колени, Лилиан зарылась лицом в пушистый кошачий мех. Рысь была ее единственным другом в этом жутком, темном пространстве. Дикая, никем не прирученная кошка.
И она встала и бесстрашно пошла в темноту. Впереди были ступени. Лестница, ведущая в самую высокую башню без окон.
Лилиан шла и шла, и ступеням не было конца. Призрачный свет, падающий неизвестно откуда, сладковатый запах тлена, затхлый, застоявшийся воздух… Наконец она увидела перед собой стену. Дальше пути не было. И рядом с крошечной, узкой площадкой, на которой она стояла, была дверь — она была открыта и вела куда–то в темноту.
«Еще одна ловушка? — тревожно, но уже без прежнего смертельного страха подумала Лилиан. — Захлопывающаяся наглухо дверь очередной камеры пыток?»
Некоторое время Лилиан стояла в раздумье, потом села на каменную ступеньку. Смутно представляя себе архитектуру замка, она была уверена, что находится теперь на самом верху.
