В Эрмитаж явился архитектор Аплакшин (лет шесть-семь не видел). Он служит по железнодорожной части, но читает и лекции в какой-то студии сценических искусств, ютящейся в доме М.Кшесинской. Требует, чтобы я ее возглавил. Я всячески отказывался, он с наглой, обезоруживающей обожанием настойчивостью продолжал требовать. Так и расстались на том вопросе, что я ему назвал в качестве желательных преподавателей Н.Радлова и СА.Евсеева и обещал впредь давать те или иные советы. В этом он увидел столь желанное ему «благословление». Ну да скоро поминай как звали!

Заевшись у Тройницкого холодного киселя из вишен, пошел со Степаном в Общество поощрения художеств специально, чтобы еще раз посмотреть папочкин альбом (оказывается, что он был поднесен доктору, лечившему отца в Тревести в 1841 году, Морицу Богдановичу Розенбергу, который вместе с папочкой и Халоши, поигрывающему им на гармошке, изображен на титуле готовящим для больного ванную. Ох, ведь все это подробно рассказывалось, но ценнейшее не записывалось, и нынче были эти сведения забыты!), и так в него влюбился, что несмотря на Добычинское молчание и вояжное обирательство, решил его за 1500 рублей купить!!! Завтра пойду и куплю, но тайком от Акицы, дабы ее не деморализовать таким безумием!

Жара, душно. Утром Крамаренко с большой картиной, выдававшейся владельцем за Буше — голая лежащая женщина (нимфа) с розовой лессировкой. У Сережи будто я подтвердил это авторство. С ним вместе явился и жуткий брат совладельца, черный, иссохший, истинно еврейского вида господин (фамилию не знаю), очевидно, не решившийся предоставить драгоценность в полное распоряжение. Однако в лучшем случае это Пьер, да и это слишком плохо нарисовано. Крамаренко на сей раз подарил мне каталог распродажи Пальева (1914 г.), экземпляр которого мне в свое время уже был прислан Фр. Милнером. К 12,5 часу в Акцентр, по уговору вчера со Скородумовой, специально, чтобы узнать у нее все шаги, кои следует предпринять для получения разрешений вывезти за границу собственные работы. Миловидная Ольга Николаевна в очень легоньком, коленном платье любезно мне все рассказывает и призывает на помощь заведующего этим делом остроносого, бритого М.М.Милашевского (первого мужа Ирины)… Присутствует особая экспертная комиссия под председательством Школьника и с участием представителя таможни. Я уже устал от одной перспективы.

Забегаю в Наркоминдел (подымаюсь в первый раз после пяти лет их лишения), в Азовский банк, дабы повидаться по просьбе Воейкова [27]с пресловутым тов. Вайнштейном об эквиваленте за «Поцелуй украдкой», там нахожу Тройницкого, С.Ф.Платонова и хозяина кабинета тов. X. — молодого, стройного, черного еврея с сумрачным, не глупым лицом. Напротив, сам Вайнштейн «керзонский», не внушает никакого к себе доверия. Это седовласый, курчавый, бритый, длинноносый, подслеповатый, бестолково торопливый еврей — типа фармацевта. Поляк? Продолжает настаивать на двух юсуповских Фраго. «Меч» решительно отказывается (я подошел к самому концу беседы, к уже решенному вопросу), и настаивал на своем списке. Сейчас же беседа на этом и кончилась.

В Эрмитаже — по разборке картин XIX века по комнатам. Ой, трудно! Ой, невыгодно…

В 4 часа студия «Карета св. даров». Все, кроме Ратнера, безнадежны… Спешно отбираю свои этюды для вывоза за границу (завтра понесу в Акцентр). Набирается больше восьмидесяти штук. Надо писать список. К обеду Каза Роза. Сплошная скачущая бульварная болтовня. И вдруг телефон от Добычиной. Она-де продала мои акварели Куку и пришлет деньги в Эрмитаж, что сегодня открытие выставки античных камей. Я, несмотря на безумную усталость, лечу туда. Но никакой Добычной! Так и не явилась. Это меня доконало. Придется спешно продать фунты и рублей 20 золотых.

Жарко, хорошо. Письмо от Е.П.Аллегри. Мечтает увидеть своего Орестика. Последний был на днях у Коки, а я-то считал, что он уехал недели две назад. Все такой же потешный и милый. Страшно, видимо, горд своим положением отца. Почему он так затерян? Однако сейчас уже все с его отъездом улажено, и они только требуют несколько дней, чтобы выехать. По каким-то намекам я понял, что ему в последнее время очень плохо приходится.

