Параскева Авдеевна у нас обедала. Еще одна подробность рассказа: весь день Орестик был занят сколачиванием и раскрашиванием деревянного креста, который он собирался поставить на могиле матери вместо недавно украденного. Это крест был первый предмет, который жена увидела, вернувшись домой.

Вдруг явился Макс Дарский, однокашник Экскузовича, с просьбой прорепетировать небольшие пересказы балетов, составленные И.Н.Ивановым для Америки. Оказывается, нашелся предприниматель, вызвался везти. Для нас-де это при полном отсутствии субсидий — единственный выход, но разве это в связи с продолжающимся сокращением не означает полный крах и не означает ли это ликвидацию и музеев? Среди этих текстов оказалась и «Танцевальная симфония» Лопухова и его же «Жар-птица». Первую я не посоветовал везти, от редактирования второй решительно отказался, да и поняв, чем все это пахнет, и не желая прикрывать своим именем глупости, вытворяемые из «мировой сцены» Хлестаковым-Эскузовичем, и я стал вообще отказываться от всего поручения. Однако Д. пустил в ход всю свою нагло-мелкую групповщину, обещал провести отказ от Лопуховых балетов, и я-де надеюсь на то, что просмотренная мной отчасти программа, увы, будет начинаться с упоминания моей фамилии. На это уже пошел Глазунов, открывший оперные сценки составителем картин Стрельниковым. Будет это подаваться отдельными картинами с общим заглавием.

Вслед за ним — Аврамов с просьбой просмотреть французский перевод моей статьи об Анне Петровне и написать новый для затеянного им переиздания книжки Деньшина. Ох, загубят милую, скромную вещь, слишком ей обрадовались. Он не советует посылать пакет с рисунками Госиздату в Москву, так как там нет денег. И рисунки пропадут, и гонорар не получишь. С Женей Лансере уже выходит целая драма. Несколько месяцев как он подготовил для Госиздата на собственноручно изготовленном литографе иллюстрации к своему путешествию в Ангору, а теперь, оказывается, Госиздат не может осилить это издание, берет лишь большие листы, без текста! Безденежье и здесь у Ионова (который сам снова укатил куда-то, кажется, в Кисловодск).

К чаю Добычина, таскающая теперь всюду на буксире помощника нашего лорд-мэра (шутливая, ею выдуманная лесть, которой она потчует самого Иванова и ему в лицо), известного мне лишь по имени и отчеству Бориса Ефимовича. Ему надо было знать мое мнение, как выкрасить здание Публичной библиотеки. Я посоветовал держаться окраски Александринки. Хотя и будет пробел в ансамбле благодаря бетонно-каменной пристройке Китнера и трем частным домам в углу, но все же эффектнее, и грандиозное объединение получится. Особенно если и Аничков с его павильоном выкрасить так же… Я вообще был здесь против сада, но если уже делать таковой, то непременно плоской лужей на увлаженной почве, без тех четырех дубов, которых новейший проект городского садовника предвидел на местах четырех фонтанов.

Д. умоляет заступиться за старика Сухова благодаря его якшанью с компанией наших художественных хулиганов (Пунин и т. д.), он сделался жертвой чудовищного мошенничества, продав в 1919 году для их «производственного музея» всю свою коллекцию старины и так до сих пор ничего за нее не получив. Между тем старику есть нечего. Но что я могу здесь поделать? При случае поговорю с Кристи, с Ерыкаловым, но ведь это другое ведомство! Деньги за «Версаль» Добычина обещает завтра. Она словила какого-то инженера Теца (инженер-еврей оказался по кондитерской части, представитель макаронной фабрики Пепо-Ландрина и предприятий товарищества «Пекарь») и берет все.

Днем была у меня Студия. До того я был в Эрмитаже. Там эмоции из-за… Акицы. А Н.Макаров очень нехотя приложил руку к бумаге, составленной Тройницким в добавление к командировке из Акцентра. Эрмитаж-де не встречает препятствий к тому, чтобы секретарь заведующего Картинной галереей А.К.Бенуа отправилась за границу. Но Тройницкий смеется и укоряет, что такой текст ни к чему не обязывает. Акица тоже страшно смущена и предпочла бы отказаться от использования командировки. Но таковая подписка (без наших хлопот и по инициативе Кристи) сделана самим Покровским, так чего же беспокоиться!

Вечером наслаждался купаньем Татана! Он это теперь очень любит, кроме наводящего на него трепет последнего обливания. Ох, трудно будет (особенно Акице) расставаться с такой прелестью на три месяца!

