Наконец, Престоны, у которых я вчера обедал (не без чувства большого риска, хотя меня сам Кристи и убеждал поухаживать за англичанином Конвеем, в честь которого этот обед был дан), высказывают такое более на анекдот похожее предположение, что его запрятали специально ввиду этого обеда и вообще всего пребывания здесь Конвея, зная злой язычок Браза и не желая, чтобы он портил впечатление, которым этот член парламента и «личный друг Макдональда» здесь напитывается. Любопытно, во всяком случае, что запрятан в ту же ночь и другой приглашенный к Престонам «Василек» Струве (муж Е.Лопуховой), богатый человек, бывший промышленник.

Перед самым отъездом на вокзал явился Гаук. Заговорил о том, что все же предпочтительнее передать «Щелкунчика» Лопухову. Не спорю, но мне вообще все это так надоело, что едва ли я найду в себе сил заняться этой постановкой. Обсуждая театральные дела, Гаук проронил ряд мыслей, очевидно, отражающих созревшие за последние месяцы общее настроение в Актеатрах: не только предложено свыше «найти социологические (так!) подходы», но оные уже ищутся (Гаук, кажется, даже зачел у Маркса и политграмоту), Леонтьев — и тот собирается переиначить царя Кандавла в желаемом духе! Курьезно, что тот же Гаук заявил Марочке, что «Щелкунчик» отменен, и это потому, что сказочные балеты вообще запрещены в СССР, а тему о социализации он развивал не без гнева и тут же прибавлял: «С волками надо выть по-волчьи!» Как все меняется. Уже не стал ли и Асафьев «позитивистом»? Говорят, в газетах на днях было сообщение, что Мейерхольду в будущем году поручаются постановки и в опере, и в драме. Для этого, очевидно, он приехал сюда гастролировать (Москве он, пожалуй, осточертел) и теперь этот супостат разрушает последние устои традиционной культуры и охаивает окончательно весь состав труппы посредством введения системы самого беззастенчивого угодничества. А Экскузовичу в объятиях «горькой» на все наплевать, да и он от «заветов» традиций (во имя которых он якобы брал бразды правления) теперь постепенно отказывается. Во всяком случае, нам в Актеатрах больше нечего делать: ни мне, ни Коке, ни кому-либо из «Мира искусства». Что не захватит Мейерхольд, то достанется всяким пошлым бездарностям вроде Утиных, Дмитриевых, Курилок, Домрачевых. И снова радуетмысль, что Кока уехал.

На обед к Престонам я пошел после некоторого колебания: случай с Бразом напугал, а Акица отказалась (о Бразе она узнала на перроне от Добычиной). Однако не идти было бы слишком неучтиво (после того, что они сами на днях приезжали и приглашали. Тут я его и увидел в первый раз, ее я видел уже два раза у Браза и у Хайкина). К тому же я имел бы как бы официальное поручение от Кристи «поухаживать» за Конвеем. Живут Престоны в довольно унылом, с претензиями на богатство (лепные потолки и камины) особняке, построенном по английскому проекту для себя каким-то подрядчиком. Позади дома стиснутый между высокими брандмауэрами садик, из которого они собираются сделать лаун-теннис (у них двое детей семи и четырех лет, но я их не видел). Миссис Престон приятна и хорошо говорит по-русски. Он с виду очень юный, высокий блондин, с недобрыми глазами и некрасивым ртом. Сам о себе он заявил прямо, что он «интервенционалист», что он пытался, будучи в Екатеринбурге, спасти царя, что сам чуть не был расстрелян. Вообще же от его разговоров повеяло настроением 1917 года…

Напротив, Конвей — само благодушие, веселье и оптимизм. Типичный пережиток XIX века. Ко всему — легкая ирония. О работе правительства отзывается как о какой-то политической шутке, о своем приятеле Макдональде — как о милом, но беспочвенном фантазере; большевизма с большевистской пропагандой не боится — английский-де здравый смысл всегда предохранит от эксцессов, а что денег на пропаганду столько идет, то это только польза Англии. Он первый готов ссужать большевиков средствами, благо они все притекут обратно. Слегка досадует на то, что снова в Европе разноголосица: не успела Франция вступить на путь известного либерализма, как в Германии обозначился резкий поворот вправо (впрочем, из националистического кабинета ничего не выходит и весь соглашательский состав Маркса снова остается). Мне он рассказывал о Берн Джонсе, с которым он немножко в родстве. С большой похвалой отзывается об его карикатурах (не ожидал). Кроме меня и Конвея, обедали супруги Вальдгауэры. Ее вижу в первый раз — это тучная, квадратная с умным лицом Валькирия. Оскар Фердинандович свободно владеет английским и в общем оказался, несмотря на свой беспорядочный и даже чуть грязноватый вид, просвещенным джентльменом. Обед был безвкусный (пересоленная спаржа), но обилие вин искупало недостатки. Выпив еще на прощание виски с содовой, мы разошлись. Прежде чем нас пропустить через порог дома, хозяин выглянул на улицу, удостоверился, что она пуста (было светло как днем), и только тогда нас отпустил после кока-колы.