Но почему же он не обращался к нам? Ведь его недоразумение с Кокой, в котором, главным образом, виноват нелепый и злой Киря Кустодиев, их стравивший, давно уладилось! Мне хотелось бы обласкать Орестика и тем хоть как-то выразить папе признательность за всю доброту, оказанную четой Аллегри нашей Леле. Кстати, последний год по тому же смыслу увлечена своим романом. Оттого и не пишет. Расстались мы с Орестиком на том, что он у нас перед отъездом на будущей неделе обедает с женой. У меня очень расходились нервы, отчасти из-за жены, отчасти из-за боли в боку. Посылаю Юрия со списками своих вещей в Эрмитаж на изготовление еще нескольких экземпляров (надо отдать в Акцентр четыре). Сам захожу туда к 12 ч. и вынужден еще диктовать эти списки, так как Суслов (ох, отчаянно одержимый властностью чиновник!) не позволил это сделать Юрию, с которым он даже не поздоровался.

Выходя из дверей, встретил поднимающихся по лестнице к Руфу двух попов. Тем не менее, еще (пока?) в Акцент-ре сошло благополучно. Узкоплечий, больной, поминутно хватающийся за подложечку Школьник старался быть любезным экспертом: оказался «без лести мне предан» Циммерман, и процедура оценки прошла быстро, причем оба старались оценить как можно дешевле, хотя все равно и по самой дешевой оценке мне было бы не по карману 33 % пошлины, и вся надежда на освобождение от нее, для чего Кристи и повезет их в Москву, и мои списки, и мое ходатайство, обнадеживая со слов О.Н.Скородумовой, что это ему удастся устроить с достаточной быстротой. Большие акварели (стоившие в дореволюционное время по 1000 руб.) оценены в довоенных ценах по 30 руб., другие — по 20, небольшие — по 15 и 10 руб. Рисунки костюмов к «Петрушке» — по 5 руб. Сумма не подсчитана. Это единственный раз в жизни, что я был озабочен тем, чтобы мои вещи сколько возможно подешевели… «Заявление» Кристи я подам завтра.

Захожу к Лидии Карловне и покупаю за 1500 руб. альбом Розенберга. Ох, как соблазнительна еще чудесная книга с раскрашенными гравюрами (предложенная за 650) и «Лев» Бари, оцененный в 850 руб. Но у меня нет денег!

Домой является г-н Биляев — представитель образовавшегося в институте кинематографии «Единого коллектива работников кино» с приглашением принять участие в их постановочных работах и в их журнале. После часовой беседы выношу впечатление, что он хороший малый, и даю разрешение напечатать свою фамилию в списке сотрудников.

Татан восхитителен в полуголом купальном костюмчике. Требует, чтоб его пускали ходить босиком.

Вечером Лаврентьев и Марианна, которая за это время еще похудела. Он все время на нее цыкает и обрывает ее. Видимо, больше затем, чтобы у нее «выбить детские фитюльки» и дилетантизм. Была окончательно покорена. Рассказывал про дурацкий диспут в Думе на тему «Гадибук и Турандот». Она относится довольно холодно к спектаклю Гадибука, он, напротив, очень захвачен его проникновенностью. Но оба признают, что становится невыносимым это превозношение над всем еврейского искусства, разбухшая иудейская гордыня. Были они и на вечере нового артистического клуба «Вольных каменщиков» (куда и я включен, но куда я не пошел). Там Евтихий Карпов публично спорил с кем-то, полукомиссарского типа господином, расшаркиваясь перед Марксом, твердил о своем превосходном и давнем знакомстве с его доктриной и т. д. Ох, лакеи! Вообще же мы провели с Лаврушей вечер довольно уютно, попивая пиво (подошедший Стип так опился им, что уже отказывался), вспоминали о милейшем Альберте Георгиевиче, о «нашем» бегстве в 1921 году и т. д.

Кока сделал новые эскизы к «Богатырям». Хороша и финальная декорация.

День нашей свадьбы. За завтраком рассказывал (в который раз) во всех подробностях об этом высокоторжественном дне, как мы с Женей Лансере, облачившись во фраки и сидя в карете, с огромным букетом, купленным у садоводов, обитавших у «Грота» Юсуповых, выходящем на Офицерскую, дохохотались до слез, как Акица явилась пунцовая и дрожащая в лихорадке (ее экстренно вылечил от ангины доктор Цабель), какие каракули она вывела вместо подписи, как я, голодный, на тощий с утра желудок, набросился дома на конфеты и как потом мне было не по себе, как затем оба мы хворали, как Акица была при смерти, как ее лечил рекомендованный Бакстом доктор Клячко, как непредвиденно, наперекор всем мелочным трусливым экономным собраниям родных устроилось наше… перешедшее затем в формальную и восхитительную…