Приходил еще вызванный для моего бока доктор Шмидт. Он думает, что эта боль невралгическая. Более серьезное внимание обратил на мою изжогу, пугая язвой в желудке и даже раком. Прописал целый питательный режим с кашей по утрам, но я ведь наперед знаю, что это я не сумею выдержать и изменить свои навыки…

По словам Добычиной, сахарный песок уже 100 лимонов фунт… Рафинад 120!

Жара, но барометр падает. К вечеру заволокло, но дождя не было.

Молодые перебираются сегодня на дачу в Саблино, она нанимает три комнаты у Марочкиных (Пашковская), пьют у нас чай. Больше всего озабочены своей собачонкой Карлушкой, совсем как мы в те же годы пеклись о Бойках, Муриках.

Захожу за Тройницким, и он безропотно исполняет обещание, идет со мной посредником в Смольный. Мои сомнения насчет Акицы — мандата из Эрмитажа — он высмеивает. Советская инспекция без всякого с нашей стороны содействия возвела ее в секретари при заведующем Картинной галереей. В приемной уже видим маленького, чистенького, бритого, полненького, розового, с плотно сжатыми красивыми губами, очень похожего на Купера и при желании на Наполеона, товарища Тейхштеля — главного распорядителя-инквизитора в Смольном. Тройницкий ему кланяется, но тот отвечает пренебрежительным кивком.

Перед входом в «палаццо» Смольного идут усиленные работы по сооружению решетки и ворот, статуя Карла Маркса заменена небольшим его выкрашенным в черный цвет бюстом. Самый Смольный более опрятен, нежели каким я его видел в 1917 году. В просторной комнате № 8, в нижнем этаже налево, за глухой перегородкой с отрытыми форточками восседает комиссия ликвидаторов и барышень. Перед форточкой — длинный хвост большей частью оптантов-чернорабочих, но тут же я встретил и Жесселя, отправляющего свою дочь на дачу в Финляндию, грузного г-на Джонсона, жену А.А. Богданова, еще кое-кого. Из окон комнат — вид на залитый солнцем сад, в котором гуляли институткой моя мамочка, Нурина Оля, Маша и Мила, многие другие родственницы, знакомые и просто прелестные создания. Сейчас он пустой и перерезан широкой, унылой, параллельной фасаду дорогой под самыми окнами.

Первое стояние (около часа) — для подачи товарищу Тейхштелю наших анкет. О ужас, его глаз остановился на незаполненной по рассеянности графе 5 Акицыных ответов. Почему? Чем занимается? Не служит? А почему командировку? Все же подписывает на предмет уплаты налога, но строго предписывает все заполнить. Решили с Тройницким написать так: живет на средства мужа (до 1917 года), помогает ему в работе. Длинное стояние в соседней комнате, где платят по 22 рубля золотом за паспорт, так как какое-то сомнение вызывают мои червонцы, можно ли их принимать? Пропадавший 1,5 часа начальник разъясняет бестолковым дурам, что можно. Здесь без перегородок, зато между пишущими бабами сплошной разговор, смех, флирт с заходящим сотоварищем. Выходит 4 червонца и 200 руб. Забавно, что посреди комнаты на столе показано, где какой тариф, выставляется последний курс.

Когда Тройницкий платил, то таковой менялся (повышен). После этого очередь для приобретения марок (уму не хватило взять в долг у Тройницкого). Снова очередь для окончательной подачи. Тройницкий, сначала забавлявшийся сообщениями всяких справок оптанта и проч. перипетий по персидским коврам, не выдерживает и бросает меня.

Позднее Тейхштель строго проглядывает анкеты, интересуется, чем заняты мои с Акицей родственники. Я не могу указать, чем заняты Миша, Володя. От конфузии называю художниками, и он, как будто удовлетворившись, отпускает меня с обещанием, что 20-го паспорта будут готовы. Тут же встретился и заходит за перегородку, как у себя дома, Макс Дарский. Мне бы пришлось прождать еще час (было уже 4), пока меня не вызвали для вручения квитанций, но Дарский проникает в святая святых и достает их для меня сразу, причем вызывается помочь и в том случае, если бы произошла задержка с паспортом. Он же на авто довозит меня в компании с молодым человеком, русским представителем американской компании, которая приглашает наш балет и оперу; меня он спешит успокоить: «Жар-птица» пойдет в фокинской редакции, и, вероятно, согласятся и на фокинскую редакцию для «Петрушки».