Нависла гроза и над Ел. Мих. Боткиной, все по поводу поисков (дался им!) Пинтуриккио, который, по ее словам, был увезен братом еще 1918 году в Москву, кому-то продан (после чего брат сразу и умер). Опечатали даже квартиры и описали имущество, причем оказалось, что эта голодавшая, в лохмотьях и чуть ли не на босу ногу шлепавшая девица хранила до сего дня в своих сундуках несметные шубы, белье, платье и прочее. Очень за нее тревожится и покровительствовавший ей Стип.

Я здесь рисую интерьеры в комнатах Александра II и Николая I. Иногда неподалеку работает и Зина. Да и, кроме того, продолжаю всячески отравляться прошлым. За последние дни заходил в комнаты Александра III и в полном одиночестве (а вчера с Акицей) разглядывал до одури, до ощущении физической тошноты альбомы [43]кодаков (фотографий) Марии Федоровны. Изучал Датский дом и «холерное семейство», как свою родню. Вообще же убийственное впечатление от всей этой мелкотравчатой, наивно-буржуазной добродетельной семейной жизни с ее вечными пикниками, унылым удовольствием, ребяческими шутками. Узнал много старых знакомых: толстяка и хитрюгу и обжору

Арс. Кутузова, благого А.С.Долгорукого, благодушного А.И.Смирнова, кисловатого Вяземского и т. д. Несчастного и рокового Ники еще раз понял и еще раз жалел его как человека, не мог пожалеть как монарха. Так нужно было использовать закон. Какой вообще исключительный материал для историка! Как передается атмосфера этих упадочников (смешок Михайловичей, «милость» Марии Федоровны (мнимая), семейное шутовство Мити, озорничество Ольги). Реже всех попадается Владимир, никогда его Михен. В одном из двух… нашел оставшуюся доселе и Макарову неведомую карточку Александра II. Однако Макаров нашел, что он похож на кучера или булочника. Вообще милый Владимир Кузьмич меня злит, когда делает свои исторические характеристики, всегда полные чуть лакейской иронии. Ирония — обязательный стиль русских историков известного Щедринского пошиба. «Все, мол, глупее нас».

Сегодня, а не вчера, — день свадьбы Ати и Юры. 9,5 часов утра. В соседней столовой Стип дурит с Татаном и Катей, Акица энергично ступает на своих каблуках, возится с уборкой и хозяйством, делая вдвое больше того, чем наша здешняя прислуга Лиза (жена сторожа, служившего поваром у Макарова), но имеющая вид обыкновенной деревенской бабы в повойнике, впрочем, весьма усердной и толковой особы.

Юрий уже встал и пил кофе, «маменька» все еще возится. Акица успела утром испечь превкусный крендель, четверть которого поел я. Только что разрисовал, раскрасил коробочку для Верочки, — обещание, данное в Петергофе. На крышке — Павел, по борту — представление девочек и Татана императору и его семье. Слышен нервический смех Зины. Она уже раздражает Акицу своими церемониями, фокусами. Все время какие-то непонятные обиды (вплоть до швыряния дверьми и т. д.). Она, кажется, собирается устраиваться у нас со всем семейством, но Акице это не под силу, и отклонила, и вот теперь Зина ходит вся наэлектризованная, юродствуя, пребывая в каких-то сердцах, подпуская шпильки, демонстративно пытаясь какой-то бранью и отношением с особыми ужимками реагировать на малейшее предложение. Чудовищный характер, не мудрено, что Эрнст на краю самоубийства. Сплошной выверт и особый вид безвкусного кокетства, щегольство своей нуждой, униженностью, при безграничной и самой глупой безвкусной гордости. Акица в ужасе от того, что она может присоединиться к нам во время путешествия. Сейчас она пишет портрет Верочки в веночке из колокольчиков, которые чрезвычайно ей к лицу.