До Поцелуева моста я сопровождал быстро шагавшего и как-то по-юношески восхищавшегося белой ночью и Новой Голландией Конвея, а там он уже один продолжил путь к Европейской гостинице. Он был в старомодном фраке, мы все в смокингах.

Вместо электричества подъезд освещался свечами, вставленными в хрустальную жирандоль. Грустно без Коки! Его вертлявая собачка Карла, или Тюлькина, — и та совсем приуныла. Каждое утро в 10 часов являлся красивый и милый мальчик с повязанной головой (для прически), веселый, бодрый. Всегда готовый на одолжения, восторженно нас давивший в своих объятиях и до увечья целовавший. Как-то Акица будет переносить разлуку?

Первый день без Коки. Наши весь день сплошь были заняты перетаскиванием вещей из его квартиры. У нас получилась ужасная теснота, и каждая вещь говорит о нем: «Хороший мальчик!» В его уютной квартире уже идет сплошная и ожесточенная ругань между его соседом Федоровым и бывшим дантистом Коли Албертовича — Александром Ивановичем, вселившимся в комнату Коки. Оба претендуют на угловую, круглую гостиную с балконом на Никольский сад. Наши наслаждаются. Кстати, Мотя — инвалид; третьего дня она себе обожгла руки, туша вспыхнувший благодаря ее неосторожности примус. Поэтому «нижняя» Тоня торчит у нас.

Утром пробую комплектовать декорации «Тартюфа» (уже в воскресенье я обещал ее передать для делания макета новому нашему театральному технику Лерману, бритому, гологоловому, остороносому, в круглом пенсне, господину, сманенному от Таирова), но ничего не выходит из-за разбитости.

В 11 часов — на заседание бытового отдела музея в Доме Бобринских. Сычев делает доклад о своей поездке в Москву. Московские «налетчики» успели уже там намутить, представив самую резкую критику на петербургский бытовой отдел и требуя его ликвидации, но Наталья Ивановна Троцкая их требования нашла лишенными «государственного подхода» и не поддержала хранителей московских музеев, норовивших обездолить петербургские коллекции, дабы ими пополнить московские. К сожалению, обер-главный всего нашего ученого ведомства Петров оказывается тупым чрезвычайно, и дальнейшее трудно предвидеть. Разбирали и проект новых выставок, выработанный М.Д.Приселковым. Выдуманные им «чаепитие», «купеческий портрет» отметены, и теперь резкий поворот к выявлению фабричной культуры. Дельные замечания дал (похожий на Горького и на С.И.Шидловского) А.И.Заозерский, а заседавший с ним в первый раз Коля Лансере представил ка-кую-то ерунду, сочиненную его сотрудником Пазухиным. В 12,5 часа я поспешил на заседание Совета Эрмитажа, но таковое оказалось отложенным, что позволило подробнее заняться подготовкой к нему. На сей раз мои недальновидные коллеги вдруг прицепились к очень неказистой картине Прокачини из Гатчины и к еще менее казистому Солимене (св. Винцецо Феррари) и ни за что не хотят их уступить москвичам, хотя обоих даже им обещали. Крайним, колониальным патриотизмом и хранительской скупостью отличается Щербачева, которая начинает меня даже злить. Распустил?

Домой вернулся разбитый. К обеду Стип. На «Саломею» в Мариинском театре из-за настроения не пошли. Черкесовы провели вечер у Михайловых (жена Михайлова Анна Андреевна — урожденная Сомова — сестра моего друга К.А.Сомова). Вся семья собирается переселяться за границу. У Жени (сын Анны Андреевны) кончились всякие заработки. Костя Сомов сообщил, что выставка в Америке отложена до осени и что сам он едет в Париж.