Стип приехал вчера вечером и застал нас во дворце и в бывших парадных комнатах Александра III, я и Акица и Юра рассматривали чудесные большие охотничьи карикатуры Зичи. В другой папке я нашел пейзаж Милле. После этого всей компанией прошли в комнаты, где Джеймс со своими семинаристами по всем правилам научной методологии изучает и определяет картины, тщательно вымазывая их скипидаром, а то и слюной. Я его, бедного, ужасно сконфузил, определив портрет дамы (королевской жены Августа III), который он пытался выдать за Ант. Графа, как копию с Ротари. Затем всей компанией взобрались на башню, откуда виды были особенно пленительные, так как только что собравшиеся со всех сторон грозовые тучи стали расплываться, раскрывая тенями бесконечные слои горизонта и пропуская сквозь себя горение уже низко стоявшего солнца.

Оттуда нас В.К.Макаров провел в подземелье и к «Эхо». Стип долго заливался от смеха, так как ему удалось перепугать девочек, как раз подошедших к отверстию и начавших плакать. То же раз устроил великий князь Михаил, до обморока напугавший одну из дам, за что ему сильно попало от отца.

Вечер кончили у Макарова, поедая чудное земляничное варенье. Сегодня к обеду будет клубника (великая нынче редкость!), от которой идет по комнатам бальзамический дух.

Уже 1 августа. В сущности, осталось всего пятнадцать дней до нашего отъезда, а между тем еще ничего не сделано. Кстати, срочно вызванный из Москвы (дабы войти в контакт с назначенным без его ведома заместителем, никому неведомым коммунистом Рапоппортом), Кристи не успел захватить мою командировку. Прошла в Москве командировка («в сопровождении») и Акицы, но для этого ему понадобилось выдать Акицу за «эрмитажную служащую», и теперь он сам просит, чтобы Тройницкий «оправдал» эту ложь и как-то причислил Анну Карловну [44]. Тройницкий, уехавший вчера в Москву, обещал мне выслать мою, а, может быть, и Акицы командировку тотчас же скорой почтой. Что касается до удостоверения из Губфинотдела о том, что за мной не числится недоимка, то только написал наши заявления, но не подал, так как Зина обещала предварительно все выяснить через управляющего банком Сергеева (портрет жены которого она писала и которая вообще ей благоволит), что нужно сделать, дабы эти удостоверения получить скорее (для нее самой и заодно для нас). Обычный же порядок берет две недели и больше. Зина поехала в Царское к Сергееву. Вчера Мессинг еще раз подтвердил Добычиной, что все будет сделано для нас без задержки. Словом, эта сторона зреет, но беда в деньгах, и Добычина попробовала было навязать имеющиеся у нее мои вещи (с ними она уже возится четыре месяца) И.И.Бродскому, пришедшему от них в восторг, за 1200 рублей, но Бродский не может внести и половину раньше 20 августа, и поэтому приходится искать другие комбинации. Кажется, она три вещи уже навязала Хайкину, а две еще кому-то. Акица по наущению Стипа почему-то особенно настаивает на обращении к Кёнигсбергу (продать ему старинные рисунки или свои), но его здесь нет, он на даче в Угличе, а об этом писать не хочется [45]. Впрочем, хуже всего мое собственное самочувствие.

Получена еще карточка от Коки с угрозой, страшно рассердившей Кулечку, что он больше не будет писать, так как он не получает ничего от нас. Сказать кстати, меня поражает, что Кулечка как-то совсем охладела к писанию. Она говорит, что на нее так действует сознание, что все письма читают. В этой карточке он говорит, что Ида уезжает 24-го. Итак, получается шанс, что мы ее там не застанем, но вот именно это свиданиеменя более всего отталкивает от поездки. Передо мной две альтернативы: 1) быть может, она и впрямь хочет ставить «Идиота» со мной. В таком случае, несомненно, получится такая же мерзость, как в прошлом году, и даже еще хуже, ибо что эта дура понимает в Настасье Филипповне? 2) Она теперь финтит только для того, чтобы реализовать максимум мщения на моей персоне. Ведь она лично до сих пор ничем не ангажировалась (снова не приняла Коку!), на мое письмо не потрудилась ответить, и очень возможно, что она со злорадством ждет момента моей окончательной Каноссы или оставить меня с носом [46].